Поражение реформизма

Идейная исчерпанность кейнсианства стала очевидна к концу 1960-х годов. Студенческая революция 1968 года, сопровождавшаяся рабочими выступлениями, показала, что реформистский компромисс дал трещину. Однако очередной всплеск надежд на революционное преодоление капитализма быстро выявил свою несостоятельность.

Теоретическое осмысление итогов 1968 года продолжалось в Западной Европе на протяжении некоторого времени, причем как слева, так и справа. Ответом левых на неудачу революционного натиска стала концепция структурных реформ. Задача этих реформ состояла в том, чтобы расширять и укреплять в обществе институты, не являющиеся уже полном смысле капиталистическими. Стратегия, использованная Кейнсом для спасения капитализма, может быть использована и для его подрыва. Социалистические институты позднего капитализма вступают в противоречие с основами буржуазной системы (так же как капиталистические структуры в XVI-XVIII веках разлагали поздний феодализм). В этой борьбе старых и новых институтов задача левой политики состоит в мобилизации сил, способных продвинуть этот процесс как можно дальше, до критической черты, когда количество переходит в качество и капиталистический порядок уступает место новому общественному строю.

Радикальной версией «теории структурных реформ» был «революционный реформизм». Различие между ними состояло в том, что если теоретики «структурных реформ» из числа коммунистических и социал-демократических политиков надеялись на поэтапное движение вперед, то «революционный реформизм» исходил из неизбежности классового противостояния. Причем по мере приближения к «критической черте», за которой капитал утрачивает контроль над обществом, противостояние должно было обостряться. Теряющий позиции класс необходимо переходит в контрнаступление.

Последующие события показали, что оптимистические прогнозы были далеки от реальности, зато пессимистические оправдались полностью. К середине 1970-х годов кейнсианская система оказалась в глубоком кризисе, а социал-демократия не могла предложить ничего нового. Попытка найти выход из складывавшейся ситуации выразилась в движении «новых левых», которое окончательно захлебнулось лишь к середине 1970-х годов (уже после поражения чилийской революции и очевидной неудачи попыток предложить новую реформистскую модель в лице еврокоммунизма).

С конца 1970-х начинается контрнаступление буржуазных сил, суть которого можно выразить простыми словами: социал-демократия сделала свое дело, теперь она должна уйти. Всемирный экономический форум в Давосе стал тем местом, где вырабатывались концепции и идеи для глобального неолиберального проекта. Идеология контрреформы оказалась проста и по-своему эффективна: приватизация, дерегулирование, снижение налогов, никакой социальной политики, свободный рынок, минимум расходов на общественное здравоохранение и образование, разгром профсоюзов, снижение реальной заработной платы. За спиной неолибералов стоят крупнейшие национальные и особенно транснациональные концерны, в первую очередь финансовый капитал. Но за агрессивностью неолибералов скрывается и немалая доза страха. Реформистский социализм подошел к роковой черте, за которой мог бы начаться необратимый качественный переход от капиталистической системы к «демократическому социализму» (иными словами, к очередному варианту переходной экономики, в которой капитал уже утрачивает власть и перестает быть основным фактором развития). Однако то, что реформизм остановился перед этом чертой, - далеко не случайность. В противном случае они были бы не реформистами, а революционерами.

Социал-демократия и ориентированное на нее рабочее движение могли противопоставить неолиберализму лишь своеобразный «левый консерватизм»: сугубо оборонительную политику, направленную на защиту институтов и порядков, созданных на протяжении XX века в интересах трудящихся. При этом не учитывалось, что сами по себе эти институты несовершенны и в значительной мере обветшали. Еще более тупиковым оказался «левый консерватизм» в условиях бывшего Советского Союза, где старая система активно разрушалась сверху самой правящей бюрократией на фоне массового недовольства кризисом этой системы снизу.

В отличие от пролетариата времен «Коммунистического манифеста», которому нечего было терять, кроме своих цепей, рабочее движение Запада в конце XX века было настроено на защиту своих завоеваний, причем речь шла не только о материальных благах для трудящихся, но и о многочисленных прогрессивных и квазисоциалистических институтах, созданных в рамках капитализма. Однако оборонительная тактика была изначально обречена на неудачу. К середине 1990-х годов «левый консерватизм» потерпел полный крах. Лидеры социал-демократии сдались на милость победителя, приняв неолиберальную идеологию.

Неолиберализм представляет собой в глобальном смысле контрнаступление капитала, имеющее своей целью уничтожить все то, что было завоевано рабочим движением в XX веке, взять назад все уступки, сделанные под страхом революции. Решающим фактором успеха неолиберализма стал упадок, а затем и крах советской системы и мирового коммунистического движения. Угроза с Востока миновала, можно было спокойно разобраться на Западе. А сами восточноевропейские страны сделались новой периферией, вошли в капиталистическую систему, укрепив ее и новыми ресурсами, и рынками.

И все же торжество капитала оказалось не столь полным, как могло показаться на первый взгляд. Лишенная кейнсианских подпорок система начала активно дестабилизировать саму себя. Экономическая жизнь обернулась чередой кризисов, развитие - снежным комом нарастающих проблем.

Иммануил Валлерстайн пишет, что на протяжении XX века капитализм шел по пути интеграции в систему все более широких слоев - сначала рабочей аристократии, затем более широких масс рабочих, служащих, специалистов. Сам по себе процесс интеграции создавал надежду для тех, кто оставался на нижних этажах социальной пирамиды, но мог видеть очевидную позитивную динамику: рано или поздно очередь дойдет и до нас. Капитал не мог снять проблему отчуждения и эксплуатации, но мог компенсировать ее за счет потребления, сделать менее болезненной для определенной части общества (в богатых странах). Однако интеграция каждого нового - более массового - слоя обходилась системе все дороже. Одна из причин крушения социал-демократического компромисса состоит в том, что были достигнуты возможные в рамках системы пределы интеграции масс. В результате, воспользовавшись подходящим политическим моментом и благоприятным технологическим раскладом, буржуазия повернула процесс в обратном направлении. Технологические революции всегда ослабляют позиции наемных работников - рынок труда дестабилизируется, старые квалификации обесцениваются, традиционные связи и отношения между рабочими ослабевают.

Неолиберализм, по мнению Валлерстайна, есть в первую очередь попытка деинтегрировать определенные слои, социальное обеспечение (и, соответственно, замирение) которых стало рассматриваться как излишняя роскошь. Однако это процесс болезненный, вызывающий сопротивление, причем чем дальше он продвигается, тем сопротивление сильнее.

Возврат к «классической» модели капитализма означаем и новое обострение классовых противоречий, возврат к модели бескомпромиссной классовой борьбы, характерной для XIX и первых десятилетий XX века. Безусловно, возврат к «классической» модели является относительным, в одну реку нельзя войти дважды. Но тенденция к обострению классовой борьбы совершенно реальна, причем агрессивное наступление на сей раз ведет именно буржуазный класс, а пролетариат сопротивляется. Социал-демократическая политика в том виде, в каком она сложилась на протяжении XX века, становится объективно невозможна. А партии, которые уже прошли серьезную эволюцию, вернуться в исходное состояние не способны: их аппарат, кадры, политическая культура настроены на совершенно иной тип работы.

На протяжении второй половины XX века можно было говорить не только о столкновении классов, но и о противостоянии институтов внутри капитализма. Институты социального государства находились в конфликте со свободным рынком. В конце XX века торжество свободного рынка сопровождалось разрушением и ослаблением многочисленных институтов, на протяжении прежних лет (а порой и веков) выступавших в роли внешних стабилизаторов капитализма.

Неудивительно, что победоносная корпоративная буржуазия дестабилизировала сама себя.

Покончив с коммунистическим блоком, ведущие капиталистические страны неизбежно оказались втянуты в конкурентную гонку между собой. Три основных центра накопления - североамериканский, восточноазиатский и западноевропейский - столкнулись в борьбе за влияние на мировом рынке. Межимпериалистические противоречия, о которых Ленин писал в начале XX века, снова стали реальностью, хоть их и пытались скрыть за дымовой завесой демократической фразеологии. Финансовые центры «старой Европы» бросили вызов гегемонии США, противопоставив американскому доллару объединенную валюту евро. А в Вашингтоне крайне правая администрация Дж. Буша-младшего откровенно заявила о притязаниях на мировое господство.

В то время как капиталистический мир дестабилизировался, левые силы пребывали в трагической спячке. Поражение реформизма не компенсировалось новым подъемом революционного движения. Однако крот истории не совсем еще забыл свою работу. Хоть и не так хорошо, как полагал автор «Капитала», он все же продолжает рыть в изначальном направлении.

Опыт неолиберального капитализма не мог не породить сопротивления. А опыт сопротивления, осмысленный и оцененный левыми организациями, дает материал для формирования новой революционной стратегии. После шока 1990-х годов левое движение возрождается, причем не на реформистской, а на радикальной идеологической платформе Современный капитализм оставляет мало шансов для реформизма. Значит, все то, чему учил классический марксизм, снова становится актуально.