ЭМУЛЯЦИЯ: РОЖДЕНИЕ СТРАТЕГИЧЕСКОЙ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ПОЛИТИКИ ПРИ ГЕНРИХЕ VII, КОРОЛЕ АНГЛИИ (1485 г.)

От внимания ранних экономистов не ускользнуло то, что «островки богатства» в Европе часто были расположены именно на островах. Парадоксальным образом получалось, что богатство страны обратно пропорционально ее богатству природными ресурсами. Самые богатые области, такие как Голландия и Венеция, почти не имели земель, пригодных для обработки. Из-за этого население было вынуждено специализироваться на промышленном производстве и международной торговле. Во Флоренции, главном европейском городе-государстве, не расположенном на побережье, крупные землевладельцы веками не допускались к политической власти. Благодаря этому, как и в прибрежных государствах, жизнь города определяли интересы ремесленников, промышленников и торговцев. Флоренция очень рано поняла основные механизмы происхождения богатства и бедности. Веками землевладельцы были для флорентийцев постоянной угрозой, потенциальными союзниками вражеских государств. Не давая землевладельцам власти, горожане Флоренции убивали двух зайцев: обеспечивали городу одновременно экономическую власть и богатство при помощи промышленного производства и политической власти. Чтобы избежать спекуляций провизией и нехватки продовольствия, во Флоренции строго запрещали вывозить продукты питания из городских хранилищ. Экономическая власть и покровительство способствовали тому, что в нефеодальных сообществах процветали ремесла. Эта важнейшая связь между политическим и экономическим строем, между демократией и экономикой, диверсифицированной до состояния независимости от сельского хозяйства и сырьевых товаров, сегодня утрачена. Вместо того чтобы делать выводы из исторических примеров, мы затрачиваем невероятные усилия и огромные средства, чтобы установить демократию в странах, где экономический строй находится на феодальном, докапиталистическом уровне.

Бедные страны Европы поняли, что между промышленной структурой немногих богатых городов-государств и их богатством есть явная связь. Самый богатый город-государство Венеция и несколько городов Голландии имели рыночное преимущество в трех областях. В экономическом плане они пользовались типом рент, о котором мы уже говорили, что он обеспечивает рост прибыли, реальной заработной платы и налогооблагаемого дохода. И в Венеции, и в Голландии обрабатывающая промышленность была развита и диверсифицирована, так же как и ремесленный сектор. В начале 1500-х годов в промышленном производстве было занято 30 % трудоспособного населения Голландии. В Венеции 40 тыс. человек работали только на судостроительных верфях. Венеция и Голландия контролировали важные сырьевые рынки (Венеция — соли, а Голландия— рыбы). Даже на ранней стадии развития, будучи относительно бедной, Венеция отчаянно боролась за свою власть на солевых рынках. В Голландии же в начале XIV века была изобретена соленая и маринованная сельдь и был создан ее большой рынок, контролируемый, естественно, Голландией. Кроме того, Венеция и Голландия наладили крайне выгодную международную торговлю. Таким образом, первое богатство в Европе было основано на тройной ренте — тройной рыночной власти в таких видах экономической деятельности, которые явно отсутствовали в бедных европейских странах. Это были промышленное производство, почти полная монополия в одном виде важного сырья, а также прибыльная международная торговля. Созданное богатство сохранялось при помощи высоких входных барьеров, а именно при помощи знаний, разнообразия промышленного производства, систематически создающего эффект синергии, при помощи рыночной власти, издержек, сниженных за счет инноваций и растущей отдачи, при помощи самого масштаба деятельности, а также при помощи экономии на масштабах в использовании военной силы. После 1485 года Англия воспроизвела структуру тройной ренты, изобретенную городами-государствами. Прибегнув к массированному государственному вмешательству в экономику, Англия выстроила собственную систему тройной ренты в промышленном производстве, внешней торговле и производстве сырья (шерсти). Успех Англии постепенно привел к закату городов-государств и к росту национальных государств: синергия городов-государств распространилась на большие территории. Такова была суть меркантилистского проекта в Европе[91].

Ненадолго вернемся к экономической науке. До Адама Смита считалось, что экономическое развитие основывается на коллективном соискании ренты, которое происходит от синергии растущей отдачи, инноваций и разделения труда, вместе встречавшихся только в городах. Эта мысль противоположна идее совершенной конкуренции, которую мы находим в стандартной экономической науке сегодня. С появлением книг Рикардо, со взлета индустриализации в Англии в 1817 году мы наблюдаем одно и то же: богатые страны не дают бедным странам разбогатеть, цитируя теории, которые отрицают существование тех самых факторов, при помощи которых эти богатые страны разбогатели. Как мы еще убедимся, все страны, которые разбогатели после 1485 года, действовали вопреки экономическим теориям Рикардо.

Первая в истории человечества масштабная промышленная политика использовала вывод о том, что именно сделало богатые области Европы богатыми, — идею, что технологическое развитие всего в одной сфере в пределах одной географической области может сделать богатым целую страну. Король Англии Генрих VII, взошедший на трон в 1485 году, вырос в Бургундии. Там он обратил внимание, как богата область, занимавшаяся производством шерстяной ткани. И шерсть, и химикат для ее очищения (фуллерова земля, или силикат алюминия) импортировались из Англии. Когда Генрих вступил во власть своим неимущим королевством, где производство шерсти было на несколько лет вперед заложено итальянским банкирам, он вспомнил свое детство на континенте. В Бургундии хорошо жили не только производители тканей, но и пекари, прочие ремесленники. Король понял, что Англия занимается не тем, чем надо, и решил сделать из нее производителя тканей, а не экспортера сырья[92].

Генрих VII разработал обширный инструментарий экономической политики. Первым и главным инструментом стали налоги на экспорт, благодаря которым зарубежным производителям тканей немытая шерсть доставалась дороже, чем английским. Кроме того, начинающие производители шерстяной ткани на время освобождались от налогов, а также на ограниченный срок получали монополию на торговлю в определенных географических областях. Для того чтобы привлечь ремесленников и предпринимателей из других стран, особенно из Голландии и Италии, также применялась особая политика. По мере роста английской шерстяной промышленности росли и налоги на экспорт, пока у Англии не появилось достаточно производственных мощностей для того, чтобы обрабатывать всю производимую в стране шерсть. 100 лет спустя Елизавета I смогла ввести эмбарго на экспорт необработанной шерсти из Англии. В XVIII веке Даниэль Дефо и другие историки посчитали эту стратегию мудрой и назвали ее планом Тюдоров — в честь королевских особ из рода Тюдоров. Используя те же методы, что Венеция и Голландия до нее, Англия достигла такой же ситуации тройной ренты, как и они; она использовала сильный промышленный сектор, монополию на один вид сырья (шерсть) и международную торговлю.

Некоторые историки утверждают, что план промышленной политики Тюдоров был основой будущего величия Англии. На континенте этому плану суждено было иметь важные последствия. Конкуренция с Англией сильно пошатнула положение Флоренции. Флорентийцы попытались переключиться на испанскую шерсть, а также попробовали диверсифицировать свое производство, начав производить шелк, но политика Англии была настолько успешной, что положила конец золотому веку Флоренции. Главными конкурентами англичан на сырьевом рынке были испанские производители шерсти. В 1695 году английский экономист Джон Кэри предложил Англии скупить всю испанскую шерсть, чтобы сжечь ее. У Англии не хватило бы мощности для обработки всей испанской шерсти, но, удалив сырье с рынка, она усилила бы свою рыночную власть. «Мы могли бы заключить договор с испанцами на покупку всей шерсти, которая у них имеется; в случае же, если этой шерсти будет слишком много, следует сжечь избытки за общественный счет (как это делают голландцы со своими специями), чтобы только не допустить ее прядения в других странах, чего иным способом мы никак не можем предотвратить».[93] Торговая война была сражением за возможность заниматься деятельностью, приносящей наибольшую прибыль, наибольшие зарплаты и/или наибольшую налоговую отдачу. Всем участникам было понятно, что стратегическая торговая политика — это по сути альтернативный способ ведения войны.

Европа веками в своей торговой политике использовала принцип максимального увеличения промышленного сектора каждой из своих стран. Часто при этом промышленности других стран наносился урон. Немецкий экономист Фридрих Лист в 1841 году писал, что в течение нескольких сотен лет экономическая политика Англии руководствовалась простым правилом: импортировать сырье и экспортировать промышленные товары. Чтобы быть богатыми, таким странам, как Англия и Франция, нужно было эмулировать Венецию и Голландию и копировать их экономический строй, но не обязательно было копировать их экономическую политику. Разбогатевшие страны могли позволить себе иную политику, чем бедные страны. Как только страна оказывалась в достаточной степени индустриализованной, те же факторы, которые раньше требовали защиты (достижение растущей доходности и развитие новых технологий), начинали требовать для роста и процветания больших международных рынков. Мы видим, что успешная политика протекционизма несет в себе зерно своего же уничтожения: в случае успеха защита, которая изначально была столь необходима промышленности, начинает мешать ее производительности. Вот что писал итальянский путешественник, посетивший Голландию в 1786 году: «Насколько тарифы полезны для изначального развития промышленного производства страны, насколько же они становятся вредны, когда промышленное производство уже возникло»[94]. Эта фраза — ключ к пониманию того, когда должна вводиться свободная торговля. И вновь мы не встречаем эту идею в экономической науке, которая принята сегодня в большинстве стран мира.

С тех пор как Генрих VII сформировал набор инструментов для экономической политики Англии, их использовали все страны, которые сумели перейти от бедности к богатству. Исключений история знает немного. Гонконг — маленький город-государство, лишенный природных ресурсов, но с сильным тылом, может разбогатеть таким же «естественным» способом, как Венеция и Голландия. Однако если изучить механизмы работы такого города в деталях, от стоимости лицензии на вождение такси до устройства крупнейших корпораций, становится понятно, что богатство в нем создается при помощи не совершенной конкуренции, а соискания ренты. Получается, что и здесь успех — следствие скорее несовершенной, чем совершенной конкуренции.

Первый министр финансов США Александр Гамильтон в 1791 году подал правительству Отчет об обрабатывающей промышленности Соединенных Штатов, в котором предложил инструментарий, подобраный к тому, что использовал Генрих VII. Гамильтон поставил перед Америкой те же цели: усилить разделение труда и увеличить сектор обрабатывающей промышленности. Этими же инструментами воспользовались почти все страны континентальной Европы в XIX веке, включая мою Норвегию. Главным источником вдохновения для европейских стран, которые последовали за Англией по пути индустриализации, стали теории немецкого экономиста Фридриха Листа, прожившего в Америке долго для того, чтобы получить американское гражданство. Труды Листа были переведены на многие языки, а предложенный им инструментарий использовали Япония, начиная с реставрации Мейдзи в 1860-е годы, а также Южная Корея — страна, которая в 1950 году была беднее Танзании, начиная с 1960-х годов. Бедные страны — это страны, которые либо не воспользовались этими инструментами, либо применяли их недостаточно долго и/или гибко, не дав возможности укорениться конкурентной динамике. В Приложении IV приведено сравнение «хорошего» и «плохого» протекционизма, из которого становятся понятными качественные различия между возможными видами протекционизма.