НОВЫЙ РУССКИЙ КАПИТАЛИЗМ

Именно расслоение номенклатуры в конечном счете привело к реставрации капитализма. Возвращаясь к Каутскому, можно сказать, что теоретик немецкого ортодоксального марксизма посмертно торжествует. Получается, что он был прав по отношению к Ленину. Только его правота стала ясна с опозданием на 70 лет. Революция вышла за свои пределы, но в конечном счете вернулась туда, откуда начиналась. Осуществив, впрочем, модернизацию общества.

Модернизация была осуществлена невероятно большой ценой. Но если олигархический капитализм в России стабилизируется и консолидирует свою власть, то не будут ли утрачены и достижения советской эпохи, купленные такой дорогой ценой?

Если по отношению к советской бюрократии Троцкий говорил про выродившееся рабочее государство, то постсоветский капитализм напоминает в какой-то степени выродившееся советское государство. Его конструктивный потенциал остается весьма и весьма под вопросом.

А как оценить то, что произошло со страной в 1990-е годы? Иногда говорят про «революцию», а порой про «контрреволюцию». В этом контексте стоило бы вспомнить движение «Солидарность» в Польше 1980 года. Перед нами массовое рабочее движение, но оно выступает не против буржуазии, а против бюрократического режима, который себя сам называет социалистическим и коммунистическим. Поведение рабочих «Солидарности» заставляет вспомнить образцовые примеры классовой борьбы пролетариата. Но в выигрыше оказывается буржуазия - международная и своя собственная, сформировавшаяся на основе той самой партийной номенклатуры, с которой рабочие так героически боролись.

Одна точка зрения состоит в том, что в Восточной Европе произошла народная демократическая революция. Но то, что должно было стать политической революцией пролетариата, описанной Троцким, почему-то обернулось не торжеством социализма, а реставрацией капитализма. К тому же в самой отвратительной бюрократическо-олигархической форме.

Другая точка зрения, высказанная восточноевропейскими социологами, состоит в том, что произошла реформа системы, своего рода освобождение номенклатуры. Да, было великое освобождение, но освободилось не общество от номенклатуры, а наоборот. Номенклатура освободилась от социальной ответственности. Бюрократические элиты нашли выход из кризиса, в котором оказалась советская система к концу 1980-х годов. Они укрепили свои позиции, использовав кризис как повод, чтобы пожертвовать остатками обязательств, оставшихся у них по итогам революции 1917 года.

Демократизация есть лишь побочный эффект распада, происходившего наверху. В силу того что номенклатура утрачивает монолитность, становится плюралистичной, допускается гораздо большая демократия в обществе. Овладевая собственностью, элита находит новые способы легитимации, не ссылаясь на революционное наследие, а прикрываясь итогами выборов.

У Троцкого уже в 1936 году была высказана гипотеза относительно подобного развития событий. В его работе «Что такое СССР и куда он идет» (на Западе известной как «Преданная революция») есть место, где он описывает самый худший сценарий. Бюрократия консолидируется, осознает свои интересы, по-настоящему становится классом, превращаясь в буржуазию. Режим идет на диалог и примирение с Западом, приватизирует собственность, создавая тем самым уже полноценный капиталистический порядок. Для Троцкого это некий кошмарный сон, он пишет, что это маловероятно, что это крайний сценарий. Именно этот крайний вариант и оказался самым точным прогнозом…

Можно взглянуть на распад СССР и с точки зрения миросистемного анализа. Тогда придется констатировать, что попытки Советского Союза и его сателлитов выйти из капиталистической системы в очень большой степени способствовали демократизации и модернизации западного капитализма и миросистемы в целом. Они создавали постоянную угрозу для миросистемы и тем самым стимулировали процессы перераспределения долгов, собственности, власти, заставляли правящие классы искать компромисса с трудящимися. Это относится не только к рабочему классу Запада, но и странам Юга - Африке, Азии, Латинской Америке.

Начиная с середины 1970-х годов динамика процесса меняется. Первым сигналом становится возвращение в капиталистическую миросистему стран Восточной Европы, начавшееся не в 1989 году, когда распался Варшавский договор, а в 1973 году в связи с нефтяным кризисом. Тогда после нефтяного кризиса брежневское руководство СССР приняло стратегическое решение. Стало окончательно ясно, что можно не проводить внутренние реформы, поскольку высокие цены на нефть позволяли ничего не менять - ни в СССР, ни в братских странах.

Никаких реформ не надо, не надо ломать себе голову над тем, как повысить эффективность системы, как стимулировать инновации, все, что нужно, - купим. Нефть стремительно поднялась в цене в 1973 году. Советское руководство использовало эту ситуацию, чтобы начать подкупать собственное население, пытаясь обеспечить более высокий потребительский стандарт за счет экспорта нефти, газа, сырья. В итоге Советский Союз вернулся в миросистему - в качестве поставщика сырья. В миросистему, с благословения Кремля, вернулись и другие страны Восточного блока.

В начале 1970-х годов СССР начал в международном разделении труда выполнять ту самую роль, которая присуща и постсоветской России - поставщика сырья. Но выполнял он ее с неадекватной своему месту экономической системой и политическим статусом: он был слишком развит и силен для этой скромной роли. Страны Восточной Европы попадают в долговую зависимость от Запада тоже не без помощи СССР, который считался, по существу, гарантом их долгов. В Польше, Венгрии начиная уже с конца 1970-х -начала 1980-х годов обслуживание внешнего долга является структурным фактором экономики. В этом смысле Восточная Европа дает классические примеры периферийного развития. Причем зависимость проявляется не только в том, как осуществляется эксплуатация ресурсов, но и в том, как организована экономика. Постепенно экономика перестраивается с решения внутренних задач на внешние.

Легко догадаться, что проведенная Михаилом Горбачевым перестройка (которая, кстати, совпала со стабилизацией и снижением цен на нефть) закрепляла тот же процесс. Перепуганные хранители советской обрядности говорили про каких-то «агентов влияния», по указаниям иностранных разведок разрушавших великую страну. А на самом деле работал экономический механизм. Политики лишь его обслуживали.

Советский Союз экономически и политически должен перестать существовать, потому что он как социополитическая структура оказался негоден для той новой роли, которую взялся играть в международном разделении труда. Ему нужно создать новую социальную, экономическую и политическую системы, которые были бы адекватны данной роли. В этом смысле поворот к капитализму закономерен, а периферийный характер русского капитализма был в достаточной мере предопределен изначально.

Является ли сложившееся общество в полной мере буржуазным, стопроцентно капиталистическим? Постсоветские структуры отличаются от классической модели свободного предпринимательства, хотя в общем соответствуют динамике позднего корпоративного капитализма. Отличие в том, что модели корпоративного капитализма, которые мы имеем на Западе, все равно вырастали из свободного предпринимательства, а на территории бывшего СССР мы имеем дело с корпоративной моделью, которая вырастает не из свободного предпринимательства, а из государственно организованной экономики. При внешнем сходстве есть некоторые генетические различия. С другой стороны, вспомним Розу Люксембург и Андре Гундер Франка, которые показали, что капитализм, приходя в периферийные страны, не делает их насквозь капиталистическими. Скорее они становятся полукапиталистическими. То есть они становятся капиталистическими в той мере, в которой они включены в международное разделение труда. Их элиты обуржуазиваются и становятся частью международных элит в той мере, в какой они связаны с Западом. Внутри своего общества они могут жить «по традиции», осуществлять старые модели воспроизводства. Причем некапиталистические производственные отношения, поставленные на службу капиталистическому рынку, становятся конкурентными преимуществами. Попросту говоря, если можно поставлять на международный рынок товар, производимый рабочим, которому по полгода не платят зарплату, то это огромное конкурентное преимущество. Правда, это преимущество имеет значение только в той мере, в которой мы работаем именно на мировой рынок. На внутреннем рынке углубляется кризис, потому что этот рабочий ничего не может купить.

Экспортная ориентация экономики способствует закреплению примитивных форм эксплуатации. Открытая экономика требует либерального общества, требует определенной открытости в политике и в социальной практике. Но с другой стороны, та же экономика стимулирует сохранение архаичных, жестких форм эксплуатации. Так рабство в Америке сопровождалось написанием самой передовой конституции. Замечательная американская демократия на первых порах была бы, наверное, невозможна, если бы на Юге нельзя было извлечь прибыль из безжалостной эксплуатации негров, которых просто не воспринимали как граждан.

Марксисты и либералы едины в том, что отмечают противоречие между либеральным и авторитарным началом в постсоветском обществе. Но парадокс в том, что одно тесно связано с другим. Периферийные системы всегда требуют определенной степени либерализма, особенно экономического, но не позволяют действовать полноценной буржуазной демократии. Демократия вовлечет в принятие решении массы, а эти массы явно не заинтересованы в поддержании системы. И подкупить их, в отличие от стран «центра», нечем. Подобное противоречие разрешается на основе олигархической системы. Олигархия по Аристотелю есть ухудшенная форма аристократического правления. Не власть наследственных элит, а власть тех, кто владеет собственностью, имеет привилегии, влияние. Это не тирания - есть определенное подобие демократических процедур. Но не для всех.

Легко догадаться, что такой порядок вещей чреват новым политическим, социальным, экономическим кризисом. Периферийный капитализм в России породил своего рода люмпен-буржуазию и олигархию, выросшие на основе разложения старой советской номенклатуры. Мы получили скорее обуржуазившуюся номенклатуру, нежели полноценный предпринимательский класс. Но это не случайность и не результат ошибок реформаторов, а закономерный результат предшествовавшего развития. В рамках этой системы вряд ли удастся найти эффективную либеральную стратегию модернизации. Любая попытка найти выход на основе либеральных путей столкнется с тем, что либеральные элементы общества теснейшим образом связаны с нелиберальными и даже антилиберальными элементами. Возникает ситуация, на удивление похожая на то, что мы видели в России в начале XX века. Уже идет капиталистическое развитие, есть даже определенные успехи на этом пути, но сложившиеся конкретные формы капитализма и соответствующие им элиты не способны завершить модернизацию успешно. Возникает вопрос о формировании новой политической и социальной силы, способной выйти из этого тупика, изменив правила игры. Может быть, все-таки в конечном счете окажется прав Ленин, а не Каутский?

Российская революция прошла трагическую траекторию, завершившуюся самоотрицанием. Можно ли говорить о русской революции как о потерпевшей неудачу и каковы исторические выводы? Я думаю, что неудачу революция потерпела в той мере, в какой все революции терпят неудачу. Маркузе (ссылаясь на Энгельса) говорил, что всякая революция является преданной революцией, поскольку неизбежно революция вырывается за пределы всех своих исторических задач и пытается решить глобальные задачи человеческого освобождения. А эти задачи невозможно решить с одной попытки.

Но русская революция осуществила огромный исторический прорыв, причем не только по отношению к России, но и по отношению ко всему миру. Ее результат - не только модернизация России, но и демократизация западного мира. Последующий крах и утрата положительных результатов советского периода, в свою очередь, ставят под угрозу результаты революции как внутри России, так, возможно, и глобальные.

Но совершенно очевидно, что революционный импульс не закончился. Если мы возьмем французскую революцию, с которой все революции себя сравнивают, то ведь в ней и термидор, и бонапартизм, и реставрации не были последними фазами. Французская революция проходит фазы: жирондизм, якобинство, термидор, эпоха имперской экспансии, реставрация старого режима. Если мы смотрим на историю русской революции, то при гораздо большей растянутости во времени (во Франции процесс занимает примерно 40 лет, а в России около 80 лет) мы видим ту же динамику. Страна больше, масштабы больше. Сначала Февральская революция, потом Октябрь (Ленин не случайно сравнивал большевизм с якобинством). Затем сталинский термидор, описанный Троцким, явные элементы бонапартизма в позднем сталинском режиме, вызревание в советской системе имперской идеологии, которую так любят ностальгирующие патриоты. Мы видим создание вокруг СССР квазиимперской системы в Восточной Европе. И наконец, крах бонапартистской модели и реставрация буржуазного режима.

Реставрация - это не контрреволюция. Ведь контрреволюция может победить только на ранних этапах революции, когда можно подавить народное движение и вернуть старый порядок. Реставрация - это компромисс новых элит со старыми. Старые элиты побеждены, они возвращаются в основном на символические роли. Гораздо важнее в случае любой реставрации международные элиты. Во Франции важны были не опереточные Бурбоны, которых привезли в своем обозе англичане и русские. Они были формально нужны для того, чтобы показать: монархия восстановлена, традиционный порядок вернулся. Реально суть реставрации в другом. Это компромисс между народившимися в итоге революции новыми верхами, которые уже не хотят иметь ничего общего с революционными массами, и международным сообществом. Для того чтобы быть принятыми в «клуб» международной элиты, надо идти на уступки. И надо демонстративно порвать с революционным прошлым (чего ни французская, ни советская империя сделать были не готовы).

В России династия Романовых была истреблена, так что вернуть их не было никакой возможности. Хотя вопрос ставился и даже тронный зал в Кремле готовили. Но проблема не в том, восстановлена династия или нет. Восстановление к династии было необходимо как символ, как формальный знак, который нужен международным элитам. В данном случае Россия смогла обойтись без этого, поскольку были даны знаки другого рода, и гораздо более впечатляющие. Международный валютный фонд смог вполне осуществить ту функцию, которую во Франции выполнял Священный союз. Приватизация собственности и либерализация экономики - вот главные требования международного буржуазного сообщества, которые были выполнены к полному удовольствию обеих сторон.

Между тем французская революция показала, что реставрация является не последним, а очередным этапом процесса. После нее прошла целая череда новых революционных потрясений. История русской революции тоже не закончена.