Глава 8. Общественное самосознание великой нации — единственный путь к спасению государства и прогрессу

Глава 8.

Общественное самосознание великой нации — единственный путь к спасению государства и прогрессу

Да, Россия без рыночно организованной экономики погибнет. Да, рыночная экономика не может работать без демократических свобод, и чем разумнее для каждой конкретной страны структурировано демократическое самоуправление социально активных слоев населения, тем эффективнее работает рынок. Однако в наших условиях, при полном отсутствии у либеральных “демократов” общенациональных идей и программ, без идеологии, задающей стратегические цели общественному развитию, бросаться к укреплению исполнительской власти, объявлять политической целью установление сверху президентской республики — это самый настоящий удар и по демократии и по рынку. Ибо когда нет идеологии общественного развития, усиление президентской власти теоретически возможно только через бурное разрастание чиновничьей массы, только через установление в стране произвола чиновников, которые от бесконтрольности и безнаказанности в условиях аморальных либеральных идеалов индивидуальной наживы в подавляющем большинстве погружаются в болото коррупции и круговой поруки. А это смерть и для рынка, и для демократии.

На практике, когда казна пуста, когда страна привыкает к галопирующей инфляции, местный чиновник намного больше зависит от местных интересов, от местных кланов, что при отсутствии той или иной формы национальной идеологии и при повсеместном оголтелом и циничном эгоизме делает совершенно невозможным сколько-нибудь серьезный контроль над исполнительской дисциплиной миллионов чиновников всех уровней, делает практически любые указы центральной власти мусорной бумажкой. А когда снизу перестают всерьез относиться к указам Президента, то это уже все, что угодно, но только не дееспособная исполнительная власть, не укрепление государственности.

Государства в России сейчас практически нет. Шумиха вокруг президентской республики лишь попытка бездарной, беспринципной, способной вызывать только брезгливость клики у власти оттянуть, — насколько это окажется возможным оттянуть признание народом факта их полной политической несостоятельности, их полного политического провала, их управляемости чуждыми для страны интересами.

Демократия организует социальный порядок не административными, очень дорогостоящими мерами, не силой исполнительской власти, — наоборот, эта сила душит рынок, разлагает демократию. Социальный порядок возникает и структурируется при представительном демократическом самоуправлении только и только с возникновением сильного общества, с становлением развитого, самодовлеющего общественного сознания, жестко защищающего свои жизненно важные производительные и торговые экономические интересы. Никаких иных способов движения к демократии и динамичному рынку и одновременно высокой социальной стабильности человечество еще не придумало, во всяком случае, в практической деятельности, а не в теоретических благоглупостях либералов.

Естественно возникает вопрос. Как же появляется такое общественное сознание, когда же мы наконец обретем надежду на цивилизованное существование? Общественное сознание не появляется, как божья благодать и в одночасье. Оно есть продукт длительного периода становления. И начинается это становление всегда и везде с ожесточения борьбы исполнительной власти с законодательно-представительной, то есть с парламентом. Исторический опыт свидетельствует, все встававшие на путь демократического развития государства, все без исключения прошли через такое ожесточение борьбы ветвей власти. В Англии эпохи буржуазной революции эта борьба исполнительной власти и парламента приводила к гражданским войнам. В США первый президент этой страны Дж. Вашингтон в результате такой борьбы, убедившись, что законодатели не склонны идти ему навстречу, разгневанно воскликнул: “Ноги моей здесь больше не будет!” — хлопнул дверью, покинул Капитолий и, действительно, в нем больше не появлялся. Во Франции, где страсти после Революции достигли предельного накала, в результате этой борьбы несколько лет гильотина безостановочно рубила головы то представителям исполнительной власти, то — законодательной. И пр. и пр.

Это объективный процесс в условиях рыночных экономических, политических и правовых свобод, когда раскрепощаются индивидуальные и групповые материальные и политические интересы. Вследствие такого процесса власть устойчиво теряет свою способность организованно противостоять остальному экономически и политически активному населению, устойчиво уходит из рук бюрократии и из столицы к собственно народу, к его растущему стремлению поставить власть под свой контроль. В своей политической борьбе и исполнительная и законодательная власти вынуждены обращаться к народу, к его жизненным интересам, вовлекать его для влияния на принятие решений по важнейшим вопросам. Причем каждая из сторон стремится подкупить обещаниями или конкретными решениями своих избирателей, тем самым постепенно приучая их к групповому эгоизму и политической активности в защиту этого эгоизма. Расширяя представления о групповом эгоизме до идеи об общественном эгоизме, политическая борьба разных ветвей власти воспитывает общественное самосознание — и это благо! — ибо так зарождаются предпосылки к появлению национального эгоизма.

Почему эта борьба возникает? Потому что парламент, власть законодательная, в гораздо большей мере, чем власть исполнительная, зависит от избирателей как таковых, он вынуждено стремится отражать многообразие местных интересов провинции, то есть собственно народа, и оказывается гораздо более представительным по своей сути. Тогда как исполнительная власть меньше подконтрольна низам, эшелонирована в чиновничестве, поэтому в первую очередь отражает интересы столицы, олигархии, интересы высшего слоя бюрократии. А так как традиции предыдущих феодальных и полуфеодальных порядков всегда были традициями практически бесконтрольной власти столицы, привилегированной столичной аристократии, то и исполнительная власть, выступая наследницей тех же задач прямого управления страной, опираясь на традиции управления прежнего феодально-бюрократического государства, пытается под новым флагом петь прежние песни — не в открытую, разумеется! Эта борьба двух ветвей власти необходима для любой демократизации, если эта демократизация поставлена в качестве политической цели, ибо именно такая борьба поднимает самосознание провинции, поднимает самосознание всех слоев собственников, привлекает все народные интересы к воздействию на политику. Именно она ведет к становлению самосознания народа как влиятельной политической силы, именно она создает городское общественное сознание и зарождает национальное самосознание. Таким образом, эта борьба творит предпосылки для социального порядка, необходимого для подъема производительной рыночной экономики. Именно эта борьба в конечном итоге дает возможность выдвижению действительно самых одаренных, самых талантливых, самых дельных политиков, резко повышает их качество, создает в обществе предпосылки осознанию и признанию особой ценности таланта, достоинств, личностных качеств в любой деятельности, а не только в деятельности общественно-политической.

Как же возникают предпосылки для такой борьбы, как появляются исполнительная и законодательная ветви власти?

В начале буржуазно-демократической революции, когда интересы буржуазной собственности и городское общественное сознание только еще зарождаются и набирают опыт, не в силах должным образом воздействовать на формирование власти, исполнительная власть возникает внутри народно-представительного собрания и полностью ему подконтрольна. Вынужденная решать конкретные проблемы, она связывается с появляющимися в результате революции новыми слоями населения, которые быстро накапливают деньги и начинают использовать их в качестве инструмента политического влияния. Эти слои, так или иначе, выражают спекулятивно-коммерческий интерес и чужды общественным отношениям и социальной ответственности. С их помощью исполнительная власть приобретает собственное видение политических целей и достаточную политическую независимость, чтобы начать вырываться из полной подотчетности перед представительным собранием. Исполнительная власть фактически отпочковывается от народно-представительной и борьба между ними становится хронической, с течением времени обостряется до предела, до антагонистической непримиримости, до открытого политического столкновения, когда вопрос становится — кто кого подомнет и поставит под свой контроль. Опираясь на поддержку день ото дня набирающего денежную силу и влияние спекулятивно-коммерческого капитала, кровно заинтересованного в проведении выгодной лишь ему политики, исполнительная власть совершает политический переворот и берет верх над народно-представительной. После чего она протаскивает выгодную главным образом коммерческому интересу конституцию новой организации власти, которая разделяет и разграничивает сферы полномочий исполнительной и законодательной ветвей. Таким образом, исполнительная власть становиться властью обеспечения диктатуры коммерческого политического интереса и вырывается из зависимости от реального контроля избирателей, привыкая манипулировать избирательным процессом. Она превращается в антиобщественную и антисоциальную.

Оказавшаяся под гнетом такого режима, под игом спекулятивного коммерческого капитала страна постепенно приходит в отчаянное положение. Подавляющее большинство населения нищает и теряет перспективу как материального, так и морального улучшения своей жизни, что влечет рост массового недовольства и политическую дестабилизацию. Политическая дестабилизация способствует безнаказанности организованной преступности, что превращается в главное зло не только для масс, но и для представителей коммерческого интереса. Отовсюду нарастает вопль требований социальной стабильности. Как следствие этого вопля как раз и начинает создаваться собственно буржуазное государство, — государство, главной задачей которого становится обеспечение максимально возможного компромисса между сильной исполнительной властью, законодательной властью и народом, то есть обеспечение социальной стабильности любой ценой при сохранении принципов рыночных отношений в экономической деятельности и представительного самоуправления в политике.

А проблема укрепления социальной стабильности оказывается проблемой необходимости самоорганизации разных городских слоев в национальное общество, которое проявляло бы активную заинтересованность в укреплении государства для преодоления общественной нестабильности. В конечном итоге, такую задачу политически способен осуществить единственно буржуазный национализм. Никакие иные политические силы, никакой режим всевластия чиновничества не в состоянии остановить сползание страны к хаосу. Это и приводит национализм к политической власти и окончательному превращению исполнительной власти в национально-государственную власть. Первой и наиважнейшей задачей молодого национально-буржуазного государства становится задача революционного террора против всех сил и интересов, которые показали себя препятствиями на пути ускоренного развития производственно- капиталистических отношений, в которых заинтересовано подавляющее большинство социально активного населения, то есть против представителей спекулятивно-коммерческого капитала, бандитизма, остатков феодализма, как в своей стране, так и в сопредельных странах, против коррупции и местного сепаратизма в любых их проявлениях. Режимами революционного террора были и режим Наполеона I во Франции, режим Линкольна в США (упоминая который нельзя не сказать и о длившемся десятилетия режиме революционного террора против индейцев), режим фашистов в Италии, режим национал-социализма в гитлеровской Германии, режим националистического милитаризма в Японии и так далее. Из недавних примеров, конечно же, наиболее ярким является пример военно-политического режима генерала Пиночета в Чили.

Нетрудно подметить, что все эти режимы были режимами националистическими. И чем острее была потребность расчистить дорогу развитию рыночного промышленного капитализма и массовой общественной демократической активности для укрепления внутриполитической стабильности, чем острее становилась потребность в уничтожении мешавших этому пут феодализма, тем радикальнее, ожесточеннее проявляла себя политическая необходимость в режиме воинственного национализма, режиме революционного террора. То есть сильное, действительно дееспособное государство, появлялось уже после того, как становилось государством национально-буржуазным, государством национально-капиталистическим, и возникало оно не в результате аморфной и непонятно для чего (с точки зрения глубинных интересов России ) создаваемой либеральной президентской республики, обреченной на политическую импотенцию, но как государство правое, националистическое, беспощадное к варварству и феодальным пережиткам.

Поэтому и навязчиво рекламируемая сейчас конституция либеральной президентской республики, конституция исполнительной власти и для исполнительной власти, которая должна лишь расчищать препятствия широкой приватизации и коммерческому капитализму, и сама либеральная президентская республика, которая должна узаконить, легитимизировать диктат коммерческого политического интереса, — есть лишь временные, на несколько лет, правила политических игр, которые приведут к постоянно растущей экономической и социальной нестабильности. Нестабильность будет расти по мере разочарования в либерализме как низов, так и возникающего среднего класса, — им будет все сложнее находить взаимопонимание с формирующимся правящим классом собственников коммерческого капитала, состоящим из равнодушных к социальной ответственности спекулянтов, ростовщиков, казнокрадов, бандитов, воров всякого рода и звания. Эти собственники боятся политического влияния национализма государствообразующего этноса именно потому, что боятся установления режима политического подавления космополитического коммерческого интереса, установления над ними национально-демократического контроля, они опасаются и роста презрения к ним национально организованного общественного сознания, которое больше не позволит им быть правящим классом, хищно навязывающим свой коммерческий эгоизм социальным слоям, живущим интересами производства.

Однако прогрессивным выступает только национализм народа великого, ставящего в конечном счете задачи разрушить национальную замкнутость как свою, так и других наций, осуществлять интеграцию их экономик в капиталистический интернациональный рынок, сблизить различные мировые созидательные силы, дать им простор, широкое поле для созидательной деятельности. Только кретины в политике могут отрицать, к примеру, прогрессивнейшую роль агрессивного и воинственного французского национализма эпохи Наполеона I в развитии Европы начала девятнадцатого столетия. Он нанес такой сокрушительный удар по феодализму, по феодальной раздробленности, феодальной дикости в Западной Европе, там, где проявил себя в первую очередь; он оказал такое мощное прогрессивное воздействие даже на самую удаленную от Франции европейскую страну — Российскую империю; он в такой яркой форме внес в Европу идеи единого европейского экономического и политического пространства, — что как-то позабылся и потерял свою значимость в нашем, вообще в современном европейском сознании, тот воинственный великодержавный французский национализм, который и породил слово шовинизм, как крайнюю форму презрения к другим народам, на основе которого только и возможно было совершить те деяния, которые совершил Наполеон I, совершила Франция при его правлении.

И наоборот, национализм малого народа есть без исключения национализм разрушительный, изначально стремящийся, если не разрушить, то ослабить общий рынок торгово-производительной деятельности, своими инстинктами испытывающий страх перед крупной промышленностью, передовой естественной наукой, цивилизационной культурой, ненавидящий общецивилизационные идеи и ценности, которые его неизбежно обрекают на потерю политического будущего, потому что растворяют экономику и культуру малой нации в экономиках и культурах других, более мощных, более развитых промышленных цивилизаций. В национализме малочисленного народа всегда присутствует большая доля комплексов неполноценности, такой национализм всегда лишь тащится следом за мировым прогрессом, лишь по неизбежности, по безвыходности тащится в современную ему цивилизованность.

Мировой исторический опыт убедительно показывает, что национализм нации великой ускоряет ход мировой истории. Он создает общество, общественное сознание по своей сути интегрирующее, объединяющее регионы и континенты, и только он порождает цивилизации и культуры исторического значения, общечеловеческие ценности и достижения.

Насколько принципиально отличаются в своем восприятии мира великие народы, на основе которых появляются великие нации, и народности малые, мелкие, стремящиеся стать нациями, видно хотя бы из того примера, что в России никогда не испытывали к Наполеону ничего похожего на ненависть, хотя он совершил немало злого, в том числе поднял руку на наши святыни, взорвал Москву. Но в общественном сознании ненависти к нему не было никогда. Более того, он, его жизнь, идеи, деяния возбуждали в нашем обществе устремления двигаться вперед, к прогрессу, к цивилизованности. В то время как на Кавказе до сих пор не затихает ненависть к генералу Ермолову, который только и принес к ним идеи о цивилизации, только и дал Кавказу толчок в историческом развитии. И чем более дикая, хищная народность упоминает о нем, тем больше в ней злобы к нему, к его цивилизующей миссии. Малая народность, малая нация, отставшее в историческом развитии племя затягиваются в современную им цивилизованность, упираясь и сопротивляясь, как только возможно.

Поэтому идеи создания некоего российского общества, с некими абстрактными российскими интересами при утверждении в стране господства рыночных отношений и переходе к формированию традиций представительной власти есть верх политических благоглупостей либералов; этот путь обречен на непримиримые непрерывные противоречия и социально-политическую нестабильность. В России возможно создать динамичный, наполненный идеями XXI века рынок, развивать передовую демократию, но только через идеологию русского национализма, только и только пройдя через исторический период, когда русский национализм, его режим уничтожит все, что мешает быстрому становлению русского общественного самосознания великой нации. Русским мало соорганизоваться в нацию вообще, потому что это не даст необходимых темпов политического и экономического развития для решения проблемы вписывания в быстро изменяющийся современный мир и укрепления социальной стабильности внутри страны и политической стабильности в значительной части Евразии. Чтобы разрешать проблемы интеграции в мировую экономику на условиях максимальной реализации государственных интересов России в развитии крупной наукоемкой промышленности и создании паневразийских транспортных сетей, русским кровно необходимо самосознание великой нации.

Говоря иначе, внутреннюю социальную стабильность станет возможным укреплять только при таких условиях, когда внутренняя общественная самоорганизация русских в нацию станет изменять организацию интересов окружающего мира по всему земному шару и окружающему космическому пространству, подстраивая их под решение задачи ускоренного научно-технологического развития России. Для этого придется, с одной стороны, уничтожить любые границы для внутреннего и внешнего движения товаров и капиталов, безусловно уничтожить все препятствия к гармоничному и наиболее целесообразному территориальному размещению промышленных и сельскохозяйственных производств, транспортных путей, обслуживающих как эти производства, так и широкую трансконтинентальную торговлю, а с другой стороны, проводить политический курс на создание такого качества национального самосознания русских, такого уровня их духовного и мировоззренческого единства, при котором они не только не растворятся в других нациях и народах, но будут от поколения к поколению консолидироваться, проявлять все большую организованность, влияющую на организованность окружающего мира. Этого нельзя добиться без целенаправленного воспитания в русской молодежи самосознания великой нации, которой предстоит изменить все балансы мировых интересов и ход мировой истории. Только такой уровень национального самосознания может обеспечить высокий тонус внутренней общественной жизни и высокие темпы экономического и социально-политического развития русского государства, препятствуя возникновению внутренней социальной нестабильности при самых серьезных внутренних и внешних кризисах и различных неблагоприятных обстоятельствах, опасных последствиями для судьбы Евразии и всего мира.

Пока русский политический национализм будет двигаться к осуществлению такой цели, история оправдает любые его эксцессы. Потому что историю делают и описывают народы, нации великие, и великие народы, нации в конечном счете понимают причины, по которым созидательная цивилизация вынуждена прибегать к крайним мерам борьбы с силами разрушения и отсталости, мешающими реализоваться ее миссии.