РАЗВИТИЕ ТЕХНОЛОГИЙ, ИННОВАЦИИ И НЕРАВНОМЕРНЫЙ ЭКОНОМИЧЕСКИЙ РОСТ

Все согласны, что новые знания — это основной фактор, благодаря которому растет уровень жизни. Однако уже при попытке смоделировать процесс роста начинаются разногласия. Возьмем объяснение экономического роста, сформулированное Йозефом Шумпетером: основные движущие силы экономического роста — это изобретения, а также инновации рождающиеся, когда изобретения появляются на рынке в виде новых продуктов или процессов; инновации создают спрос на инвестиционный капитал и наполняют капитал, который без них бесплоден, жизнью и ценностью. Теперь вернемся к метафоре Адама Смита — обменивающимся собакам: для собак капитал — кости, которые они закапывают в землю, чтобы съесть позже. Этот капитал не может произвести ни больше костей, ни инновационных продуктов (жестянок с собачьим кормом и консервных ножей). Эти инновации, будь то консервированный корм или консервные ножи, а также знания, необходимые для того чтобы их использовать, были вынесены за пределы теории; теория даже не пытается объяснить, откуда они берутся. Задача в том, чтобы вернуть инновации и новые знания в теорию и при этом отказаться от предпосылки о равенстве, допустив возможность существования гетерогенности и ключевых переменных, о которых эта книга.

Инновации бывают разного масштаба. Пример маленькой инновации — выход фильма «Челюсти 4» через некоторое время после выхода фильма «Челюсти 3». Бывают инновации побольше — такие как транзистор, изобретение которого уничтожило рынок радиоламп, изменило цепочку увеличения стоимости в целой отрасли промышленности, привело к появлению новых продуктов. Очень редко по-настоящему крупные инновационные волны прокатываются по обществу и нарушают однородность технологического развития — создают технологические прорывы. В начале 1980-х годов Карлота Перес и Кристофер Фримен назвали такие волны сменой технико-экономической парадигмы.

Смена парадигмы имеет громадное значение, потому что с ней меняется универсальная технология, на которой основано производство; пример — появление парового двигателя или компьютера. В этом смысле смена парадигмы напоминает смену технологии, которую мы обсуждали, когда говорили о том, как человек начал делать инструменты не из камня, а из меди и бронзы, положив конец каменному веку. Смена базовой технологии, как правило, влечет изменение цепочек увеличения стоимости почти во всех отраслях промышленности, как это произошло с появлением парового двигателя и компьютера. Инновации приводят к тому, что Шумпетер называл созидательным разрушением: появляются новые отрасли промышленности, а старые исчезают, потому что структура спроса полностью изменилась. Кроме того, инновации приводят к радикальной замене производственных процессов во всех отраслях промышленности. Экономическое развитие переходит от создания одного вида продукта (например, конных экипажей) к созданию нового продукта (например, автомобилей). Способ производства меняется, как это случилось при переходе от кустарного производства к заводскому. Однако до XX века смены парадигмы почти не касались сельского хозяйства: рост продуктивности был медленным. Как замечает Карлота Перес, радикальная смена технологий неминуемо влечет смену образа мыслей. Вскоре после того как мужчины и женщины перестали работать дома, приходили на огромные фабрики, отношение даже к здравоохранению резко изменилось: люди рождались, лечились и умирали в больницах, таких же огромных, как фабрики.

Иными стали экологические проблемы. В конце XIX века здоровье горожан отравляли горы конского навоза, сегодня ему угрожают выхлопные газы. Инновации вначале являются чуждым элементом в старой системе; старые институты и потребности не соответствуют новым технологиям, несоответствие между знаниями нового и старого поколений людей способствует тому, что радикальная смена технологий идет медленно. Фридрих Ницше приводит поэтичное описание инертности институтов, когда идеи и мнения намного опережают медленную действительность. «За переворотом мнений не тотчас следует переворот учреждений; напротив, новые мнения еще долго живут в опустевшем и неуютном доме своих предшественников и даже сохраняют его из нужды в жилище»[129].

Технико-экономические парадигмы можно рассматривать как принципиально новый способ повышения качества жизни. Ближе к концу каждой эпохи становится явно, что прежняя технологическая траектория отработала свое, отдав человечеству все, что могла. После того как произведен совершенный каменный топор, наступает конец каменного века, который можно принять за конец истории, если не произойдет радикальных перемен.

В современной истории можно выделить способы повышения качества жизни, каждый из которых преобладал в течение определенного периода времени. Ниже приведена их краткая схема, разработанная Кристофером Фрименом и Карлотой Перес[130].

Основная черта любой технико-экономической парадигмы — новый дешевый ресурс, доступный в неограниченном количестве. Сегодня этот ресурс — микроэлектроника (см. табл. 1). Смену технико-экономической парадигмы отличает от особо крупной инновации то, что смена парадигмы меняет общество вне той области, которую мы называем экономикой. Эти периодические смены меняют наши взгляды на географию или, скажем, на человеческие поселения. Индустриализм изменил политический строй, а сейчас его аналогичным образом меняет закат массового производства в обрабатывающей промышленности. Смена парадигмы меняет расстановку сил в мире, экономические лидеры одной парадигмы совсем не обязательно останутся лидерами после ее смены. Великобритания достигла пика власти в эпоху парового двигателя и железных дорог, в эпоху электричества и тяжелой индустрии вперед вырвались Германия и Соединенные Штаты, а благодаря системе Форда бесспорным лидером стала Америка.

ТАБЛИЦА 1. Технико-экономические парадигмы в истории человечества

Важнейший фактор, предшествующий смене парадигм, — взрыв производительности в ключевой отрасли промышленности. На илл. 6 показана ситуация, характерная для первой технико-экономической парадигмы. Суть колониальной политики в том, что колониям запрещено иметь отрасли промышленности, в которых возможны такие взрывы. Аргументов в пользу того, чтобы развить в каждой стране такую отрасль — носитель парадигмы, защитив ее тарифами, всегда было множество. Развитие промышленности сопровождалось созданием рабочих мест для растущего населения, повышением зарплат, решением проблем платежного баланса, увеличением денежного оборота. Кроме того, ремесленников и владельцев фабрик можно было обложить куда более высокими налогами, чем бедных крестьян, что было особенно важно для правителей. Президенты Соединенных Штатов (от Бенджамина Франклина до Авраама Линкольна) нередко говорили, что наличие в стране обрабатывающей промышленности обеспечивает крестьян дешевыми ресурсами. Понятно, что повышение производительности влияет на рынок труда таким образом, что зарплаты растут, цены падают, а общий эффект имеет потрясающую силу.

ИЛЛЮСТРАЦИЯ 6. Ранний взрыв производительности

ИСТОЧНИК: Carlota Perez. Technological Revolutions and Financial Capital. The Dynamics of Bubbles and Golden Ages, Cheltenham, 2002; расчеты сделаны no David Jenkins. The Textile Industries, vol. 8 of The Industrial Revolution, Oxford, 1994.

Влияние смены парадигмы на зарплаты можно проиллюстрировать примером того, как Норвегия переходила от парусного судоходства к пароходному. Вот что сообщает статистический ежегодник Норвегии за 1900 год о зарплатах работников в 1895 году:

старший помощник на парусном судне —69 крон в месяц;

старший помощник на пароходе — 91 крона в месяц;

инженер на пароходе —142 кроны в месяц.

Хотя управлять парусным судном труднее, чем пароходом, зарплата старпома на пароходе была более чем на треть выше, чем на паруснике, а зарплата инженера на пароходе — в два раза. Таким образом, судовладелец, который делал ставку на паровой двигатель и выигрывал, способствовал повышению уровня зарплат в своем городе. Моряки с его судна и их семьи тратили деньги в том же городе, повышая уровень потребления. Так, более высокий уровень зарплат распространялся за пределы видов деятельности, связанных с новыми технологиями (в нашем случае мореплавания), на булочников, плотников и прочих ремесленников в городе, включая парикмахеров, так что те в свою очередь могли позволить себе вложить средства в новую технологию с увеличенной производительностью. Выигрыш, который получает общество от предпринимательской деятельности, — на самом деле побочный эффект того, как предприниматель зарабатывает деньги. Судовладелец, который использует новые технологии, для страны гораздо важнее, чем судовладелец, поддерживающий парусный флот, хотя при этом, возможно, зарабатывающий куда больше. Это понял не только Генрих VII, взойдя на английский трон в 1485 году, но и современные Ирландия и Финляндия.

Стремительный рост производительности в какой-либо отрасли промышленности действует как катапульта, резко поднимая уровень жизни. Однако поднять уровень жизни людй можно, если повысить им зарплаты либо понизить цены. Схему, при которой цены понижаются, а люди богатеют, я называю классической моделью, потому что неоклассические экономисты предполагают, что богатство — это единственное следствие понижения цен, однако в реальности все сложнее[131]. Альтернативную модель можно назвать моделью сговора, потому что в ней плоды технологического развития делятся между: а) предпринимателями и инвесторами, б) работниками, в) остальным местным рынком труда и г) государством в форме большей налогооблагаемой основы. Рассмотрим все пункты внимательно.

1. Поскольку именно желание заработать побуждает инвесторов делать вложения, которые в итоге приводят к увеличению производительности, нам придется предположить, что в результате успешных инвестиций часть увеличенного производства пойдет на оплату труда инвесторов. То, что первые успешные предприниматели получают большую прибыль, которая потом становится меньше, потому что их начинают эмулировать другие предприниматели, объяснять не надо.

2. Как мы убедились на примере перехода от паруса к паровому двигателю, часть увеличения производства пойдет на повышение зарплаты людей, занятых в отрасли. Это может произойти потому, что потребуется стимулировать новые, редкие умения, или благодаря усилиям профсоюзов. Иногда (как это произошло с Генри Фордом, который в 1914 году удвоил зарплаты своим рабочим) просвещенный предприниматель понимает, что его собственные рабочие нужны ему в качестве покупателей, так что в его интересах поднять им зарплату. Конечно, только в исключительных обстоятельствах (таких как взрыв производительности) промышленная фирма может удвоить работникам зарплаты и при этом не разориться.

3. Как заметил еще король Англии Генрих VII, новая технология распространяется по всему местному (и национальному) рынку труда благодаря большей покупательной способности, создающейся в отраслях, в которых происходит технологический прогресс, а также тому, что зарплаты на одном рынке труда не могут слишком сильно различаться. Повышение зарплат в секторе, где происходит взрыв производительности, автоматически приводит к повышению всех зарплат. Парикмахеры имеют ту же производительность, что и во времена Аристотеля, однако в индустриальных странах их зарплаты растут одновременно с зарплатами работников, занятых в промышленности. Парикмахеры в странах, где взрывов нет, остаются такими же бедными, как их сограждане. Симфонический оркестр сегодня играет «Вальс-минутку» так же, как и во времена Шопена, однако зарплаты музыкантов с тех пор многократно выросли. Условия обмена парикмахерского и исполнительского искусств на промышленные товары сильно улучшились: за ту же стрижку или тот же «Вальс-минутку» парикмахер или музыкант в богатых странах сегодня может приобрести гораздо больше промышленных товаров, чем 200 лет назад. В то же время парикмахеры и музыканты в бедных странах, даже ничем не уступая парикмахерам и музыкантам из богатых стран, остаются бедными. Так происходит со всеми профессиями, особенно в секторе услуг: в бедных странах люди работают не хуже, чем в богатых, а зарплаты получают гораздо меньшие. То, что мы называем экономическим развитием, есть не что иное, как монопольная рента от производства продвинутых товаров и услуг, при которой богатые страны эмулируют друг друга, скачком увеличивая производительность.

4. В мультфильме про Робин Гуда шериф Ноттингема, чтобы получить с бедных крестьян больше налогов, применяет такую стратегию: подвешивает их за ноги и буквально вытрясает из их карманов последние пенни. Однако европейские министры финансов быстро обнаружили, что есть куда более эффективный способ повысить налоговые отчисления, а именно увеличить основу для налогообложения. Для этого необходимо задействовать обрабатывающую промышленность. Работая на станках, люди многократно увеличивали производительность и могли платить гораздо больше налогов, чем люди, работающие в поле. Кроме того, министрам финансов оказалось выгодно эмулировать производственные структуры богатых стран, т. е. вслед за ними принять индустриализм. Обеспечив стабильный рост налогооблагаемого основания, можно развивать сеть социального обеспечения, инфраструктуру и здравоохранение.

Перечисленные факторы способствуют созданию модели сговора. Они объясняют, почему зарплаты в промышленных странах, где часто происходят взрывы продуктивности, стабильно растут, в отличие от зарплат в бедных странах (колониях). Хотя колонии и считаются себя независимыми странами, мировые финансовые организации запрещают им использовать стратегию эмуляции богатых стран, точно так же как когда они были колониями. После маленьких городов-государств без сельского хозяйства, но «естественно» богатых — Венеции, Голландии — ни одной стране не удалось развить собственный сектор обрабатывающей промышленности без того, чтобы его пришлось долго строить, поддерживать и/или защищать. «Невидимая рука» Адама Смита упоминается в работе «Богатство народов» всего один раз: сразу после того как он хвалит Англию за высокие тарифы навигационных актов, а затем указывает, что после введения этой успешной защитной политики «невидимая рука» заставила английских потребителей покупать английские промышленные товары. Она и в самом деле пришла на смену высоким тарифам, когда спустя долгое время обрабатывающая промышленность Англии стала конкурентоспособной на международном уровне. Если так понимать написанное Адамом Смитом, то можно утверждать, что он недопонятый меркантилист. Смит считал крайне важным выбор времени для введения свободной торговли. Стоит напомнить, что Генриха VII и Адама Смита разделяли 300 лет интенсивной тарифной защиты.

Колониализм — это прежде всего экономическая система, разновидность тесной экономической интеграции между странами. Не так уж важно, под каким политическим соусом происходит эта интеграция — в условиях номинальной независимости страны, свободной торговли или как-то иначе. Важно то, в каком направлении идет поток определенных товаров. Вернемся к классификации, которую мы обсуждали чуть выше. Колонии — это страны, которые специализируются на невыгодной торговли на экспорте сырьевых товаров и импорте высокотехнологичных продуктов, будь то промышленные товары или услуги наукоемкого сектора. Дойдя до главы, которая расскажет, почему страны, производящие только сырье, не могут разбогатеть, мы убедимся, что в сельском хозяйстве также есть продукты, типичные для богатых стран (производство которых поддается механизации), и продукты, типичные для колоний (производство которых механизировать нельзя).

В богатых странах уровень зарплат в промышленности и в сельском хозяйстве различается. Во времена Маркса и ранних социалистов большая часть населения Европы занималась сельским хозяйством, однако в их книгах почти ничего не говорится о крестьянах. Самыми бедными людьми того времени были именно промышленные рабочие. Бедность в городе зачастую выглядит ужасней, чем в деревне. Однако по мере того как рабочие при растущей политической поддержке добивались повышения зарплат и выигрывали от роста производительности в промышленности, крестьяне отставали от них в экономическом плане. Промышленность, а с ней и промышленные рабочие защищены рыночной властью, они могли удерживать цены на высоком уровне и избегать совершенной конкуренции. Индустриализм достиг баланса уравновешивающих друг друга сил Джона Кеннета Гэлбрейта, системы, в которой основа богатства — это крайне несовершенная конкуренция на рынке труда и на рынке товаров. Индустриализм был системой, основанной на тройном соискании ренты: со стороны капиталистов, рабочих и государства. Совершенная конкуренция, о которой пишут в учебниках по экономике, существовала только в странах третьего мира.

К 1900 году система социального обеспечения в Европе и тройная сбалансированная власть промышленности заметно улучшили жизнь промышленных рабочих. Постепенно общество пришло к пониманию того, что не только промышленные рабочие могут страдать от эксплуатации: крестьян точно так же эксплуатирует город. Доход крестьян надо защищать от конкурентов — крестьян из бедных стран или из стран с лучшим климатом. Однако защита сельскохозяйственного производства была введена из иных соображений, чем когда-то промышленного. Тарифы на промышленные товары были частью агрессивной стратегии по созданию выгодной торговли, направлены на эмуляцию ведущих стран, на то, чтобы каждая страна занималась деятельностью, в которой бывают взрывы производительности, будь то изготовление ткани, рельсов или автомобилей. Введение тарифов на сельскохозяйственные товары было, наоборот, частью оборонительной стратегии с целью защитить крестьян индустриальных стран от таких же бедных крестьян из аграрных стран.

Разница между реальными зарплатами в сельскохозяйственном и промышленном секторах до того, как сельскохозяйственное производство начало получать государственные субсидии показана в табл. 2. В Японии зарплата крестьянина составляла только 15 % зарплаты промышленного рабочего, в Норвегии — 24 %. Очевидно, что не будь в Японии или Норвегии промышленного сектора, средняя национальная зарплата упала бы катастрофическим образом. Даже в США — стране с самым эффективным в мире сельским хозяйством зарплаты сельскохозяйственных рабочих отстают от зарплат работников промышленного сектора. Только в Австралии и Новой Зеландии, где климатический цикл находится в противофазе с европейским и где действуют выгодные соглашения с Англией и другими странами Содружества, уровень зарплат в сельском хозяйстве приближается к промышленному сектору Однако с первых лет основания Австралия и Новая Зеландия вели крайне протекционистскую промышленную политику, защищаясь от своей «родительницы» Англии. Проведя индустриализацию, эти страны сумели прийти к модели сговора в экономическом развитии[132].

В табл. 2 показано, как присутствие сектора обрабатывающей промышленности увеличивает уровень дохода целых стран, как действует синергический эффект исторически возрастающей отдачи и технического прогресса.

Заметных успехов добились при помощи выгодной торговли и эмуляции не только Англия, но и все страны, решившиеся на эмуляцию промышленной структуры Англии. Однако многим бедным странам этот путь был заказан — вначале из-за колонизации, а теперь из-за табу Всемирного банка и МВФ. В табл. 2 не показаны синергические эффекты 3-го и 4-го порядка, однако распространение знаний и высокий уровень издержек из сектора промышленности в другие сферы жизни — это очень важный эффект. Практический опыт, зародившийся в промышленности, влияет на сельское хозяйство. Одновременно с этим растущий уровень зарплат в стране делает выгодным вложение средств в сельскохозяйственные машины, позволяющие экономить на рабочей силе. Благодаря географической близости к промышленному сектору у крестьян возрастает покупательная способность. Только так сельское хозяйство выходит из экономической замкнутости и вводит разделение труда. Общий рынок рабочей силы привлекает излишки рабочей силы из деревни на работу в городе, в секторе обрабатывающей промышленности.

ТАБЛИЦА 2. Зарплаты в промышленности задают уровень зарплатам во всей экономике. Покупательная способность средней заработной платы в сельскохозяйственной отрасли по сравнению с промышленным сектором в десяти странах, 1928–1936 гг. Вторичный (= промышленный) сектор = 100

ИСТОЧНИК: Clark Colin. The Conditions of Economic Progress. London, 1940.

Даже в 1700-е годы связь между близостью к промышленной индустрии и процветанием сельского хозяйства была очевидна всем, кто об этом задумывался. В Мадриде и Неаполе сельское хозяйство было совсем неэффективным, потому что в них не было промышленности. Напротив, как заметили экономисты Просвещения, вокруг Милана, где промышленность процветала, сельское хозяйство было эффективным. Близость к промышленности создает в сельском хозяйстве кумулятивную спираль богатства — эффект, которого лишено сельское хозяйство в бедных странах. Сельское хозяйство, если оно не работает на одном рынке рабочей силы с производственным сектором, никогда не узнает синергического эффекта. Эти аргументы использовались (особенно после 1820 года), чтобы убедить фермеров США, что им выгодна индустриализация в условиях протекционизма. Да, убеждали экономисты, в ближайшее время придется платить за местные промышленные товары больше, чем раньше приходилось платить за английские, но в будущем развернется спираль богатства. Помимо Александра Гамильтона эту идею сумели успешно донести до американских крестьян экономисты Мэтью Кэри (1820 г.) и Дэниел Реймонд (1820 г.), а также политик Генри Клэй (1887 г.)[133]. Кэри и Реймонд сегодня почти забыты.

Есть еще один способ повлиять на рост и развитие — при помощи кривой производительности. Она отражает изменение производительности труда за определенный период времени. Поскольку нас интересует прежде всего уровень зарплаты и поскольку мы считаем, что производительность труда человека неразрывно связана с размером его зарплаты, то изучаем именно производительность труда. Глядя на кривую производительности, мы видим те же взрывы, что и на илл. 6, но под другим углом. Для кривой производительности характерны резкие падения в течение сравнительно короткого времени, как и для взрывов производительности. В любую временную эпоху случалось так, что определенные товары начинали производиться в огромном количестве в связи с ростом спроса на них. Согласно закону Вердорна, названному так в честь голландского экономиста Петруса Вердорна, рост объема производства увеличивает производительность благодаря возрастающей отдаче и техническому прогрессу, порожденному увеличением производственных мощностей.

На илл. 7 показано развитие производительности мужской обуви, которое наблюдалось в США с 1850 по 1936 год. В 1850 году на изготовление одной пары нужно было затратить 15,5 рабочих часа. Когда в производстве обуви случился взрыв производительности и благодаря механизации в 1900 году на изготовление такой же пары ботинок требовалось затратить всего 1,7 рабочих часа. В это время город Сент-Луис, штат Миссури, стал одним из богатейших в США благодаря производству обуви и пива. «Первый по пиву и ботинкам, последний в бейсболе», — говорили тогда о Сент-Луисе, в котором в 1904 году были проведены Олимпийские игры и всемирная ярмарка. После 1900 года кривая производительности ботинок выровнялась, в 1923 году на производство все той же пары требовалось 1,1 рабочих часа, в 1936 году—0,9. По мере того как кривая производительности выравнивалась, давление на зарплаты возрастало. Понемногу производство обуви было перенесено в бедные регионы. США долгое время экспортировали обувь, теперь страна импортирует почти всю обувь, которая в ней продается. Богатые страны, как правило, экспортируют продукты отраслей, в которых происходит быстрое технологическое развитие, и импортируют продукты пассивных отраслей. Это явление связано с тем, что в 1970-е годы получило название «жизненный цикл товара»; изучили и описали его профессора Гарвардской школы бизнеса Рэймонд Вернон (1913–1999) и Луис Т. Уэллс[134].

ИЛЛЮСТРАЦИЯ 7. Кривая производительности в производстве мужской обуви среднего уровня самыми передовыми методами. Соединенные Штаты Америки, 1850–1936 гг.

ИСТОЧНИК: диссертация Эрика Райнерта, 1980 г. (Erik Reinert. International Trade and the Economic Mechanisms of Underdevelopment. Ph. D. thesis, Cornell University, 1980.)

На илл. 7 мы видим типичную схему технологического развития. Новая технология рождается, стремительно развивается, затем ее потенциал понемногу снижается, и рост производительности выравнивается. Эта схема отражена и в схеме мировой торговли. Богатые страны, в которых рождаются технологические инновации, производят и экспортируют товары, пока кривая производительности крутая. В это время работают механизмы, которые мы описали выше под названием «модель сговора» в создании богатства.

Пока этот цикл не связан с упомянутой моделью, он может показаться безобидным. Стандартная экономическая наука концентрируется на торговле вместо промышленности, исходя из совершенной конкуренции (люди во всем мире могут производить обувь так же, как промышленники в Сент-Луисе в 1900 году), а также предполагая, что плоды технологического прогресса распространяются классическим методом, в форме дешевой обуви. Инструментарий стандартной экономической науки не позволяет зафиксировать тот факт, что в конкретный момент времени существует только несколько отраслей промышленности, в которых происходят те же процессы, что в производстве обуви в конце 1800-х, автомобилей 75 лет спустя или мобильных телефонов сегодня. Стандартная экономическая наука не обращает внимания на то, что рост происходит только в определенных областях деятельности — в нескольких отраслях промышленности в конкретный период времени. Она не замечает, как между отраслями промышленности действуют синергические эффекты, что высокие зарплаты в обувном производстве помогли поднять в городе здравоохранение и пивное производство, а также что этот процветающий городской рынок создал высокий спрос на продукцию американских фермеров. Короче говоря, она не замечает основных причин происходящего, спирали богатства кумулятивной каузации.

Когда кривая производительности выравнивается, это значит, что использован практически весь потенциал по увеличению богатства (до тех пор, разумеется, пока новая технологическая парадигма не коснется того же продукта какое-то время спустя). Когда производство обуви переносится в бедную страну, оно почти не способствует повышению уровня жизни. Собственно говоря, это производство потому и делегируется бедным странам, что производственный процесс больше не прогрессирует.

Известно, что инновации и знания приводят к экономическому росту, но после Адама Смита экономическая наука перестала изучать этот аспект экономики. Предполагается, что технологический прогресс и инновации, словно манна небесная, нисходят с небес, бесплатные и доступные всем («совершенная информация»). Никто не учитывает того, что знания, особенно новые, дорого стоят и доступны отнюдь не каждому. Знания защищены барьером на вход: экономия на масштабах и накопленный опыт служат главными элементами этого барьера. Чем больший объем производства нарастила компания, тем меньше ее издержки. Чтобы измерять это явление, в промышленности у кривой производительности есть сестра — кривая общей эффективности. Кривая производительности отражает изменение производительности рабочей силы, а кривая общей эффективности — издержек производства. Если несколько фабрик используют одну технологию, то фабрика с самым большим объемом производства, как правило, имеет меньшие издержки на единицу продукции. В погоне за снижением издержек фабрика может стратегически снижать цены на свою продукцию (демпинговать), чтобы увеличить объем производства. Впоследствии, благодаря возросшему объему производства, издержки снизятся и снижение цен будет оправданно.

В гонке по кривой общей эффективности (в погоне за снижением издержек) фабрики в бедных странах с маленькими рынками, незнакомые с новыми технологиями, не имеют шансов на победу. На ранней стадии внедрения новой технологии неважно, высока ли стоимость рабочей силы; производство зависит от уровня подготовки рабочих, а также от близости к научно-исследовательским центрам. Как только объем производства вырастет, издержки снизятся и можно будет получить прибыль. Более 30 лет Бостонская консультативная группа успешно развивалась, объясняя своим клиентам, как работает кривая эффективности, как она, подобно кривой производительности, вначале круто идет вниз, затем выравнивается. Что же мы видим? Бедные страны могут вступить в конкуренцию только тогда, когда кривые производительности и общей эффективности выровнятся, а новые знания станут общим достоянием; при этом их конкурентоспособность будет основана на низких зарплатах и относительной бедности.

Со времен промышленной революции, с ее теорией выгодной и невыгодной торговли, богатые страны следили, чтобы в их границах происходили взрывы производительности. Эмулируя ведущую страну, богатые страны Европы построили собственную текстильную промышленность. В XX веке они позаботились о создании собственной автомобильной промышленности. Единственными странами, в которых не было ни той, ни другой, оставались колонии. Сотни лет повсеместно считалось, что лучше уступать в эффективности стране — носителю новой парадигмы, чем не иметь современной промышленности вообще. Кроме того, новые отрасли промышленности улучшают уровень жизни эффективнее, чем старые; в 1990-е годы стало очевидно, что лучше быть посредственным консультантом по информационным технологиям, чем лучшей в мире посудомойкой. Этот очевидный всем здравый смысл Рикардо положил конец пониманию того, что в мире, где есть множество отраслей промышленности, которые нуждаются как в редких, так и в распространенных ремеслах, и которые используют разные технологии в разные периоды времени, вполне возможна специализация в соответствии со сравнительным преимуществом в бедности.

Бывали, впрочем, случаи, когда кривая производительности использовалась для того, чтобы сделать бедные страны богатыми, поочередно развивая в них высокие технологии. Японский экономист Канаме Акамацу в 1930-е годы назвал такую модель развития летящими гусями (см. илл.8)[135].

ИЛЛЮСТРАЦИЯ 8. Модель «летящих гусей»: последовательная структурная трансформация стран Восточной Азии

ИСТОЧНИК: http://www.grips.ac.jp/module/prsp/FGeese.htm

Другой японский экономист, Сабуро Окита, ставший в 1980-е годы министром иностранных дел, в развитие этой модели предположил, что бедная страна может повысить свои технологии, перепрыгивая от одного продукта к следующему и при этом повышая наукоемкость. Первый летящий гусь (в данном случае Япония) преодолевает сопротивление воздуха за всех гусей, летящих следом, так что все они по очереди могут воспользоваться благами технологического прогресса. Много лет назад Япония начала производить недорогую одежду и достигла производительности, которая так резко подняла уровень жизни в стране (модель сговора), что ей стало невыгодно производить одежду Производство переместилось в Южную Корею, а Япония стала развивать производство телевизоров. Когда в Южной Корее вырос уровень жизни, производство одежды переехало в Тайвань, где существовало, пока и там не произошло то же самое — издержки производства стали слишком высокими. Производство переместилось в Таиланд и Малайзию, затем во Вьетнам. К тому времени многие страны использовали эту отрасль, чтобы повысить уровень жизни; все они прокатились вниз по крутой кривой производительности и стали богаче. Разумеется, для того чтобы играть в эту игру, необходимо, чтобы первый модельный гусь постоянно совершенствовал технологии.

Такую модель поочередного технологического развития не стоит путать с ее альтернативой — застойной колониальной моделью, которую мы называем тупиковой. Как мы видели на примере Гаити с его мячами для бейсбола, страна может остановиться в развитии, если продолжит специализироваться на технологически тупиковой деятельности. В случае технологического прорыва в ее области деятельности, в тупиковой модели бедная страна потеряет производство, как в примере с пижамами. В то время как Восточная Азия в ходе интеграции по большей части следовала принципу летящих гусей, экономические отношения Соединенных Штатов со своими соседями строились по тупиковой модели. Исторически сложилось так, что Канада последовала европейской модели ранней эмуляции, хотя многими фабриками владели американцы. Вопрос иностранной собственности — это всегда вопрос о том, какое производство иностранцы принесут в страну.

Теперь мы можем вернуться к основной теме этой книги. Разница в уровне жизни в богатых и бедных странах 250 лет назад выражалась пропорцией 1:2. Сегодня статистика Всемирного банка такова, что водитель автобуса в Германии получает реальную зарплату в 16 раз выше, чем его коллеги в Нигерии. Факт остается фактом, этот разрыв можно измерить, но пока ни такова теория не может удовлетворительно объяснить механизмы его роста. Мое объяснение следующее: страны, которые сегодня богаты, перепутали причины экономического роста — инновации, новые знания и новые технологии — со свободной торговлей, которая есть не что иное, как свободная транспортировка товаров через границы; здесь-то и кроется корень зла. Как когда-то Адам Смит, богатые страны перепутали век обрабатывающей промышленности с веком торговли.

Экономический рост проявляется в форме новых продуктов, а также в росте производительности согласно нашим потребностям. Этот рост, однако, крайне неравномерно распределяется между разными видами экономической деятельности. Как мы уже видели, производство мячей для бейсбола за последние 150 лет не коснулся технологический прогресс, чего не скажешь о производстве мячей для гольфа. На илл. 9 показано, как богатые страны увеличивают реальные зарплаты своих граждан, успешно снимая сливки с крутой части кривой производительности. Некоторые французские экономисты дали этому принципу название «система Форда», «фордизм»: рост производительности в обрабатывающей промышленности распространяется в виде растущих зарплат сначала по промышленному сектору, а затем по всей экономике. Ежегодный рост производительности на 4 % традиционно приводит к тому, что возрастают зарплаты. Эта система построена на балансе уравновешивающих друг друга сил работодателя и работника; до последнего времени такой баланс существовал только в Северной Америке и Европе.

ИЛЛЮСТРАЦИЯ 9. Влияние последовательности «взрывов производительности» на разницу в уровне оплаты труда в богатых и бедных странах (в переводе на зарплатную ренту)

Очевидно, что частью этой системы является рост производительности. Если спрос на увеличение зарплаты превысит рост производительности, результатом будет инфляция. Постоянный спрос на увеличение зарплат стал важным стимулом в развитии промышленности. В сравнении со стоимостью рабочей силы капитал (а с ним и механизация) становился все дешевле, уводя промышленность все дальше по спирали богатства.

В 1970-1980-е годы я работал управляющим на промышленной фирме в Италии и лично столкнулся с автоматической индексацией зарплат[136] во время инфляционного периода. На первый взгляд, система автоматической индексации — это механизм, который способствует инфляции. Однако за тот период итальянская обрабатывающая промышленность механизировалась и существенно выросла производительность труда. Благодаря росту зарплат и инфляции компаниям стало выгодно заменять труд капиталом. Повышение зарплат обернулось ростом спроса, а значит, новыми рабочими местами. Одновременно эти же растущие зарплаты побуждали промышленность к механизации, которая приводила к новому увеличению продуктивности и так далее, вверх по спирали растущего благосостояния. Люди, занятые в отраслях, где рост производительности невозможен (такие как парикмахеры), становились богаче, поднимая цены на свои услуги в соответствии с ростом зарплат в промышленности. Парикмахеры в богатых странах значительно увеличили благосостояние, в отличие от своих коллег из бедных стран. Таким образом, зарплаты в секторе услуг поднимаются на волне производительности в промышленном секторе. Реальная зарплата парикмахера стала зависеть от того, с кем он делит рынок труда, а не от его собственной эффективности. Со временем соотношение зарплат в самых богатых и самых бедных странах стало составлять 1:16. Парикмахеры, занятые на рынке труда, где не было обрабатывающей промышленности, оставались бедными.

Фордизм — система, при которой зарплаты растут одновременно с ростом производительности ведущего промышленного сектора — имел интересные последствия. Разделение ВВП между трудом и капиталом оставалось относительно стабильным в течение большей части XX века. Я считаю, что сейчас это движение по спирали благосостояния остановлено, возможно, что только на время. Сегодня реальные зарплаты все больше формируются падающими ценами, а не растущими зарплатами. В некоторой степени это следствие циклической дефляции (снижения уровня цен), которая всегда следует за взрывом производительности, однако сегодня дефляция все больше становится системной. Это происходит потому, что на мировом рынке появились два крупных игрока — Китай и Индия, которые не следуют системе Форда в выплате зарплат, а также профсоюзы которых во многом утратили свою власть. В результате реальные зарплаты во многих странах в процентном отношении к ВВП начали падать. Это непривычное, но заметное явление наблюдается в США, где недавние сокращения налогов пошли на руку в основном богатейшим слоям населения, которые вообще тратят ничтожную часть своего дохода и которые скорее купят на свой доход, оставшийся после вычета налогов, замок во Франции, чем гамбургер в закусочной на углу. Это потенциальное недопотребление — еще одно явление, не учтенное неоклассической экономической наукой, циклически повторяется при капитализме, от него не спасает ни налоговая, ни зарплатная политика. Кроме того, впервые с 1930-х годов Европа столкнулась с растущим давлением, принуждающим ее снижать реальные зарплаты. Периоды наиболее стремительного роста реальных зарплат были периодами Гэлбрейтова «баланса сил», когда власть промышленников и профсоюзов создавала фордистские режимы повышения зарплат (1950-е и 1960-е годы).

Изучая жизненный цикл конкретной технологии, мы видим взаимосвязь нескольких факторов. Я уже говорил о кривой производительности, изображенной на илл. 7. На илл. 10 мы видим, как кривая производительности соотносится с другими переменными. Пока новая отрасль промышленности развивается, количество фирм возрастает, так как барьеры на вход относительно низки, и фирмы еще не имеют преимуществ в виде пониженных издержек при помощи роста производительности и общей эффективности. Появляется много компаний, но немногие из них переживут вытеснение мелких фирм, которое обычно происходит в ходе взросления отрасли промышленности. В 1920 году в США было 250 производителей автомобилей, а 40 лет спустя их осталось только 4. Некоторое время в Норвегии стремительно росло количество спичечных фабрик, но все они в итоге объединились в единственную фабрику, которая была затем перенесена в Швецию.

Одновременно с этим спрос на новый продукт растет по классической эпидемической кривой: сначала медленно, потом в геометрической прогрессии, пока не происходит насыщение рынка. Как только почти у каждого появляется автомобиль, посудомоечная машина и телефон, кривая выравнивается, потому что на рынке задействована только замена товаров. Как мы видим на примере рынка мобильных телефонов, кривую роста можно удерживать на высоком уровне при помощи мелких инноваций и новой моды, постоянно прибавляя новые «рюшечки и бантики». Жизненный цикл продукта состоит из трех уровней. На диаграмме область между пунктирными линиями характеризует ситуацию, когда технологический прогресс сильнее всего способен повлиять на уровень жизни в стране. Зарплаты в двух последних внутренних европейских колониях — Ирландии и Финляндии — взлетели благодаря технологическому прогрессу за последние 20 лет. Эти страны вырвались вперед, оседлав необычайно крутую кривую производительности в области информационных и коммуникационных технологий. Нам надо понять и принять тот факт, что достичь такого роста уровня зарплат в областях, где кривая производительности идет ровно, — невозможно. Заявления о том, что какая-то страна — это «Ирландия того или этого региона», не более чем демагогия, пока эта страна не приручит и не подчинит себе крутую кривую производительности, как это сделали Ирландия и Финляндия.

Экономический рост присущ только некоторым видам экономической деятельности. В любой конкретный момент времени всего нескольким видам экономической деятельности присуща крутая кривая производительности. Инновации, а вовсе не сбережения и капитал сам по себе, двигают благосостояние вперед. Непримиримые противники в политическом плане, Карл Маркс и Йозеф Шумпетер соглашались, что сам по себе капитал в качестве источника богатства бесплоден.

Мировая экономика напоминает «Алису в стране чудес», где один из персонажей говорит: «Приходится бежать со всех ног, чтобы только остаться на одном месте!» В глобальной экономике поддерживать стабильный уровень благосостояния можно только постоянными инновациями. Почивать на лаврах производителям парусников удавалось до тех пор, пока их не вытеснили пароходы, после чего вся выстроенная система зарплат и трудовых отношений рухнула. Шумпетер сравнивал капитализм с гостиницей, где в роскошных номерах всегда кто-то живет, но эти постояльцы все время меняются. Лучший в мире производитель керосиновых ламп обеднел, как только появилось электричество. Стремление сохранить status quo в такой ситуации неминуемо приводит к бедности. Этот механизм делает капитализм крайне динамичной системой, но он же создает огромный разрыв между бедными и богатыми странами. Впрочем, чем лучше мы понимаем динамику капитализма, тем больше можем сделать, чтобы помочь бедным странам выбраться из нищеты.

ИЛЛЮСТРАЦИЯ 10. Промышленность в развитии: три переменные

Глобальную экономику можно рассматривать как пирамиду — иерархию знания, в которой те, кто постоянно инвестирует в инновации, остаются на пике благосостояния. Дело явно не в эффективности труда, поскольку очевидно, что даже самый умелый дворник в развивающейся стране зарабатывает гораздо меньше, чем юрист средней руки в Швеции, и даже меньше, чем любой шведский дворник. В основании пирамиды находятся, к примеру, самые эффективные в мире производители мячей для любимого американцами бейсбола, которые живут на Гаити и в Гондурасе. В Приложении VI мировая экономика изображена как иерархия умений, перечислены факторы, которые характеризуют выгодные виды экономической деятельности — на вершине пирамиды (производство мячей для гольфа) и невыгодные виды экономической деятельности — у ее основания (производство мячей для бейсбола).

Выгодные виды, как правило, рождаются благодаря новым знаниям, полученным в научных разработках. Поэтому многие страны инвестируют в исследования, хотя порой невозможно предсказать, какими будут их результаты. Изобретения часто происходят случайно — непреднамеренно или работе по совсем иной тематике. Пример такой случайности — открытие Александром Флемингом пенициллина. Зачастую дорога от изобретения до инновации — практического использования продукта— очень длинна. Возможность чистого, почти монохромного концентрированного света была установлена Альбертом Эйнштейном еще в 1917 году. Но изобретение лазера не нашло практического применения, т. е. не превратилось в инновацию, до 1950-х годов. В результате длительных исследований лазер прошел путь от научной гипотезы до важнейшего инструмента в хирургии, навигации, баллистике, для слежения за спутниками, при сварке, в проигрывателях компакт-дисков, а также в лазерных принтерах. Невозможно представить себе современные информационные и коммуникационные технологии без лазера.

Инновационные продукты распространяются в экономике иначе, чем инновационные процессы. Продукты создают высокие входные барьеры и высокую прибыль, как это произошло у Генри Форда в начале XX века и у Билла Гейтса сегодня. Однако когда эти инновации просачиваются в другие отрасли промышленности в виде инновационных процессов (когда автомобиль Форда приходит в сельское хозяйство в виде трактора, а технология Гейтса используется для бронирования гостиниц), они приводят к понижению цен, а не к росту зарплат. Использование информационных технологий настолько снизило прибыль в гостиничном бизнесе Венеции и Коста-дель-Соль, что вызвало жалобы работников.