НЕПОТИЗМ ПО МАЛЬТУСУ ПРОТИВ НЕПОТИЗМА ПО ШУМПЕТЕРУ

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Ничто так не оскорбит экономиста, как назвать его меркантилистом. И это несмотря на то, что самые знаменитые экономисты XX века Джон Мейнард Кейнс и Йозеф Шумпетер защищали как меркантилизм, так и до-Смитову экономическую науку в его контексте. Меркантилистами часто называют тех, кто считает, что определенные виды экономической деятельности активнее способствуют росту экономики и общественного благосостояния, чем другие. Меркантилисты создавали перекос в экономике, чтобы продвигать виды деятельности с возрастающей отдачей. В последнее время, когда вновь зазвучали призывы индустриализовать бедные страны, появились новые возражения против этой идеи: индустриализация приведет к соисканию ренты и непотизму.

В главе IV я утверждал, что получение ренты — это основная движущая сила капитализма. Вопрос только в том, распространяется ли эта рента на все общество — в виде более высоких прибылей и зарплат, а также большего основания для налогообложения. Желательная в теории совершенная конкуренция никак не может сделать производителей богатыми. Сегодня к аргументу о получении ренты добавился аргумент о том, что промышленная политика приводит к непотизму — заработать можно только благодаря связям или знакомству с «правильными» людьми.

Вспомним основные типы экономической деятельности — Шумпетеров и Мальтусов, описанные на табл. 3, и по аналогии с ними выделим два типа непотизма. Возьмем такие примеры:

2005 г.: производитель сахара с Филиппин использует политическое влияние, чтобы затруднить импорт сахара на Филиппины.

2000 г.: мэр Чикаго Ричард Дэйли (игнорируя рекомендации экономистов Чикагского университета) субсидирует и без того богатых инвесторов в сектор высоких технологий при помощи инкубатора.

1950—1960-е гг.: шведский индустриалист Маркус Валленберг использует близкое знакомство с лейбористским министром финансов Гуннаром Стренгом, чтобы заручиться политической поддержкой по развитию шведских компаний «Volvo» и «Electrolux».

1877 г.: производители стали в Соединенных Штатах используют политический вес, чтобы ввести 100 %-й налог на импорт стальных рельс[219].

1485 г.: владельцы шерстяных мануфактур используют связи с королем Генрихом VII, чтобы убедить его дать им субсидии и ввести налог на экспорт необработанной шерсти, который увеличит цены на сырье для их конкурентов с континента. Тем самым они медленно душат всех остальных производителей шерсти, например флорентийских.

Это примеры коррумпированного капитализма и получения ренты, которых не выносит стандартная экономическая теория. Однако между первым примером и остальными есть ключевое различие. Филиппинский коррупционер, в отличие от остальных, добивается субсидий сырьевого товара с убывающей отдачей, который конкурирует на мировом рынке в отрасли, где действует совершенная конкуренция. Иными словами, он практикует непотизм Мальтусова типа, который ведет его страну по пути убывающей отдачи (несмотря на технологический прогресс, который этому препятствует) от такой деятельности, в которой технологический прогресс бессилен поднять реальные зарплаты. Все остальные случаи непотизма Шумпетерова типа; они приводят к тому, что Шумпетер назвал исторически возрастающей отдачей (к сочетанию возрастающей отдачи и быстрого технологического прогресса). Если мы свяжем эти соображения с новой теорией торговли, то увидим, что перекос, который создает в экономике непотизм, по Шумпетеру, приводит к совсем иным результатам, чем непотизм филиппинца из первого примера.

Кейнс как-то сказал, что чем хуже ситуация, тем хуже работает laissez-faire. Если мы будем настаивать на отказе от промышленной политики только потому, что уход от совершенной конкуренции позволит нескольким коррупционерам разбогатеть, это значит, что мы неправильно понимаем природу капитализма. Суть капитализма в том, чтобы уйти от совершенной конкуренции. Главное, чему учат студентов в хороших школах бизнеса, — как избежать ситуации совершенной конкуренции, той самой, которую сегодняшние экономисты принимают за предпосылку своих теорий.

Экономическое развитие происходит благодаря структурным переменам, которые нарушают равновесие и создают ренту. Настаивать на отсутствии ренты — то же самое, что требовать от государства полной неподвижности. Однако выбирать, какую деятельность защищать, а какую нет, все же необходимо. Авраам Линкольн защищал коррупционеров-сталелитейщиков; платя немного завышенную цену за сталь[220], США создали мощную стальную промышленность с хорошо оплачиваемыми рабочими местами, которая увеличила базу для налогообложения. Соединенные Штаты также воссоздали структуру тройной ренты, которая, как мы обсуждали в главе III, существовала в Венеции, Голландской республике и Англии. Экономическое развитие происходит там, где общественные интересы страны не противоречат частным корыстным интересам капиталистов. Из-за того что стандартная экономическая наука не понимает динамики, по которой живет мир бизнеса, она не понимает и экономической сути колониализма. Не давая колониям учредить собственный сектор промышленности, колонизаторы удерживали экономическую деятельность с высоким потенциалом для роста и механизации в метрополисе, а колониям оставалась деятельность с убывающей отдачей.

Огромные суммы, которые перечисляются бедным странам в ходе достижения ЦРТ, непременно приведут к непотизму. Благодаря этим деньгам кто-то обязательно разбогатеет, ведь свободная от коррупции экономика существует только в моделях неоклассических экономистов. Выбрав Шумпетеров непотизм, а не непотизм при распределении гуманитарной помощи, мы можем дать шанс бедным странам освободиться от экономической зависимости. Шумпетеров непотизм увеличивает экономический сектор страны и мира. Непотизм, основанный на денежной помощи, ничего не увеличивает, кроме зависимости от зарубежных стран, при этом отвлекает внимание бедной страны от создания национальных ценностей.

Мы, похоже, совсем перестали понимать логику, по которой работает инструментарий экономического развития. Патенты и современные тарифы появились примерно в одно время, в конце 1400-х годов. Эти институты по получению ренты созданы при понимании экономического развития для того, чтобы защищать знания (в случае патентов) и распространять производство в новые географические области (в случае тарифов). Патенты и тарифы представляют узаконенное получение ренты, чтобы добиться целей, не достижимых при совершенной конкуренции.

Почему же тогда возражения о получении ренты и непотизме не применяются к патентам, а только к тарифам и другим стратегическим инструментам, применяющимся в бедных странах? Мы можем в какой-то мере обоснованно сказать, что богатые страны устанавливают правила, которые разрешают им самим конструктивное получение ренты, но запрещают его бедным странам.