Венгрия

Венгрия

Лилия Шевцова (ведущий исследователь Московского центра Карнеги):

От имени Московского центра Карнеги и Фонда «Либеральная миссия» приветствую наших уважаемых венгерских друзей, и прежде всего вас, господин посол. Мы собрались здесь, чтобы узнать об особенностях посткоммунистической трансформации вашей страны, о том, как и насколько успешно осуществлялась и осуществляется ее модернизация. Но сначала я позволю себе небольшой экскурс в свое собственное прошлое.

Рядом со мной сидят Игорь Клямкин и Андрей Липский. Когда-то мы работали в одном исследовательском учреждении – в Институте экономики мировой социалистической системы под руководством Олега Богомолова. Мои коллеги пришли туда позже меня и вряд ли помнят, какое место в работе института в брежневскую эпоху занимала Венгрия. А я помню, как мы пытались убедить ЦК КПСС в том, что венгерские реформы Яноша Кадара нужно поддерживать, что они не подрывают основы социализма, а укрепляют их. И академик Богомолов, надо отдать ему должное, всегда говорил: «Пишите так, чтобы они поняли, что Венгрия – это хорошо». Потому что тогда почти все в Политбюро и в ЦК полагали, что венгры делают черт знает что. И вот сегодня, спустя много лет, я думаю: а что было бы, если бы мы их убедили, что Венгрия – это действительно хорошо и что СССР надо следовать по ее пути?

Ответ очевиден: тогда Советский Союз обвалился бы на десять или двадцать лет раньше, чем обвалился. Потому что и в самой Венгрии спасти социализм посредством его реформирования не удалось. Но уникальный опыт вашей страны позволяет ставить и вопрос о том, создавало ли такое реформирование более благоприятные, чем в других странах, предпосылки для трансформации социалистической экономики в либерально-рыночную.

С этого вопроса я и предложила бы начать обсуждение социально-экономических аспектов венгерской модернизации, которое будет вести Игорь Моисеевич Клямкин.

Экономическая и социальная политика

Игорь Клямкин (вице-президент Фонда «Либеральная миссия»):

Я тоже приветствую венгерских гостей. Спасибо, что откликнулись на наше приглашение. Мне кажется, Лилия Федоровна Шевцова наметила правильное русло для начала разговора. В 1968 году Венгрия стала реформировать социалистическую экономику, соединяя ее с рыночными механизмами. И хотелось бы знать: это раннее начало помогло вам в конце 1980-х и в 1990-е годы или, наоборот, помешало?

Арпад Секей (посол Венгрии в РФ):

Вопрос совершенно уместный. Если отвечать на него одним словом, то можно сказать: да, помогло. А если более развернуто, то начать придется не с 1968-го, а с 1956 года.

События, которые тогда произошли, официально оценивались как контрреволюция. Но уже в декабре 1956 года было принято постановление венгерского ЦК, в котором причины этой «контрреволюции» были названы правильно. Было сказано, что они не столько внешние, сколько внутренние. Констатировалась ошибочность экономической политики венгерского правительства – прежде всего аграрной. Речь шла и о разорительности непомерно высоких налогов на сельских хозяев, и о бессмысленности насильственной организации сельскохозяйственных кооперативов. Аграрной реформе, направленной на развитие крестьянской самостоятельности и инициативы, был дан старт уже в самом начале 1957 года.

Что касается реформы управления экономикой в целом, то она действительно была запущена с 1 января 1968 года. Но до этого она в течение пяти-шести лет целенаправленно и тщательно готовилась. Такая основательность проработки поучительна и сегодня, как поучительно и то, что правительственное постановление о реформе было принято в 1966 году, т. е. до того, как она началась. Иными словами, институтам и людям, которым предстояло проводить ее в жизнь, было предоставлено время для того, чтобы к ее практическому осуществлению подготовиться.

Это была грамотно спланированная реформа, открывавшая для страны хорошие перспективы. И она была бы гораздо более успешной, если бы ее развертывание не блокировалось постоянным давлением со стороны Москвы. Не забудем и о том, что 21 августа того же 1968 года, в котором началась наша реформа, в Прагу были введены войска Варшавского договора. Это, понятно, не способствовало созданию благоприятной политической атмосферы для проведения намеченных преобразований. Но они тем не менее продолжались…

Игорь Клямкин: Я хочу кое-что для себя уточнить. Реформа социалистической экономики не могла иметь другой цели, кроме укрепления социализма. Вы считаете, что эта цель, не будь давления Москвы, могла быть в Венгрии осуществлена? Чему способствовали реформы Кадара – динамизации социалистической экономики или созданию предпосылок для ее демонтажа?

Арпад Секей:

Это была реформа социалистической экономики, которая готовила выход за пределы социализма и позволила осуществить такой выход относительно плавно и безболезненно. Думаю, что Венгрия оказалась больше готова к нему, чем другие страны с коммунистическими режимами.

К концу 1980-х годов у нас уже был опыт использования рыночных механизмов и рычагов в торговле, сельском хозяйстве, легкой промышленности. Легально существовал мелкий частный бизнес. Еще в начале 1980-х было разрешено создание небольших предпринимательских объединений. Люди получили возможность, работая на государственном предприятии, в нерабочее время заниматься предпринимательством. С одной стороны, это повлекло за собой дополнительные нагрузки и даже перегрузки (рабочий день увеличивался на несколько часов), но с другой – стимулировало формирование предпринимательских качеств, давало толчок развитию предпринимательской инициативы и появлению в Венгрии бизнес-среды.

Постепенно, шаг за шагом реформируя социалистическую экономику, Венгрия уже тем самым меняла сам тип этой экономики, а вместе с ней и атмосферу в обществе, психологию людей. Понятно, что Запад всячески этому содействовал, прекрасно понимая, куда ведут венгерские реформы.

В 1982 году нас приняли в Международный валютный фонд, что было крайне важно для правительства Кадара, нуждавшегося в займах. Но это сопровождалось различными требованиями – в частности, касающимися права свободного выезда в западные страны. И в 1988 году венгры получили заграничные паспорта и возможность выезда за рубеж без венгерской визы. А это, в свою очередь, привело к тому, что в стране в ограниченных пределах получила хождение иностранная валюта. Ведь право свободного выезда сопровождалось появлением многочисленных венгерских туристов, которым с нашими форинтами за границей делать было нечего. И пришлось здесь же, в Венгрии, обеспечивать их обмен на твердую валюту.

И институциональная среда, необходимая для функционирования рыночной экономики, у нас тоже начала формироваться еще при социализме. В 1986 году был принят закон о так называемой двухступенчатой банковской системе, отделявший коммерческие банки, которых тогда еще не было, от банка национального. И уже в январе следующего года такие банки возникли (на активах национального банка). Было определено, что тяжелую промышленность будет обслуживать венгерский кредитный банк, внешнюю торговлю – внешнеторговый банк и т. д. А в 1988 году появился закон о коммерческих организациях, с некоторыми изменениями действующий и сегодня. Он регулирует деятельность всех наших акционерных обществ.

Игорь Клямкин: Правильно ли я понял, что либерализация экономики была в Венгрии не единовременным актом, а длительным процессом?

Арпад Секей: Именно так. И к этой либерализации люди постепенно привыкали, ее последствия не становились для них шоком. А тот факт, что она оказывалась не в состоянии вывести социалистическую экономику из кризиса, подводил и политическую элиту, и значительную часть общества к мысли не о том, что реформы вредны, а о том, что при существующем общественном строе они не могут быть доведены до конца. Или, говоря иначе, к мысли о необходимости реформы политической.

Евгений Сабуров (научный руководитель Института развития образования при Высшей школе экономики): Говоря о либерализации, вы даже не упомянули об освобождении цен. Поляки освободили их в 1989 году уже после того, как коммунистический режим был демонтирован и состоялись свободные выборы, приведшие к власти либеральных реформаторов. А когда было отменено административное регулирование цен в Венгрии?

Арпад Секей:

Формально это произошло в 1990 году. Реально же цены на 90% вышли из-под административного контроля еще при кадаровском режиме. И это тоже был не единовременный акт, а своего рода ползучий процесс, начавшийся после вступления в МВФ и продолжавшийся несколько лет.

В 1989 году цены административно удерживались только на бензин и топливо. А в 1990-м наше первое демократическое правительство, освободив цены и на бензин, столкнулось с жестким сопротивлением таксистов, которые заблокировали все дороги в Будапеште и по всей стране. Но правительство эту атаку выдержало и не отступило.

Игорь Клямкин: Итак, Венгрия обошлась без шоковой терапии, вам удалось осуществить плавную либерализацию экономики. Вы считаете, что венгерский путь лучше других? Если да, то в чем видите его преимущества?

Арпад Секей:

Уверенно я могу утверждать лишь то, что для Венгрии «бархатный» вариант оказался полезным. Сегодня это признается подавляющим большинством экспертов. У нас не было такого обвального спада производства, который происходит обычно при шоковой терапии. С 1989 года до начала экономического роста в 1995-м ВВП уменьшился у нас примерно на 15—20%, что относительно немного.

Конечно, население ощутило на себе неприятные последствия и такого спада, но они были не столь болезненными, как в случае шоковой трансформации. И инфляция в Венгрии никогда не достигала трехзначных, а тем более четырехзначных чисел: при кадаровской либерализации она составляла 7–8%, а в посткоммунистический период не поднималась выше 36—38%.

Евгений Сабуров: Насколько знаю, только двум странам Восточной Европы удалось в ходе посткоммунистической трансформации избежать резкого экономического спада – Венгрии и Чехословакии. Причины этого разные?

Арпад Секей: Думаю, что разные: ведь при коммунистическом режиме в Чехословакии не было таких реформ, как в Венгрии. Скорее всего, в первом случае свою роль сыграло отделение менее развитой Словакии, что облегчило проведение реформ в Чехии. Более конкретно я на ваш вопрос ответить не готов.

Игорь Клямкин: Надеюсь, мы получим такой ответ, когда будем встречаться с представителями Чехии.

Андрей Липский (заместитель главного редактора «Новой газеты»): С точки зрения социальных издержек реформ преимущества венгерского «бархатного» варианта очевидны. А с точки зрения экономической эффективности? Ведь темпы экономического роста в Венгрии сегодня ниже, чем в других восточноевропейских странах и странах Балтии… И это при том, что изначально она считалась самой продвинутой страной, подошедшей к концу коммунистического периода с готовыми элементами рыночной инфраструктуры. Вы и сами об этом говорили. Чем объясняется такое несоответствие между начальной и последующими стадиями?

Арпад Секей:

Эпоха социалистического реформаторства оставила нам не только плюсы, позволившие избежать слишком резких и болезненных для населения движений, но и минусы, которые сказываются до сих пор. Прежде всего – огромный внешний долг.

Либерализация социалистической экономики, способствуя оживлению в ее отдельных секторах, не могла обеспечить стабильный рост благосостояния всего населения. А для Кадара это было важно, чтобы доказать соответствие его реформ официальным принципам и целям социализма. И он брал кредиты за рубежом. В результате же первое наше посткоммунистическое правительство приняло страну, когда ее внешний долг составлял 25 миллиардов долларов, что было сопоставимо с нашим тогдашним годовым ВВП.

Государство оказалось в тяжелейшем положении: от долговых обязательств оно отказываться не может, равно как и от социальных обязательств перед населением, а экономика в кризисе, поступления в казну не в состоянии покрыть расходы. Так мы сразу же попали в ситуацию бюджетного дефицита и из этой колеи не выбрались до сих пор.

Это обстоятельство наложило заметный отпечаток на характер венгерского способа приватизации. Мы рассматривали ее как один из главных источников пополнения казны. Поэтому мы сразу отказались от проведения бесплатной приватизации посредством раздачи населению купонов…

Евгений Сабуров: Простите, но к нам эта идея купонов (они же ваучеры) пришла именно из Венгрии. Говорили, что у вас она успешно опробована. Вы знаете об этом?

Арпад Секей:

Знаю. Но у нас купоны использовались локально, только в ходе приватизации аграрного сектора. Больше нигде. Кстати, и реституция, т. е. возвращение собственности прежним владельцам, коснулась у нас только земли. Ее бывшим собственникам или их законным наследникам давалось определенное количество купонов, позволявших участвовать в аукционах на приобретение земельных участков. Но никаких гарантий на возвращение именно прежних участков мы не давали. Что касается любой другой государственной собственности, то ее приватизацию сразу же было решено осуществлять за живые деньги, т. е. посредством продажи.

Понятно, что в Венгрии мы покупателей найти не могли, крупных частных капиталов в ней тогда не существовало. Оставался единственный выход: продавать иностранцам. В результате же мы и получили такое положение вещей, при котором почти вся промышленность Венгрии находится в руках иностранного капитала.

Евгений Сабуров: Это делали и в других странах – что тут особенного? Проблема для них заключалась не в том, продавать или не продавать, а в том, чтобы купили. Бальцерович в Польше тоже хотел многое продать, но найти покупателей бывших социалистических предприятий у него не получалось. Чем венгерские предприятия были привлекательнее?

Игорь Клямкин: Какие венгерские предприятия покупали, а какие нет? И что произошло с теми, чья продукция была заведомо неконкурентоспособной? В других посткоммунистических странах такие предприятия и даже целые отрасли просто рухнули…

Арпад Секей:

В этом отношении мы ничем от других не отличались. Более того, в Венгрии уже в 1989 году был принят закон о банкротстве, что в таких странах, как Польша и Чехия, произошло гораздо позже. И те предприятия, которые правительство, проведя тщательную сортировку, признало не имевшими национального значения, рухнули почти сразу. Без государственной поддержки они выжить не могли. Так что в этом отношении все было примерно так же, как у других.

А то, чем Венгрия от них отличалась, заключалось в том, что государство, испытывая острейшую финансовую недостаточность, решилось на продажу иностранному капиталу своего энергетического сектора. И уже к 1995 году все наши генерирующие и энергопоставляющие компании находились в его руках. Несколько лет назад бывший декан факультета, на котором я учился когда-то в МГИМО, спросил меня, существует ли еще венгерская крупная промышленность. Вопрос был уместный, потому что венгерской крупной промышленности уже нет.

Тем не менее приватизация и продажа энергетического сектора были стратегически мудрым шагом, привязавшим к венгерской экономике крупный западный капитал. Но они были и шагом отчаяния, потому что над страной висел огромный внешний долг. Без тех миллиардов долларов, которые мы получили за наш энергетический сектор, венгерскую экономику ждали бы тяжелые потрясения.

Я представлял тогда в Венгрии немецкую компанию и хорошо помню, как мне по несколько раз в день звонил министр по приватизации с одним и тем же вопросом: «Арпад, когда немецкие друзья перечислили нам деньги?» Я отвечал примерно одно и то же: посмотри, мол, документы, какие сроки там указаны. И добавлял, что немцы – люди порядочные и аккуратные, они оплатят именно в тот день, который обозначен. А он каждый раз ругал меня, будто я в чем-то виноват.

Потом уже, когда все благополучно закончилось, я спросил: «Томаш, почему ты меня ежедневно все время ругал?» А он в ответ: «Я звонил тебе только по два раза на день, а президент Национального банка звонил мне по четыре раза. И говорил, что деньги все еще не пришли и что, если их не будет к 20 декабря, придется объявить банкротство Венгрии и реструктурировать ее долги. И это будет огромный скандал и провал правительства, который повлечет за собой экономический обвал, которого мы все время стремились избежать». Такая вот была атмосфера, такое было напряжение.

Надо сказать, что в Венгрии и при коммунистах возникали проблемы с выплатой внешних долгов, но правительство никогда не шло на их реструктуризацию, так как это повредило бы имиджу страны. Понятно, что тем более не могло себе это позволить правительство демократическое, ориентирующееся на вхождение в Европу с ее жесткими правилами относительно соблюдения долговых обязательств. Так что, повторяю, продажа энергетического сектора была шагом отчаяния. Но он был тщательно продуман и хорошо подготовлен в течение целого года напряженной работы.

Андрей Липский: Я так понял, что венгерская энергосистема была продана немцам?

Арпад Секей: Не только. Это и крупнейшие французские и итальянские компании.

Игорь Клямкин: Но вы говорили, что еще до появления установки на продажу энергетического сектора была идея продать иностранцам все, что те готовы купить. Что еще у вас купили?

Арпад Секей: Крупные торговые предприятия приобрели австрийцы и немцы. В банковскую сферу пришел капитал голландский, бельгийский и опять же немецкий. Американцы купили наш Будапешт-банк. Были проданы иностранцам и некоторые крупные металлургические заводы. А к концу 1990-х годов сформировался и крупный венгерский капитал, который купил ряд предприятий – в частности, в аграрном секторе.

Игорь Клямкин: А обрабатывающая промышленность у кого? Или она просто исчезла?

Арпад Секей:

От прежней обрабатывающей промышленности действительно мало что осталось. В рыночных условиях ее продукция, как правило, оказывалась неконкурентоспособной или просто никому не нужной. Однако создавались и новые производственные структуры, новые предприятия – прежде всего я имею в виду автомобильную индустрию.

Сегодня среди крупнейших венгерских компаний каждая десятая является поставщиком крупнейших мировых автомобильных заводов. Они производят 10—12% нашего ВВП. Существуют и предприятия, на которых производится сборка Audi, Suzuki, Opel… Короче говоря, что-то исчезло, а что-то возникло заново.

Я понимаю, что вас интересует (об этом часто спрашивают), в чем все-таки при такой экономике, принадлежащей в основном иностранцам, заключается венгерский экономический интерес. Не дожидаясь вашего вопроса, отвечаю: он заключается в том, чтобы сохранять и создавать рабочие места. Потому что это выгодно венграм, а значит, и Венгрии.

Но мы понимаем и то, что если иностранные компании будут приходить к нам только из-за дешевизны нашей рабочей силы, то мы рабочие места будем терять. В условиях, когда производственные мощности быстро перемещаются по миру в поисках более дешевой рабочей силы, Венгрия не выдержит конкуренции, например, с Китаем. У нас уже были случаи, когда иностранные фирмы переносили туда свое производство. И не только у нас. На этом две тысячи рабочих мест потеряла Эстония.

Лилия Шевцова: Outsorcing.

Арпад Секей:

Да, причем вторичный. Первоначальный оutsorcing был из Германии в Венгрию, а вторичный – из Венгрии в Китай. Что мы можем этому противопоставить? Мы стремимся к тому, чтобы крупные иностранные компании создавали в Венгрии исследовательские и инженерные центры, привязывающие их к венгерской почве крепче, чем дешевизна венгерской рабочей силы. Вот в этом и заключается венгерский экономический интерес.

Движение в данном направлении уже просматривается. Мало кто знает, например, что в Венгрии осуществляется не только сборка автомобилей Audi, но и производится 90% двигателей для них. Все это делается на базе бывшего производителя грузовиков «Раба» в городе Дёр. Немцы полностью перестроили предприятие, и сейчас на нем занято около 15 тысяч работников, включая проектировщиков, инженеров, исследователей. В городе построена гоночная трасса для Audi, где испытываются новые двигатели и новые автомобили. А детали доставляются в режиме just-in-time из Ингольштадта, где расположена фирма, и уже на следующий день она получает собранные у нас машины.

Игорь Клямкин: Давайте теперь вернемся к особенностям венгерской модели развития, о которой говорили вначале. Вы отметили плюсы и минусы этой модели. Плюсы – это плавность либерализации социалистической экономики, а главный минус – огромный внешний долг. Но в 1990-е годы Венгрия, продав свою энергетическую систему иностранным компаниям, вроде бы с финансовыми трудностями справилась. Произошла структурная перестройка экономики и ее адаптация к конкурентно-рыночным условиям, что позволило вам впоследствии вступить в Евросоюз. Но почему и сегодня Венгрия развивается медленнее, чем другие новые члены ЕС?

Андрей Липский: Каковы у вас, кстати, показатели экономического роста?

Арпад Секей:

В последние четыре года среднегодовой рост ВВП составлял 3–4%. В 2007 году он не дотянул и до 2%. И причина этого – хронический дефицит бюджета, который мы до сих пор не сумели преодолеть. Причина этого в том, что правительство, во главе которого уже несколько лет находятся социал-демократы (в коалиции с либералами), для удержания электората перед выборами каждый раз вбрасывает огромные суммы денег в социальную сферу, значительно повышая зарплаты бюджетникам.

И либералы, и социалисты давно уже подсчитали и согласились с тем, что при устойчивом росте ВВП на 4–5% у государства ежегодно появляется дополнительно 4 миллиарда евро, треть которых следует тратить на погашение внешнего долга, треть – на модернизацию инфраструктуры и треть – на социальную сферу. Но как только приближаются выборы, обо всем этом забывают. Так, во время предвыборной кампании 2002 года практически одномоментно 4 миллиарда евро было выделено на повышение зарплаты. В результате мы и имеем дефицит бюджета, который в 2006 году дорос до 10% ВВП.

Андрей Липский: Это, наверное, сказывается и на инфляции?

Арпад Секей: Сказывается. К 2005 году нам удалось довести ее до 4,5%. Но сейчас она поднялась до 7%.

Лилия Шевцова: А доходы, которые так целенаправленно повышаются, – каковы они?

Арпад Секей: Средняя зарплата – 1000 долларов (около 700 евро). Это без учета налогов, которые в Венгрии довольно высокие. Средняя пенсия – около 350 долларов (примерно 240 евро).

Андрей Липский: Раз уж упомянули о налогах, то скажите и о них. А также о разрыве в доходах между наиболее богатыми и бедными группами. И о коэффициенте Джини в Венгрии.

Арпад Секей: У нас прогрессивная шкала налогообложения. Люди с низкими доходами (примерно до 370 долларов или 250 евро) освобождены от подоходного налога вообще. При зарплате меньше 1000 долларов налог составляет 18%, а если она выше 1000 долларов – 36%. Соотношение между доходами наиболее бедных и наиболее богатых слоев населения – 1:9. Коэффициент Джини – 26,9.

Евгений Сабуров: При таких, как у вас, ставках налогов люди обычно предрасположены утаивать сведения о реальных доходах. Насколько распространена в Венгрии скрытая, незафиксированная занятость?

Арпад Секей: Такое явление существует, и оно довольно массовое. Уклоняются от уплаты налогов или, говоря иначе, от оплаты своего социального обеспечения примерно 15% работающих. Это – «серая зона» нашей экономики.

Евгений Сабуров: Это, конечно, не так, как в Италии, но тоже многовато.

Андрей Липский: И о безработице, если можно.

Арпад Секей: В последние годы она держится на уровне 7%. Но реально она выше. Дело в том, что в Венгрии самый низкий среди всех стран Евросоюза показатель занятости. В среднем по ЕС он составляет 64—65%, а у нас – 56—57%. И есть немало людей, которые не работают, но в списках безработных не числятся. Например, многие женщины, потерявшие в начале 1990-х свои прежние рабочие места и не ставшие искать новые.