Капитализм и рынок

Капитализм есть максимальное, наиболее полное развитие рыночного принципа. Рынок существовал до капитализма и, возможно, будет в каких-то формах существовать после. Но именно при капитализме рынок получает наиболее полное развитие, становится всепроникающим. Однако мы не можем на чисто рыночных отношениях строить воспитание детей или отношения в семье. Муж и жена не могут, например, платить друг другу за каждую операцию, которую они в доме производят. Брачный контракт - это как раз проникновение рынка в несвойственную ему среду. Потому с любовью он несовместим. А феминистские призывы платить женщинам за домашнюю работу, как бы ни были они понятны на психологическом уровне, есть не что иное, как распространение сугубо буржуазного принципа на внутрисемейные отношения.

Культура, искусство, образование живут по другой логике, чем коммерция. Они в значительной мере стабилизируют рыночную систему, потому что как бы «извне» привносят в капитализм некоторые факторы регулирования, стабильности, устойчивости. Для этих же целей капиталу нужна религия, церковная организация, унаследованная от Средних веков. Если бы система была построена вся целиком по чисто рыночным принципам, она неизбежно разваливалась бы. Если все построено только на рыночных отношениях, все семьи должны развестись. Детей можно будет продавать. Торговать отечеством станет так же почетно, как и продавать пуговицы. Но сама же буржуазия с таким подходом категорически не соглашается. Она трогательно носится со средневековыми государственными традициями, требует уважения к гербам и флагам, сентиментально любит монархов, вкладывает деньги в абсолютно убыточные виды искусства типа оперы и классического балета.

Внерыночные стабилизаторы нужны самому капитализму. Буржуазия совершенно осознанно сохраняет различные «докапиталистические пережитки». Но Кейнс пришел к выводу, что этого мало. Он понял, что необходимо регулировать рынок. Раз есть конъюнктурные циклы, которые можно предсказать, значит, государство, прогнозируя эти циклы, может осознанно проводить экономическую политику, создающую им противовес. Деятельность государства можем быть даже неэффективна сама по себе, главное, чтобы она была нужным образом направлена. Давайте, говорил Кейнс, в разгар кризиса выроем огромную яму, правительство закопает туда бутылки со стофунтовыми купюрами. Потом правительство будет сдавать эту землю отдельным предпринимателям, которые станут эти бутылки выкапывать. Экономика расцветет, потому что деньги будут потрачены не только на закапывание и раскапывание ямы, но и на то, чтобы заказать строительную технику, создать рабочие места. Машиностроительные заводы будут загружены, рабочие получат зарплату, на эти деньги они купят еду у фермеров, соответственно, расцветет торговля, предприятия заплатят налоги в казну. Все будет замечательно. Конечно, эквивалентом этой ямы может быть культура, наука, образование, но скорее всего правительство предпочтет закупать оружие.

За этой теорией стабилизации открывается более глубокая перспектива. Кейнс много пишет о классовой борьбе. С его точки зрения, государство имеет социальную функцию, оно должно смягчить социальные противоречия и предотвратить социальный взрыв. Здесь он с буржуазной стороны описывает то же, что Маркс и Ленин рассматривают с позиций пролетариата. Когда Ленин говорит, что буржуазия покупает пролетариат и формирует «рабочую аристократию», Кейнс говорит, что от пролетариата надо откупиться. Кейнсианская модель имеет очень четкое классовое содержание. Кейнс пишет, что считает капитализм очень несправедливой системой, но если речь идет о его личной позиции, то он присоединяется к «просвещенной буржуазии». Между тем кейнсианская теория была подхвачена именно левыми, социал-демократами, реформистскими левыми партиями, которые попытались организовать, причем достаточно успешно, давление на буржуазию в странах центра. Ваша способность получить отступное от правящего класса прямо зависит от вашей способности его напугать. Там, где рабочее движение было хорошо организовано, сильно, агрессивно, там быстрее всего встал вопрос о социальных реформах.

С другой стороны, кейнсианская система имеет четкую привязку к национальному государству, внутреннему рынку и к производственной ориентации. Не случайно именно кейнсианство обеспечило переход капитализма к очередной «А-фазе». Это «золотой век» послевоенной Европы, 1950-60-е годы. «Великая депрессия» 1929-1932 годов привела систему к катастрофическим перегрузкам, когда был не просто спад экономики, но начались и социальные потрясения. После Великой депрессии, очевидно, нужно вводить такие методы регулирования, которые обеспечат стабилизацию за счет активной роли государства как организатора внутреннего рынка. И предприниматели не просто активно шли на уступки, чтобы откупиться от рабочих, но и очень быстро обнаружили, что стабилизация общества и стабилизация внутреннего рынка через государственное регулирование создает для них новые возможности заработка. Знаменитый промышленник Генри Форд произнес знаменитую фразу: «Я хочу, чтобы мои рабочие сами покупали мои автомобили». Повышение зарплаты резко увеличивает емкость потребительского рынка. Начинается рост производства. Появляется бытовая техника в доме. Возникло потребительское общество. Потребление, как мы видим из работ Маркузе, является формой контроля и манипулирования. Через процесс потребления массами управляют. Так же как и через процесс производства. Потребление является компенсацией отчуждения, с которым люди сталкиваются в процессе производства. С появлением «государства всеобщего благоденствия» (Welfare State) был создан целый ряд институтов, связанных с управлением социальными программами. Появляется большой государственный сектор, смешанная экономика. В нем складывается своя бюрократия, своя бюрократическая этика, идет формирование собственных элит, и логика поведения этих элит и этих структур не совсем тождественна логике поведения менеджерских групп в частном секторе.

Можно сказать, что до Кейнса стабилизаторами капитализма были структуры, пришедшие из прошлого, а в начале 60-х годов мы говорим о структурах, как бы пришедших из будущего. Своеобразная прививка социализма к капитализму. И тут возникают новые противоречия. С одной стороны, смысл всех этих социалистических экспериментов в стабилизации капитализма. Но с другой стороны, эти структуры начинают жить по своей логике. В определенных ситуациях они вступают в конфликт с логикой накопления капитала. И они начинают создавать потенциальную угрозу системе. Ведь на первых порах буржуазные отношения тоже насаждались феодальным государством для того, чтобы укрепить власть старых аристократических элит. Затем они достигли определенной критической массы, стали казаться опасными, и феодальная монархия начала борьбу с ними.

Советская версия марксизма отрицала возможность существования каких-либо социалистических отношений в рамках капитализма. Официальные советские учебники говорили, что если капитализм зарождается в рамках феодализма, то социализм может быть лишь «построен» (насажден сверху) после победы революции. В свою очередь либеральные теоретики постоянно ссылаются на эти же учебники, доказывая, что социализм есть утопия, ведь он не порожден естественным ходом вещей.

Между тем на самом деле обе точки зрения противоречат эмпирическим фактам. Нарастание социалистических тенденций в рамках капитализма на протяжении XX века достаточно очевидно. Однако отсюда вовсе не следует, будто, как считали оптимисты социал-демократии, революция не нужна и капитализм сам собой, естественным образом перерастет в социализм. Ничего подобного!

Подобный конфликт можно определить как «институциональное соревнование». Не просто класс против класса, но система институтов социального государства против системы и структуры традиционного капитализма. До поры они нуждаются друг в друге. Капитал нуждается в этой структуре, чтобы стабилизировать себя и смягчить свои противоречия, а новые структуры и новые институты первоначально выполняют чисто технические задачи, усваивают общую идеологию буржуазного общества и, казалось бы, вполне приспосабливаются к ней. И все же правящие классы все более чувствуют, что социальная сфера может стать для них такой же проблемой, как некогда буржуазные учреждения для феодальной аристократии.

Структуры социального регулирования становятся чересчур влиятельными. Но это ведет не к «плавному перерастанию» капитализма в социализм, а к буржуазной реакции, к неизбежному и закономерному контрнаступлению капитала.