Капитал

Капитал

Многие убеждены, что Россия по своим естественным условиям — одна из самых богатых стран в мире, а между тем едва ли можно найти другое государство, где бы благосостояние было на такой низкой ступени, где бы меньше было капиталов в обращении и бедность была так равномерно распространена между всеми классами народа…

К. Кавелин^{465}

Главная проблема России, «весь аграрный вопрос», о котором писали практически все экономисты того времени, заключался, по словам одного из лидеров славянофилов С. Шарапова (1907 г.), «в том, что голыми руками нельзя вести современного хозяйства, а вы заставляете это делать и барина, и мужика. Чтобы иметь высокую земледельческую культуру, необходимо, чтобы на каждую единицу площади обращался значительный оборотный капитал. У нас его нет…»^{466} «Недостаток капитала, — вторил западник М. Вебер, — является одной из главных причин низкой продуктивности крупных хозяйств»^{467}. «Во мне укоренилось определенное убеждение, — писал министр финансов России С. Витте, — что при современном устройстве крестьянского быта машина, от которой ежегодно требуется все большая и большая работа, не будет в состоянии удовлетворить предъявляемые к ней требования, потому что не будет хватать топлива (капиталов)»^{468} «Деревня все более и более разоряется и постепенно нищает, и никакая агрономия ей не поможет, пока не будет упрочено ее финансовое положение», — отмечал в 1903 г. С. Короленко^{469}.

Наглядным примером здесь может являться объем вносимых искусственных удобрений: в России он с 1907 по 1913 гг. увеличился более чем в 2,5 раза. Тем не менее, Россия продолжала отставать по данному показателю от своих западноевропейских и североамериканских конкурентов в 5–10 раз^{470}. Как следствие, по словам С. Витте, «при недостатке капиталов и при слабом развитии промышленности <…> в нашем земледелии все еще господствует хищническая экстенсивная система…»^{471} А ведь кроме сельского хозяйства деньги были нужны еще и на развитие промышленности…

Нехватка капитала впервые наиболее остро дала себя знать после Крымской войны, поставившей Россию перед необходимостью либеральных реформ и полностью расстроившей государственные финансы. Указ Александра II 1859 г. гласил: «устройство наших главных банковских установлений <…> более не соответствует современным обстоятельствам и требует коренного преобразования»^{472}. В 1860 г. казенные банки были ликвидированы и вместо них был создан Государственный банк[41].

Однако с самого начала радикальная либерализация финансовой сферы пошла неудачно: «Для ликвидации казенных банков были отвлечены из бюджета громадные суммы; кроме этого, ликвидация привела к уничтожению накануне крестьянской реформы системы поземельного кредита»^{473}. «Правительство, — пояснял современник событий М. Степанов, — отказалось от права распоряжаться <…> финансовым кредитом, и прекратило свое посредничество по взаимным <…> кредитным сделкам», что породило «у нас и всеобщий кризис, и всеобщий застой в делах, и всеобщее безденежье», повергло «в летаргию тот внутренний государственный кредит, который Россия создавала себе веками»^{474}.

Даже английский журнал Economist в 1863 г. откликнулся на преобразования в России недоуменной статьей: «Мы решительно не можем объяснить себе, по каким особенным причинам и соображениям русское правительство с необыкновенной быстротой и энергией разрушило свою превосходную и практичную государственноземельную кредитную систему, составлявшую прочный фундамент всей финансовой системы и обладавшую неоцененным свойством всегда регулировать количество менового средства в обращении по потребности в нем промышленности и торговли. Ликвидация этой государственной кредитной системы, как нельзя более соответствовавшей земледельческой стране, уже произвела расстройство в русском денежном обращении, поставила Россию на широкий, но скользкий наклонный путь займов и биржевых спекуляций»^{475}.

Министр финансов с 1862 г. М. Рейтерн сам признавал, что для пореформенной России было характерно «безденежье». Он объяснял его тем, что «ежегодное образование капиталов уменьшилось: неизбежные убытки помещичьего класса от крестьянской реформы, смуты в 9 западных губерниях и Царстве Польском, торговый и промышленный кризисы, огромные потери капиталов от неуспешности акционерных предприятий — все это не смогло не сказаться на сбережениях достаточных классов. Наоборот потребности возросли: железные дороги, пароходство, горные и сахарные заводы, действующие прежде крепостным трудом, а ныне наемным, потребовали и продолжают поглощать огромные капиталы <…>, а правительство тоже увеличивает свои расходы. Ко всему этому присоединилась еще эмиграция капиталов из России»^{476}. «Золото из России ушло, приплачивать иностранцам стали мы, а потому залезли в долги и обесценили наши бумажки», — подводил итог С. Шарапов^{477}.

Кроме этого, дополнял М. Рейтерн: «в течение многих лет как правительство, так и высшие классы жили сверх средств: расходовали более своего дохода… Между 1831 и 1865 гг. правительство израсходовало сверх своего дохода 1600 млн. руб., в то же время помещикам роздано в ссуду не менее 400 млн. руб., не считая сумм, которые они позаимствовали у частных лиц»^{478}. В совокупности этот долг превышал доходы пореформенного государственного бюджета за 6 лет^{479}! При этом государство и помещики кредитовались в основном за счет капиталов, которые передавались в Заемный банк с депозитов Коммерческого банка, созданного для развития промышленности и торговли! Таким образом, по словам И. Кауфмана, система екатерининских банков, усовершенствованная Канкриным, привела к тому, что «закрепощен был в пользу казны и помещиков не только труд, но и капитал». Великое Освобождение началось именно с поспешного раскрепощения капитала, отягощенного огромной его нехваткой…

Реформы правительства подверглись сокрушительной критике со стороны славянофилов. Наибольшую популярность среди них приобрел С. Шарапов, который так описывал результаты реформ: «Накануне освобождения крестьян, когда предстояла вопиющая необходимость обновить нашу старую финансовую систему, оживить и расширить кредит, удвоить или утроить количество денежных знаков соответственно ожидаемому увеличению сделок и потребности в деньгах при вольнонаемном труде, пришла группа “молодых финансистов”… в качестве дельфийских оракулов и главных инициаторов реформ во главе, захватила руководство российскими финансами, в несколько лет изломала и исковеркала все и, после тридцатилетнего владычества сдала Россию в том ужасном виде, в котором она теперь находится»^{480}.

После отмены крепостного права, указывал С. Шарапов, «выкупные свидетельства заменили собой те бумажки, которые было необходимо выпустить ради удержания на надлежащей норме денежного обращения после 1861 г., вместо этого: осталась земля и на ней барин и мужик с голыми руками, с обесцененным трудом, без оборотных средств, а кругом них, словно вампиры, денежные спекулянты, для которых 8% в виде купонов было мало, ибо около изнемогавших в агонии землевладельцев и земледельцев можно было погреть руки, можно было заработать не 8, а сто на сто. И зарабатывали! Этот мартиролог изложен не газетными репортерами, а правительственной комиссией по исследованию упадка сельского хозяйства, работавшей еще в 1873 г.»^{481}.

В результате реформы, продолжал С. Шарапов, оказалось «Четыре миллиарда бесполезного долга, в том числе около половины на золото. Огромные бюджетные назначения на уплату процентов. Широко развитая за наш счет германская железная промышленность и машиностроение. Огромный ввоз иностранных товаров в Россию. Сеть железных дорог, обремененная неоплатным почти долгом иностранцам и не вырабатывающая процентов. Разорение поместного и земледельческого классов. Биржевая игра русскими фондами. Ограбление и истощение земли, и сведение лесов по нужде, ради сохранения. Уничтожение труда, торжество всякой наживы, спекуляции и хищничества. Понижение нравственного уровня. Отчаяние безысходности, бесплодие честности и высоких нравственных доблестей. Нигилизм. Анархисты… Вот что дало нам тридцатилетнее господство чужих финансовых доктрин»^{482}.

В противовес российскому опыту С. Шарапов приводил пример Америки: «Америка развилась только при помощи своих гринбеков… При помощи гринбеков Америка оплодотворила свой народный труд»^{483}. «Историю и обстоятельный анализ финансового положения Северной Америки читатель найдет в любопытнейшей книге А. Красильникова «Объяснение причин успеха Америки и неуспеха России в восстановлении металлического обращения»^{484}. Альтернативную правительственной теорию «бумажного рубля» разрабатывали в то время такие известные славянофилы, как Н. Данилевский, С. Шипов и В. Кокорев, Г. Бутми, В. Белинский, Н. Гиляровский в «Основах экономики», В. Фролов, такие популярные журналы, как «Гражданин» В. Мещерского, «Московские ведомости» М. Каткова и многие другие^{485}. Против золотого стандарта за бумажный рубль ратовал и известный генерал А. Нечволодов в своей книге «От разорения к достатку», вышедшей в 1906 г.

Идеи славянофилов сводились к развитию российской экономики за свой счет, а именно: внутренних накоплений от сельского хозяйства, что требовало гибкого курса рубля и целевой эмиссии необеспеченных «бумажных денег». Основные положения теории «бумажного рубля» опережали свое время почти на век, но в конце XIX в. в России стабилизации финансового рынка и цен на основе данной теории можно было достичь только диктаторскими мерами. Не случайно С. Шарапов, автор теории и одноименной книги «Бумажный рубль», был автором и другой, получившую широкую популярность в славянофильских кругах книги — «Диктатор».

Ответ на идеи и критику славянофилов наиболее четко прозвучал в «Лекциях…» министра финансов России С. Витте: «никакое правительственное распоряжении не в состоянии создать из ничего реальную экономическую ценность, и бумажные деньги, несмотря на принудительный курс, остаются лишь плохим суррогатом настоящих денег»^{486}. «При бумажно-денежной системе, — продолжал С. Витте, — должны иметь место постоянные и резкие колебания товарных цен… твердый коммерческий расчет, основанный на соображениях экономического и технического характера, становится здесь невозможен», «преимущество металлической системы перед бумажно-денежной заключается в ее эластичности, т.е. в способности ее естественным путем уравновешивать спрос и предложение денег в стране», «банковые билеты выпускаются банками в обращение по учетно-ссудным операциям, т.е. по сделкам срочным, обуславливающим своевременный возврат полученных сумм…, что обеспечивает равновесие между спросом и предложением банковских билетов»^{487}. «Прочная валюта в стране, ограждающая производителя от неожиданных колебаний, является, поэтому весьма существенным условием, обеспечивающим возможность правильной в стране капитализации»^{488}.

Переход к твердой национальной валюте станет главной задачей министерства финансов. Одновременно начнется постепенный отход от политики либерализма, которая проводилась со времен М. Рейтерна. Причина этого, по словам современного исследователя Т. Семенковой, заключалась в том, что: «экономическая реформа Рейтерна, направленная на развертывание в России рыночных отношений, привела к финансовым нарушениям и многим мошенничествам в экономике, и заставила министра финансов развернуть свою деятельность в сторону государственного регулирования и контроля». Сам М. Рейтерн писал о спекуляциях, «часто весьма бессовестных»^{489}.

Н. Некрасов в своей поэме «Современники» в 1875 г. описывал ту трансформацию, которая произошла с российским обществом после начала раскрепощения капитала и осуществления либеральных финансовых реформ:

Тернисты пути совершенства,

И Русь помешалась на том:

Нельзя ли земного блаженства

Достигнуть обратным путем?

Бредит Америкой Русь,

К ней тяготея сердечно…

Что ни попало — тащат,

«Наш идеал, — говорят, —

Заатлантический брат…

Правда! Но разница в том:

Бог его доллар — добытый трудом…

...

Нынче тоскует лишь тот,

Кто не украл миллион^{490}.

О наиболее известных спекуляциях упомянул и М. Салтыков-Щедрин: «Железнодорожными концессиями воспользовались немногие шустрые, которые украли и удрали в Петербург»^{491}.[42] С конца 1880-х гг. государство будет вынуждено пойти на частичную национализацию железных дорог, доля государства в них увеличится с 23,5% в 1889 г. до 60,5% в 1900 г. В результате железные дороги не только перестали быть убыточными, но и начали приносить существенную прибыль^{492}. В 1912 г. казенные железные дороги давали 24% доходов государственного бюджета^{493}! Строительство новых железных дорог также стало вестись преимущественно государством, во избежание злоупотреблений.

В то же время начнут предприниматься меры, направленные на привлечение иностранных инвестиций, для чего с 1877 г. постепенно повышаются протекционистские тарифы и вводятся льготы для иностранных инвесторов. Однако одного протекционизма окажется недостаточно, и с 1884 г. параллельно начнет осуществляться подготовка к укреплению рубля за счет: ограничения Денежной базы; установления с 1890–1893 гг. твердого курса кредитного рубля по отношению к золотому; привлечения иностранных займов, которые использовались для формирования государственных резервов. Государство занимало за границей около 49 млн. руб. в год… из которых 33 млн. шли на приобретение золота и конвертируемой валюты, а оставшиеся 16 млн. использовались для строительства железных дорог и покрытия общих расходов правительства. Между 1885-м и 1897 г. российские государственные резервы выросли на 860 млн. руб. Из них почти половина (425 млн.) была получена за счет иностранных займов^{494}. 

Денежная база (к ЧНП) и уровень золотого покрытия кредитных билетов Российской империи, в %^{495}

Уровень золотого покрытия рубля в 1900 г. был почти в 2 раза выше норматива, принятого в Англии и Франции, и почти в 4 раза, чем в Германии^{496}. То есть Государственный банк держал непроизводительно более чем миллиардный запас золота для обеспечения сравнительно небольшого количества кредитных билетов, что увеличивало издержки обращения, в то время как в стране не хватало капиталов, — недоумевали исследователи^{497}. Но это была вполне осознанная жертва, пояснял С. Витте: «Россия не есть такая страна, в которой во всякое время можно найти деньги, это не Франция, не Англия, не Германия, где внутренний заем может дать сотни миллионов. Россия есть государство, в котором должен быть денежный запас для разных непредвиденных и неотложных потребностей»^{498}. И действительно, запасной золотой резерв спас экономику России во время русско-японской войны и Первой русской революции от банкротства.

Введенный в 1897 г. «золотой рубль», почти на 17 лет станет одной из самых «твердых» валют мира, а Россия — одним из крупнейших импортеров капитала в мире.

С яростной критикой золотого стандарта выступили славянофилы, которые утверждали, что укрепление рубля осуществляется исключительно в интересах международных финансовых спекулянтов.

В подтверждение своих обвинений они приводили слова А. Кауфмана: «богатство, принявшее форму золота и серебра <…>, может всего более сохраняться, всего менее бояться разрушительного влияния времени, всего менее ему подчиняться и, напротив, всего более над ним господствовать… Золотое и серебряное тело представляет, таким образом, наилучшую крепость, за стенами которой имущество чувствует себя всего безопаснее… Драгоценные металлы освобождают (их владельца) от прикрепленности к данному месту и повсюду дают ему свободу, пропорциональную их собственному количеству»^{499}.

Получение твердого, гарантированного золотом дохода в свою очередь отвечало и интересам землевладельцев, получавшим выкупные платежи и фиксированные выплаты по государственным облигациям.

При этом, отмечал Н. Рубакин, «все высшие государственные должности в империи, за немногими исключениями, заняты представителями земельного дворянства, земельной аристократией»^{500}.

Подозрения славянофилов подтверждал и тот факт, что по сумме процентных денег, выплачиваемых собственникам процентных бумаг, Россия занимала первое место в мире^{501}. 

Суммы процентных денег, выплачиваемых собственникам процентных бумаг, начало XX в., в млн. руб.^{502}

Если соотнести абсолютные выплаты с плотностью капитала, приходящегося на душу населения, то отрыв России даже от Франции вырастает в разы! Подобная рантьерская система вызывала справедливую реакцию славянофилов: «зло, угнетающее нашу народную жизнь и парализующее наш народный труд, — утверждал С. Шарапов, — состоит в том, что введенная у нас тридцать лет назад финансовая политика систематически заменяла деньги — орудие обращения, деньги — прежний капитал производства, государственными процентными бумагами, являющимися не чем иным, как свидетельствами на получение от государства некоторого постоянного содержания без всякого труда… Главное зло современных государств, процентные займы»^{503}.

В среде критиков введения золотого рубля ходили и туманные намеки на коварство Англии, где золотая монета вытеснила серебряную в 1816–1821 гг. Сторонники этой версии приводили слова Гладстоуна: «Англия среди народов является как бы главным кредитором, поэтому ей должно быть приятно получать от должников в уплату процентов и погашения металл, покупная сила которого увеличилась»^{504}. Поскольку Россия была должником, то усиление валюты должно было привести к фактическому увеличению ее расходов на погашение долга.

Защитники золотого стандарта отвечали, что его введение необходимо для развития отечественной промышленности, и приводили пример передовых стран того времени. В 1867 г. Парижская конференции признала золото единственной формой мировых денег. Золотой стандарт будет введен в Англии в 1821 г., в Германии — в 1871–1873 гг., Швеции, Норвегии и Дании — в 1873 г., во Франции, Бельгии, Швейцарии, Италии и Греции — в 1873–1879 гг., Голландии — в 1875 г., Австрии — в 1892 г., США — в 1873–1900 гг. Для России золотой стандарт имел особое значение, он должен был способствовать притоку иностранных инвестиций:

Наиболее наглядным примером здесь является история «экономического чуда» Англии — первой страны совершившей промышленную революцию и вставшей во главе мирового промышленного прогресса. В поисках истоков этого «чуда» внимание многих исследователей привлекает «финансовая система Англии». По их мнению, отмечает Ю. Менцин, именно создание этой, обладавшей поразительной гибкостью и надежностью, системы позволило английским банкам в течение многих десятилетий оперировать средствами, объем которых намного превышал реальные возможности национальной экономики, и, благодаря этому, предоставлять отечественным предпринимателям значительные кредиты под весьма умеренные проценты. В свою очередь, именно это щедрое кредитование производства сделало возможной его радикальную модернизацию, включая массовое внедрение дорогостоящих паровых машин»^{505}.

Преобразование финансовой системы Англии прошло под руководством Исаака Ньютона, назначенного в 1696 г. смотрителем Королевского монетного двора, и заключалось в изъятии у населения и безвозмездном обмене всех испорченных и фальшивых серебряных монет на новые высококачественные и полноценные^{506}. Таким образом, английская валюта приобрела необходимую твердость и надежность. Это позволило Англии успешно продолжить политику долгосрочных займов, в которую она втянулась почти сразу после победы «славной революции» 1688 г. К середине XVIII в. Англия стала обладательницей самого большого в Европе государственного долга^{507}.

«Современников величина этого долга просто ужасала»^{508}, однако кредиторы продолжали кредитовать Англию. По мнению Ю. Менцина, «Столь высокая степень доверия базировалась, во-первых, на стабильности политического режима Англии; во-вторых, на тех гарантиях по обслуживанию долга, которые брало на себя государство^{509}. «В результате, продавая свои облигации, Англия могла привлекать для развития национальной экономики свободные капиталы всей Европы, что, в конечном счете, и послужило финансовой основой промышленной революции. Естественно, при этом быстро рос государственный долг, однако еще быстрее росло могущество страны. Поэтому к концу XVIII в., когда экономические успехи Англии стали просто очевидными, даже самые отъявленные скептики начали признавать, что государственный долг является величайшим богатством страны, гарантом ее стабильности и величия»^{510}.

По стопам Англии во второй половине XIX в. пойдут Соединенные Штаты и к концу века станут крупнейшими должниками в мире. В начале XX в. одним из крупнейших должников в мире станет Россия. Для нее займы за рубежом обходились дешевле внутренних накоплений. Само введение золотого стандарта в России пришлось на время, когда «капитал никогда еще не был так дешев на Западе… В 1895–1897 годах учетный процент в Париже и Лондоне был не выше 2–2¹/₂, в Берлине — 3 с небольшим»^{511}. А ведь как замечал один из ранних меркантилистов, Дж. Чайлд: «сегодня все страны богаты или бедны прямо пропорционально тому, сколько они платят и обычно платили за деньги»^{512}.

Именно дешевизна капиталов на зарубежных рынках позволила министру финансов И. Вышнеградскому провести свои знаменитые конверсии 1887–1889 гг. Фактически они сводились к переводу русских долговых обязательств за границу. «Такой перевод долгов за границу, — по словам С. Прокоповича, — освободил не менее полутора миллиарда рублей, которые и были затрачены, преимущественно, в промышленность: только в одно четырехлетие — 1897–1900 годы — поступило из этого источника в русские промышленные предприятия 915,6 млн. руб. — более 43% всего капитала, вложенного за этот период времени в русскую промышленность»^{513}.

Введение золотого стандарта в 1897 г., по мнению П. Грегори, увеличило ввоз иностранного капитала в Россию: «Средний ежегодный приток иностранных инвестиций до введения золотого стандарта (1885–1897 гг.) составлял 43 млн. руб. При действии золотого стандарта (1897–1913 гг.) он составлял 191 млн. руб. в год, т.е. вырос в 4,4 раза^{514}. «Доходы российских фабрикантов доходили до 30–40%, т. е. были в 2–3 раза выше, чем за границей. Барыши русских предприятий повысились в соответствующей прогрессии, и западноевропейские капиталы, — подтверждал М. Покровский, — обильно потекли в русскую промышленность: за четырехлетие 1897–1900 годов из этого источника перешло 762,4 млн. р. — 35,9% всей затраченной суммы. Рядом с этим роль туземного накопления, давшего 447,2 млн. р. — 21,1%, представляется очень скромной»^{515}.

«Завоевание России иностранным капиталом, — отмечал М. Покровский, — имело громадные экономические последствия. Только этим фактом объясняется, например, колоссальный взлет железнодорожного строительства в России в конце XIX века. Железнодорожная горячка 90-х годов была гораздо интенсивнее той, которую переживала Россия в 1860–70-х»^{516}. Иностранные капиталы играли ключевую роль в строительстве железных дорог (70% всех инвестиций в железные дороги), правда их приток стимулировал не столько золотой стандарт, сколько государственные гарантии 5% годового дохода инвесторам^{517}.

Против снова выступили славянофилы. Они считали, что иностранные инвестиции не только не нужны, но и наоборот вредны. В подтверждение этих выводов С. Шарапов приводил следующий пример: «железная дорога — новый кровеносный сосуд в организме. Прибавилось сосудов и стало быстрее кровообращение, ясно, что крови должно быть больше. Вместо этого кровь выпускали. Для постройки железных дорог выпускали не новые знаки <…>, а наоборот привлекали готовые капиталы <…> иностранные. Этими же капиталами уплачивалось не за русский, а за иностранный труд. Получилось создание за границей огромного класса русских кредиторов; возрождение за границей народного труда. В России: расширенная система кровеносных сосудов при выпущенной крови: пустая, а потому бездоходная сеть дорог среди нищего населения сел, сеть обремененная неоплатным долгом, проценты за который приходится взыскивать все с того же обнищавшего населения»^{518}. Результатом введения золотого стандарта, утверждали славянофилы устами В. Мещерского, станет закабаление России иностранным капиталом^{519}.

Действительно, к 1913 г. иностранному капиталу будет принадлежать до 40% всех акций российских коммерческих банков и в той или иной мере все основные отрасли промышленности. Инвестиции в Россию окажутся чрезвычайно выгодными для него, например, дивиденды и прибыли, переводимые им за границу, составили за 1881–1897 гг. — 2,9 млрд. руб., за 1898–1913–5 млрд^{520}, что было в полтора раза больше инвестированного в страну. 

Вывоз капитала по статьям и накопительным итогом, млн. руб.^{521}

Накануне Первой мировой войны внешний долг России определялся в размере 5,3 млрд. золотых рублей[43], плюс 970 млн. железнодорожных займов, 340 млн. займов городов и 180 млн. займов земельных банков. Итого около 5,7 млрд. И кроме этого, 3 млрд. иностранных капиталовложений в акционерные и неакционерные предприятия^{522}.

Введение золотого стандарта, стимулируя приток иностранного капитала, подавляло накопление отечественного, но другого пути не было, поскольку темпы накопления и уровень использования российских капиталов были многократно ниже того, что давал иностранный. Создание привилегированных условий для иностранного капитала было платой за техническую и деловую отсталость России, которой иностранные инвестиции вместе с капиталами несли передовые технологии и опыт работы, что многократно увеличивало их ценность и перекрывало все недостатки от установления золотого стандарта. Именно иностранные капиталы лежали в основе индустриальной революции в России начала XX века. Или, говоря словами М. Вебера, «нынешний зрелый капитализм» этими капиталами был буквально «импортирован в Россию»^{523}.

Где же в это время были туземные, российские капиталы, ведь с 1862 г. по 1905 г., крестьяне уплатили помещикам только выкупных и оброчных платежей 2 млрд. руб.^{524} По данным М. Вебера, «дворяне получили в виде выкупа и других платежей около 3 млрд. руб.^{525} По оценке Н. Рубакина, всего с учетом продажи земли, закладных и аренд «в руки первенствующего сословия после 1861 г. перешло не менее 10 млрд. рублей, не считая того, что получили, закладывая свои имения, другие частные землевладельцы»^{526}. На эти капиталы можно было построить не только все железные дороги России без привлечения иностранных займов, но еще и удвоить, утроить ее промышленный потенциал.

Но эти капиталы исчезли. По словам М. Салтыкова-Щедрина, «выкупные ссуды проедены или прожиты так, что почти, можно сказать, спущены в ватерклозет»^{527}. «Судя по всему, эти деньги были выброшены на ветер», — вторил М. Вебер^{528}. А. Энгельгардт в свою очередь отмечал, что «ни выкупные свидетельства, ни проведение железных дорог, ни вздорожание лесов, за которые владельцы последнее время выбрали огромные деньги, ни возможности получать из банков деньги под залог имений, ни столь выгодное для земледельцев падение рубля (во время войны 1877–1878 гг.) — ничто не помогло… Деньги прошли для хозяйства бесследно»^{529}. Дж. М. Кейнс полагал, что даже «большая часть (иностранных инвестиций) была истрачена попусту либо направлена на поддержку экстравагантности старого режима»^{530}. Куда же они делись?

Направление поиска указывал Д. Менделеев, который отмечал: «Эти миллиарды рублей, ушедшие за иностранные товары, и этот русский хлеб кормили не свой народ, а чужие»^{531}.

Ф. Достоевский, описывая наиболее яркие черты своего времени, обращал внимание на то, что многие помещики просто проживали за границей свои выкупные и имения: «Наши бывшие помещики гуляют за границей, по всем городам и водам Европы, набивая цены в ресторанах, таская за собой, как богачи, гувернанток и бонн при своих детях… А Европа смотрит на все это и дивится: “Вот ведь сколько там богатых людей и главное, столь образованных, столь жаждущих европейского просвещения. Это ведь только из-за деспотизма им до сих пор не выдавали заграничных паспортов, и вдруг столько у них оказалось замлевладетелей и капиталистов и удалившихся от дел рантьеров. — да больше, чем даже во Франции, где столько рантьеров!” И расскажите Европе, растолкуйте ей, что это чисто русское явление, что никакого тут нет рантьерства, а напротив пожирание основных фондов, сжигание свечки с обоих концов, то Европа, конечно, не поверит этому, невозможному у ней явлению, да и не поймет его вовсе»^{532}.

«Русские дворяне, как правило, очень расточительны и живут в большой роскоши <…>, — вторил Н. Тургенев. — Мало кто знает, какое зло приносит сие легкомыслие, поощряющее роскошь и расточительство вместо разумной экономии»^{533}. В. Ключевский приводил в этой связи следующий пример: «В русских помещичьих домах вообще втрое, даже впятеро более слуг, чем в домах немецких владельцев одинаковой зажиточности» О дворнях вельмож, по замечанию Шторха, и говорить нечего; «в других странах и представить себе не могут такого количества дворни»^{534}. Но еще большую ценность представляла роскошь иноземная. Говоря об этой особенности высших слоев русского общества, П. Чаадаев отмечал: «из всего, что создано воображением других, мы заимствовали одну лишь обманчивую внешность и бесполезную роскошь»^{535}.

По словам Ю. Крижанича, сказанным еще в XVII в.: чужеземная «роскошная жизнь и роскошные товары, словно некие сводники, лишают нас ума»^{536}. Н. Тургенев считал, что именно стремление помещиков к роскоши стало одной из главных причин обеднения и волнения крестьян: «господской власти, как она не чрезмерна, недостаточно для того, чтобы рабы могли удовлетворить те бесчисленные требования помещиков, о которых их отцы не имели понятия»^{537}.[44]

Нет, стремление к роскоши у российских дворян было не выше, чем у европейских, но условия России слишком отличались от западных[45]. Именно на эту данность обращал внимание А. де Кюстин: «Всякому обществу, где не существует среднего класса, следовало бы запретить роскошь», в России «страсть к роскоши перестает быть невинной забавой», здесь «все кругом кажется мне политым кровью»^{538}.

Новое русское купеческое сословие, по мнению М. Салтыкова-Щедрина, не слишком отличалось в своих пристрастиях от помещичьего, в подтверждение он приводил сравнение отношения к делу российского и немецкого хозяина: «Пусть читатель не думает <…>, что я считаю прусские порядки совершенными и прусского человека счастливейшим из смертных. Я очень хорошо понимаю, что среди этих отлично возделанных полей речь идет совсем не о распределении богатств, а исключительно о накоплении их». Что же касается России, то «я убежден, что если бы Колупаеву даже во сне приснилось распределение, то он скорее сам на себя донес бы исправнику, нежели допустил бы подобную пропаганду на практике. Стало быть, никакого “распределения богатств” у нас нет, да, сверх того, нет и накопления богатств. А есть простое и наглое расхищение»^{539}. «Нечего нам у немцев заимствоваться, — саркастически замечал Салтыков-Щедрин, — покуда-де они над “накоплением” корпят, мы, того гляди, и политическуюто экономию совсем упраздним. Так и упразднили…»^{540}.[46]

Все перспективы развития России, особенно на начальном этапе индустриализации, были связаны с накоплением капитала, — это буквально был вопрос жизни и смерти не только для страны, но и десятков миллионов русских крестьян, для всей русской цивилизации. Но именно в этом вопросе отставание России было катастрофическим. Все говорит о «бедности России капиталами, — писал С. Витте, — Недостаток капиталов в России свидетельствуется совершенно отчетливо всеми данными». Всего общий итог русских движимых ценностей[47] на 1.01.1898, по словам С. Витте, составлял «11 с лишком млрд. руб., из коих около половины находится за границей». «Если принять в расчет помещения только в акционерное торговое и промышленное дело <…>, то получится цифра в 2 млрд. руб., из которых едва ли половина русского происхождения»^{541}.

Наличие капитала на 1898 г. по С. Витте: движимые ценности; акционерный и постоянные капиталы, на примере ж/д и производства чугуна^{542}

По темпам накопления капитала с начала XX века вплоть до Первой мировой войны Россия опережала Великобританию почти в 3 раза, немного — Францию, и на 20–30% отставала от США и Германии^{543}. Но из-за более высокого уровня естественного прироста Россия, по темпам накопления на душу населения, уже лишь совсем немного опережала Англию, отставала от Германии и США уже на 50–60%, а Франции уступала в разы^{544}. Представление о темпах накопления капитала в России дают данные, приводимые И. Гиндиным, согласно которым с 1899 по 1913 гг. сумма акционерных капиталов выросла в 2,2 раза^{545} (среднегодовой рост 5,8%), а на душу населения — в 1,6 раза (среднегодовой — 3,4%)[48].

Даже эти ориентировочные расчеты дают представление о конкурентных перспективах развития России. Увеличение капиталоемкости производств, вызванных усложнением техники и продукции, требовало привлечения еще гораздо более значительных капиталов, которых у России небыло, что неизбежно вело ее к еще большему, нарастающему отставанию, от стран Запада…

Бедность России капиталами была предопределена изначально ее жесткими климатическо-географическими условиями, резко, на порядок и более снижавших эффективность первичных источников капитала — сельского хозяйства и торговли, кратно увеличивавших издержки в промышленности и быту, по сравнению со странами Запада. Эта бедность отягощалась зачастую крайне неэффективным, паразитарным использованием даже тех скромных капиталов, которые концентрировались в колупаевско-грюндерских и высших кругах общества.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.