Урок либерализма
Урок либерализма
Но так ли верен был путь советской индустриализации, не слишком ли велики были жертвы?
На этот вопрос в начале XXI века попытался ответить один из наиболее видных представителей либеральной экономической мысли России, ректор Российской экономической школы С. Гуриев, который под эгидой авторитетной организации The National Bureau of Economic Research (США) совместно со своими коллегами в 2013 г. провел исследование на тему: «Был ли нужен Сталин для экономического развития России?»{969}.
В этом исследовании С. Гуриев моделирует сценарии альтернативной истории, сравнивая период советской индустриализации с предвоенным периодом развития царской России и Японии в 1930-е годы.
Что касается России, то читатель после прочтения настоящей книги сможет сделать выводы сам. Но, может, японский пример будет более показательным?
Анализируя экономику Японии, пишет С. Гуриев, «мы не нашли никаких доказательств того, что сталинская экономика опережает альтернативные сценарии с экономикой Японии. До Первой мировой войны японская экономика находилась примерно на том же уровне и развивалась примерно теми же темпами, что и российская. В отличие от Советского Союза, Японии, впрочем, удалось провести индустриализацию без репрессий и без разрушения сельского хозяйства — и добиться при этом более высокого уровня производительности и благосостояния граждан»{970}.
Для того, что бы понять прав С. Гуриев или нет, для начала стоит привести краткое сравнение условий, в которых находились Япония и Россия: главным и основным недостатком Японии, по сравнению с Россией, является почти полное отсутствие полезных ископаемых, но преимущества Японии с лихвой компенсировали этот недостаток:
(Европ. Россия … Япония)
Преобладающ. Климатическая зона по Коппену … Dfb-Dfc … Cfa-Dfa
Эффективная длина береговой линии, м/км2,{971} … 1,4 … 81,6
Доля занятых в 1913 г. в с/х, % … 85 … 55
Плотность населения в 1913 г., чел./км2 … 26 … 153
Всеобщее обязательн. б. нач. образ. … с 1920 г.[97] … с 1872 г.
Япония по своим параметрам это практически аналог Германии в Азии. Основная ее часть лежит в зоне «индустриального климатического пояса» в районе 0° изотермы января. Согласно классификации В. Коплена, большая часть Японии без Хоккайдо находится в климатической зоне Cfa соответствующей самым лучшим областям Центральной Европы и США, только Север острова Хонсю находится в зоне Dfa — для России это Крым и Предкавказье. Почти 90% Европейской России находится в зоне Dfb и Dfc.
В Японии в зоне Dfb лежит остров Хоккайдо. Что он из себя представлял? Вот как описывал этот остров в 1933 г. немецкий дипломат Г. фон Дирксен: «На Хоккайдо климат континентальный, с долгими и холодными зимами и огромными массами выпавшего снега, <…> холодный климат обеспечивал непреодолимое препятствие для любых японских планов населить эту страну людьми 13 перенаселенных южных провинций. Так что Хоккайдо оставался колониальным по своей природе и, несмотря на свои размеры — а он равен по площади Баварии и Вюртембергу вместе взятым, — имел всего три миллиона населения. Эти три миллиона влачили довольно нищенское существование, живя в деревянных домах с тонкими стенами, которые они были не в состоянии заменить на каменные. Они обменивали картофель, который выращивали, на рис, несмотря на убытки от подобных сделок»{972}.
Индустриализация в Японии началась почти одновременно с Россией, в эпоху Мэйдзи, с 1869 г. О ее успехах может свидетельствовать изменение доли земельного налога в общих налоговых поступлениях. Как видно из графика, Япония с 1880-го по 1910 г. быстро теряла свой сельскохозяйственный статус. Основой экономического роста японской экономики стал экспорт текстильной промышленности из собственного шелка и передела из импортируемых хлопка и шерсти. Основным потребителем японской продукции являлись Соединенные Штаты. За 30 лет с 1877 по 1907 гг. объем внешней торговли Японии вырос почти в 20 раз, с 50 млн. до 927 млн. йен.
Доля земельного налога в общих налоговых поступлениях Японии, в %
Одновременно Япония развивала свою колониальную экспансию, главными направлениями которой были Корея и Китай. Уже в 1874 г. Япония заставляет Китай уступить островах Риу-Киу, в 1895 г. завоевывает Формозу и Пескадорские острова. На территорию материкового Китая Япония входит в «концерт» иностранных держав при подавлении боксерского восстания в 1900 г. После войны 1905 г. Япония расширяет свое присутствие в Китае. В 1910 г. Япония захватывает Корею.
«В 1911 г. в Китае произошла революция, свергнувшая императорскую власть и… не приведшая к установлению прочной и единой государственной власти, — описывал события Н. Головин, — Гражданская война со всеми ее последствиями приводит Китай к полному бессилию… Япония широко этим пользуется. Подкупая выдвигающихся к власти авантюристов, она добивается экономических уступок и влияния в политической и административной области. За бесценок, в виде залогов под даваемые ее банками займы, она приобретает монопольные права на железные дороги и на другого рода концессии… В своей книге “Russia as an American Problem” Дж. Спарго пишет: «Япония захватывает экономически Китай и подготавливает будущему полную опеку и контроль над китайским национальным хозяйством»{973}. «Большое количество предметов японской промышленности проходит, минуя китайские таможни». Япония организует контрабандную доставку опиума, — продолжал Н. Головин, — предоставляет займы и вооружения различным китайским генералам, выросшим как грибы на нездоровой почве затянувшейся внутренней смуты, Япония не дает возможности установить единое прочное китайское правительство. Она раздувает вражду, возникшую с начала революции между Югом и Севером Китая»{974}.
Первая мировая война стала для Японии манной небесной. Общий объем ее внешней торговли более чем удвоился по сравнению с 1914 г. и достиг в 1919 г. 4,3 млрд. йен. ВНП Японии вырос в 5 раз с 13 до 65 млрд. йен, (металлургия — в 2 раза, машиностроение — в 7 раз). Золотая наличность казначейства с 1914 по 1918 гг. выросла более чем в 5 раз с 300 млн. до 1 600 млн. йен. Капитал, вложенный в развитие промышленности, за 1914–1918 гг. достиг 3 млрд. йен. Годовые дивиденды в промышленности и на транспорте достигают 60%. Японские миллионеры раньше считались единицами, к концу войны их количество подходит к десятку тысяч{975}. Однако, как отмечал Н. Головин, «богатеют казна и капиталисты <…>, народные массы не только не разбогатели, но обеднели».
Прилив золота в страну удорожил стоимость жизни, цены на предметы первой необходимости выросли на 250–300%, месячная стоимость жизни с 1914 по 1920 гг. выросла более чем в 3 раза. «Между тем зарплата выросла незначительно»{976}.
Но мировая война закончилась, и Соединенные Штаты вернулись в Азию вытесняя Японию с Китайского рынка: ее доля в импорте Китая с 1918 по 1920 гг. сократилась почти в 2 раза: с 52% до 30%. Одновременно Европа и США вводят протекционистские таможенные пошлины против дешевых и некачественных «едва терпимого уровня» японских товаров{977}. Резкое сокращение экспорта и послевоенный кризис 1921 г., привели к тому, что «число потребных для промышленности рабочих сократилось с 1919 по 1921 гг. на 40%». Резко повысилось напряжение в обществе, начались рабочие беспорядки, «чего ранее Япония не знала»{978}. В 1920-х гг. был ужесточен «Закон об опасных мыслях» усилением меры наказания с 10 лет заключения до смертной казни.
Экономический бум 1920-х гг. в США несколько оживил и экономику Японии. Но это оживление закончилось с началом в Америке Великой депрессии: экспорт из Японии упал в 3 раза: с 3,7 млрд. йен в 1929 г. до 1,2 млрд. в 1932 г. Япония, как и европейские страны, попыталась поддержать его за счет ослабления национальной валюты, на фоне сохранения золотого стандарта. За счет этого Япония достигла некоторых успехов на рынках Китая, Индии и Австралии. Однако ослабление валюты вызвало резкий рост инфляции в стране, цены выросли почти в 2 раза, что на фоне полного отсутствия трудового законодательства, стало причиной активизации левых и ультраправых движений.
В 1930–1932 гг. «молодые офицеры» совершили несколько путчей и политических убийств. Под их давлением был создан надпартийный кабинет. Одновременно произошло усиление милитаристских настроений, что выразилось в частности в захвате Маньчжурии в 1931 г. и в начавшейся милитаризации японской экономики.
Именно милитаризация экономики стала основным двигателем индустриализации Японии в этот период: с начала по конец 1930-х годов ее военные расходы выросли почти в 17 раз, в то время как бюджет — в 8 раз.
Военные расходы Японии, в % от бюджета{979}
Милитаризацией Японии двигали те же самые мотивы, что и Германии на другом краю света. А. Гитлер начал программу перевооружения с апреля 1934 г. По мнению Г. Геринга, только она могла спасти Германию: нужно финансировать, прежде всего, предприятия, производящие военную продукцию, поскольку «это поможет скорее ликвидировать безработицу»{980}. В. Шубарт писал в те годы: «Вооружаются, чтобы избавиться от безработицы. Нужно и дальше вооружаться, чтобы избавиться от безработицы. Благодаря этому экономика становится “здоровой”. Однако не следует путать лихорадочный румянец чахоточного больного, обреченного на смерть, с розовощекостью здорового юноши. Прометеевская Европа стоит перед дилеммой: или вооружаться до зубов, что ведет к войне, или разоружаться, что ведет к массовому увольнению рабочих — и к большевизму. То есть у Европы есть выбор только между разными формами своего крушения. Она решилась на вооружение и войну; она пытается сохранить себе жизнь тем, что готовит почву для своего окончательного самоуничтожения. Правда, этим она отодвигает развязку, но тем страшнее это произойдет. Европа напоминает того должника, который, чтобы выйти из затруднений данного момента, берет у ростовщика деньги под такие проценты, которые разорят его уже окончательно и бесповоротно»{981}. Американский посол в Германии У. Додд, непосредственно наблюдавший за ходом событий в 1936 г., отмечал: «сокращение безработицы произошло почти исключительно за счет гонки вооружений»{982}.
Аналогичная ситуация складывалась и в Японии, говоря о перенаселении которой, Н. Головин еще в 1924 г. уподоблял ее «котлу, в котором возрастает внутреннее давление и в котором неминуемо произойдет взрыв»{983}. Н. Головин отмечал и особенности политической системы, и черт характера японского народа, и то, что они сильно напоминают германские. К аналогичным выводам приходил немецкий дипломат Г. Дирксен, который находил общность черт, прежде всего, в их общей зависимости от внешней торговли: для Японии «… любой сбой в регулярном потоке импорта/экспорта неизменно угрожал самому существованию государства. Сходные причины привели и германский рейх на путь индустриализации и роста экспорта… Пока в мировой экономике господствовали свободная торговля и безудержная конкуренция, у новичков был шанс заработать себе на жизнь. Но как только для защиты внутренних рынков были воздвигнуты таможенные барьеры, трудности неизмеримо возросли. В результате ограничений на мировых рынках эти нации почувствовали неудержимое стремление создавать собственные экономические сферы влияния, в пределах которых они могли бы без помех покупать сырье и продавать конечную продукцию»{984}.
После Первой мировой все страны быстро восстановили свои довоенные протекционистские барьеры, например США в 1922 г. принимают закон Фордни — Маккумбера, по которому доля облагаемого пошлинами импорта выросла в 7 раз (с б до 42%){985}. Эта мера привела почти к двукратному падению японского экспорта в Америку. И уже в 1925 г. английский журналист Г. Байуотер напишет фантастическую повесть «Великая Тихоокеанская война. История японо-американской кампании 1931–1933 гг.». Причиной войны, по его мнению, должны стать экономические противоречия между державами, а непосредственным толчком к боевым действиям — «нарастающее недовольство народных масс, из-за чего Япония вынуждена объявить войну Америке, чтобы направить это недовольство на внешнего врага»{986}.
Но главный удар мировой торговле был нанесен после начала Великой депрессии, когда в 1930 г. США ввели новый протекционистский тариф Смута — Хоули, который поднял таможенные пошлины еще почти в полтора раза. (Таможенные сборы в % от объема облагаемого пошлинами импорта выросли с 40 до 65%){987}. Большинство стран ввело ответные меры, и мировой экспорт рухнет, сократившись почти в 3 раза[98]. Милитаризация Японии начнется с 1931 г.
Помимо внешних условий Г. Дирксен отмечал наличие и «в характерах обоих народов многих сходных черт. Так, в фундаментальных проблемах отношений личности и государства и немцы, и японцы по разным причинам, но пришли к одному и тому же выводу. Согласно их философии, государство должно быть институтом высшим и первичным, которому подчинены все личные интересы и желания индивидуума. Лишь работая на благо общества и граждан, объединенных в государство, индивидуум может выполнить высочайшую обязанность, возложенную на него богом, а именно: способствовать дальнейшему повышению благосостояния соотечественников. Этот спартанский образ мыслей был принят как в Пруссии, так и в Японии, и привел к возникновению авторитарного государства с очень эффективной исполнительной властью… Когда эти две страны почувствовали, что самому их существованию угрожают растущие барьеры, воздвигнутые, чтобы воспрепятствовать экономической экспансии или эмиграции излишнего населения, тогда и возникла опасная философия «жизненного пространства», которая, будучи насильственно применена на практике, и привела к всемирной катастрофе. Склонность к применению силы также была характерной чертой, общей для обоих народов. Они оба дисциплинированны; сознательное повиновение сильному и эффективному руководству — одно из их выдающихся качеств»{988}.
Дефицит бюджета Японии, в %{989}
Правда, Япония находилась в значительно лучших условиях, чем Германия, она не была разорена Первой мировой, не платила репараций, не брала кабальных кредитов. Наоборот, она озолотилась на Первой мировой. Но и у Японии средства скоро закончились, и с 1936 г. милитаризация экономики покрывалась только за счет денежной эмиссии: всего за 1936–1941 гг. было напечатано 21,2 млрд. иен, при величине бюджета в 1936/1937 гг. всего в 1,7 млрд. йен. Как подсчитал В. Толстой, за 5 лет 1936–1941 гг., сумма необеспеченных денег вброшенных в японскую экономику равнялась условно нормальному доходу за 12,5 лет{990}. Средний дефицит бюджета в 1937–1941 гг., составлял 150%.
И здесь Япония шла в ногу с Германией, где ас самого начала военные усилия, предпринятые нацистским режимом, — утверждал крупнейший стальной магнат Ф. Тиссен, — казались абсолютно несоразмерными с ресурсами страны. Даже на ранних стадиях я предчувствовал, что это неизбежно приведет к катастрофе»{991}. В 1936 г. американский посол в Германии У. Додд приходил к выводу, что: «результатом безудержной гонки вооружений в условиях громадной задолженности и значительной безработицы в течение года или двух может быть только война»{992}. У. Черчилль забил тревогу в том же 1936 г.: «На первом месте стоит проблема ускоренного и широкомасштабного перевооружения Германии, которое не прекращается ни днем, ни ночью и последовательно превращает почти семьдесят миллионов представителей самого производительного народа в Европе в одну гигантскую голодную военную машину»{993}.13 декабря 1938 г. Й. Геббельс записывал в дневник: «финансовое положение рейха <…> катастрофическое. Мы должны искать новые пути. Дальше так не пойдет»{994}. В апреле 1939 г. Ф. Рузвельт заявит, что «для немцев отсрочка большой войны немыслима экономически»{995}. Историк Э. Нольте лишь констатировал закономерную данность: «Гитлер в 1939 г. был вынужден вести войну, и притом войну завоевательную, с целью захвата добычи»{996}.
К концу 1930-х гг. Япония была таким же банкротом, как и Германия, и война для нее становилась единственным средством избежать экономического и политического краха. Япония начнет войну с Китаем в 1937 г., сделает ряд попыток «проверить» СССР, но это будет лишь прологом, так же, как для Германии прологом Второй мировой стало присоединение Судет и аншлюс Австрии. О той войне, к которой готовилась Япония, еще в 1924 г. предупредят генерал Н. Головин и адмирал А. Бубнов: согласно их расчетам, война Японии против США неизбежна, а объектом первой атаки будет “Pearl Harbour”{997}.
Индустриализации СССР и Японии 1930-х гг. носили полностью противоположный характер: в Советском Союзе проводилась социально-экономическая индустриализация, где военные расходы были лишь издержками, вызванными ростом внешней угрозы. В Японии индустриализация целиком и полностью носила милитаристский характер, ее целью была только и исключительно война, причем война завоевательная[99]. И именно эту японскую милитаристскую индустриализацию 1930-х гг., этот «лихорадочный румянец чахоточного больного, обреченного на смерть», С. Гуриев подает в виде примера индустриализации «без репрессий и без разрушения сельского хозяйства» с более высоким уровнем «производительности и благосостояния граждан»{998}.
Конечно, очевидно С. Гуриев не имел в виду милитаристский характер индустриализации Японии. Однако из этого следует, что его выводы, построенные на абстрактных экономических моделях, не имеют ничего общего с реальностью. В общем-то, это беда многих кабинетных ученых, склонных к доктринерству, но кроме этого, акцентирование исследования на форме институтов, т.е. на идее, при полном игнорировании материальных обстоятельств выдает в нем явную попытку не столько научного, сколько идеологического «осмысления» истории. Вал подобных попыток последних лет, основанный на крайней односторонности суждений — полуправде, превратил их в часть массовой идеологической пропаганды, в которой «либералы» уже далеко превзошли своих предшественников, как справа[100], так и слева.
Истоки этого явления, очевидно, следует искать в исторических корнях современных российских либералов, которые по своему характеру являются полноценными наследниками своих предшественников столетней давности. Хотя некоторые исследователи находят и другие причины. Например, С. Нефедов считает, что подобные попытки являются частью процесса, начавшегося еще в 1970-х гг., когда один из апостолов холодной войны Дж. Кеннан в 1967 г. призвал западных историков показать позитивные черты и достижения царского самодержавия{999}. Появившиеся затем работы П. Грегори, П. Гатрелла, Дж. Симмса, С. Хока делали акцент на этих достижениях; их авторы старались доказать, что российская аграрная экономика находилась на пути поступательного развития{1000}.
Действительно многие даже серьезные научные труды прошедшего века зачастую страдали явной односторонностью выводов, и тем самым внесли свой разрушительный вклад в события последних десятилетий… Однако «конца истории» так и не наступило, и поэтому работа многочисленных последователей заветов Дж. Кеннана остается востребованной до сих пор.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.