Раздел IV История астрономии

(1) Из всех феноменов природы небесные явления по своему величию и красоте являются наиболее универсальными объектами для любопытства [54] человеческого рода.[429] Даже те, кто изучал небеса самым небрежным образом, обязательно выделяли на них три разных вида объектов: Солнце, Луну и звезды. Эти последние всегда появлялись в одном и том же положении и на одном и том же расстоянии друг от друга. Они каждый день, казалось, вращались вокруг земли параллельными кругами, которые постепенно расширяясь от полюсов к экватору, имели по всем естественно мыслимым признакам черты неподвижности. Как будто огромное количество драгоценных камней было рассыпано на вогнутой стороне Небесного свода, и они каждый день совершали свои обороты по кругу на этом твердом теле. Твердом теле, потому что на лазурном, сине-голубом небе звезды словно бы плывут, сохраняя единство своих видимых движений. Из этого единства без колебаний и заключили, что Небесный свод – это, должно быть, твердое тело, или потолок, наружная стена вселенной, к которой с внутренней стороны были прикреплены все эти маленькие сияющие объекты.

(2) Солнце и Луну, часто изменяющих свое расстояние и положение по отношению к другим небесным телам, уже нельзя было воспринимать в качестве прикрепленных к той же сфере, что и звезды и вместе с ними. Поэтому каждому из светил приписывали их собственную сферу. Это означало, что каждое из них, по предположению, прикреплялось к вогнутой части твердого и прозрачного тела, с помощью которого они и обращаются вокруг земли. Таким образом, в данном случае действительно не было основания для гипотезы о таких сферах, как в случае с Неподвижными Звездами. Ни для Солнца, ни для Луны не наблюдалось такого факта, как сохранение всегда одного и того же расстояния относительно других небесных тел. Однако поскольку движение звезд описывалось гипотезой подобного характера, – чтобы сделать теорию строения неба более единообразной, – стали применять гипотезу сфер и для Луны и Солнца. Сферу Солнца расположили над сферой Луны, потому что Луна во время затмений, очевидно, проходила между Солнцем и Землей. Предполагалось, что каждое из светил вращается по своим собственным законам, и в то же время подвергается влиянию со стороны движения Неподвижных Звезд. Таким образом, Солнце идет по кругу с востока на запад благодаря согласованному движению всей внешней сферы, которая совершает каждодневные обороты, и так происходит чередование дня и ночи. Но в то же время Солнце совершает самостоятельные движения в противоположную сторону, с запада [55] на восток; они обусловливаются его годовым вращением, чем и объясняется постоянный сдвиг положения Солнца относительно Неподвижных Звезд. Это движение было, как они думали, более простым, когда происходило в поперечном направлении, не прямо противоположном движению внешней сферы, которое обусловливало отклонение угла сферы Солнца по отношению к углу отклонения сферы Звезд. Это движение снова и снова порождало наклонение плоскости эклиптики [к плоскости небесного экватора], что вызывало смену сезонов. Луна, будучи расположена под сферой Солнца, во-первых, проходила более короткий путь до захода, и, во-вторых, ее движение меньше затруднялось противоположным движением сферы Неподвижных Звезд, от которой Луна была удалена в большей степени. Она, следовательно, завершала цикл своего движения за более короткий промежуток времени; ей, в отличие от Солнца требовался на это всего лишь месяц вместо года.

(3) При более внимательном изучении звезд некоторые из них оказывались менее постоянными и единообразными в своем движении, нежели остальные; они меняли свое местоположение относительно других небесных тел; иногда они двигались преимущественно на восток, иногда оставались в состоянии неподвижности, а иногда даже двигались на запад. Эти звезды, числом пять, были отделены от остальных и названы Планетами, или блуждающими Звездами, и получили свои имена: Сатурн, Юпитер, Марс, Венера и Меркурий. Как и Солнце с Луной, они, казалось, по большей части повторяли движение Неподвижных Звезд с востока на запад, однако в то же время двигались самостоятельно, в основном с запада на восток. Относительно каждой из них, равно как и для двух больших небесных светил стали считать (по данным восприятия), что они прикреплены с внутренней стороны твердой вогнутой и прозрачной сферы, которая тоже самостоятельно вращается; причем вращается в почти прямо противоположном направлении к вращению внешнего неба, однако же все равно подвергается воздействию этого последнего вращения и ускоряется, ибо оно превосходит вращение этой сферы по своей силе и скорости.

(4) Здесь мы имеем дело с системой концентрических Сфер, первой нормальной (regular) системой в Астрономии, которую увидел мир; ей обучали в итальянской школе еще до того, как Аристотель и два его современника, Евдокс [Книдский] и Каллипп [Кизикский], усовершенствовали ее настолько, что она стала пригодна для восприятия. Несмотря на свою простоту (rude) и незатейливость,[430] система была способна [56] объединить вместе – в структуре воображения – самые крупные и казавшиеся наиболее разъединенными небесные явления. Движения самых видимых объектов на небе, т. е. Солнца, Луны и Неподвижных Звезд благодаря этой гипотезе оказались в достаточной степени связанными друг с другом. Затмения двух великих светил рассчитывались, правда, не так легко, но объяснялись этой античной системой по существу так же несложно, как и современной. Когда эти ранние античные философы давали своим ученикам очень простые объяснения причин столь грозных явлений, это действо покрывалось печатью священнейшей тайны. Дело в том, что таким образом они могли бы избежать ярости людей и не навлекать на себя обвинения в нечестии, считая, что объяснение причин подобных явлений было отобрано ими у богов, а это воспринималось как самое ужасное знамение грядущей мести. Наклон эклиптики [к плоскости небесного экватора], следующая за ним смена сезонов, чередование дня и ночи, а также различная продолжительность дней и ночей в разные сезоны, – все это также довольно четко согласовывалось с античным учением. И если бы на небе не было других видимых (и подлежащих открытию) тел, кроме Солнца, Луны и Неподвижных Звезд, эта старая гипотеза с успехом могла бы выдержать испытание веками и триумфально дожить до самых отдаленных потомков.

(5) Раз эта гипотеза заслужила доверие человечества благодаря своему правдоподобию, она притягивала изумление и восхищение людей; т. е. чувства, которые еще больше укрепляют доверие, потому что воображению были представлены здесь новизна и красота такого взгляда на природу. До того, как эту систему стали изучать в мире, земля трактовалась (как это являлось глазу) в качестве бескрайней, необитаемой и неровной горизонтальной поверхности, в качестве основы и фундамента вселенной, которая окружена со всех сторон океаном, чьи корни, распространяясь повсюду, тянутся через всю бесконечную глубину под ней. Небо рассматривалось как твердая полусфера, которая покрывала землю и сливалась с океаном на краю горизонта. Солнце, Луна и все другие небесные тела вставали на востоке, взбирались вверх по выпуклой части небосвода, и снова опускались в западную часть океана, а оттуда, по неким подземным путям, возвращались на свои первоначальные места на востоке. Нет, это понимание не ограничивалось людьми или, по-другому, поэтами, изображавшими мнения людей: оно разделялось Ксенофаном, основателем философии элеатов, возникшей после ионийских и итальянских школ, и оно было самым ранним из всего, что появилось в Греции. Фалес из Милета также, согласно Аристотелю,[431] был одним из тех, кто, в общем, представлял Землю плавающей по огромному океану воды, и был близок к такому видению мира. Несмотря на то [57] что нам говорили Плутарх и Апулей относительно его астрономических открытий, все они, очевидно, должны были быть сделаны намного позже. Для тех же, кто не имел других идей о природе, кроме как разделять такой сбивчивый взгляд на вещи, появившаяся система должна была выглядеть очень приемлемой. Эта система представляла Землю разделенной на сушу и воду, подвешенной в центре вселенной и автоматически балансирующей саму себя; Земля представлялась окруженной элементами Воздуха и Эфира, и покрытой восьмью блестящими и кристаллическими Сферами, каждая из которых отличалась от других одним или несколькими прекрасными и светящимися небесными телами. Все эти сферы вращались вокруг общего центра, движения сфер разнились, но все были равномерные (equable) и пропорциональные. По-видимому, красота этой системы подсказала Платону[432] некую идею вроде гармонической пропорции, которая должна быть обнаружена в движениях небесных тел и расстояниях между ними. Похоже, она же навеяла ранним пифагорейцам знаменитое изобретение (fancy) Музыки Сфер: необычной и романтической идеи, неплохо соотносящейся с тем восхищением, которое способна вызвать такая блестящая система, запоминающаяся также изяществом новизны.

(6) Каковы бы ни были те недостатки, которые лежали в основе такого взгляда на вещи, все же они такие, с какими первые наблюдатели неба легко могли бы и не встретиться. Если нельзя взаимосвязанным образом описать все движения Пяти Планет, то бо?льшая часть из них с легкостью может быть описана с помощью такого подхода. Дело в том, что эти планеты и все их движения наименее заметны на небосклоне; и бо?льшая часть человечества их вовсе не замечает. И система, единственный недостаток которой кроется в области того, что она описывает, не может быть подобным образом дискредитирована. Если некоторые из этих явлений проявлялись также для Солнца или Луны, которые иногда ускоряли и снова замедляли свое движение, и это плохо соотносилось с теорией, то, во-первых, сей факт не мог быть обнаружен никем, кроме как наиболее внимательными наблюдателями. И, во-вторых, факт этот, стало быть, не мог бы не вызвать у нас изумления, что первооткрыватели, если так можно выразиться, умалчивали о своих прозрениях воображения (imaginations) и уделяли им мало внимания.

(7) Однако, именно ради того, чтобы исправить эти изъяны системы, Евдокс, друг и слушатель [лекций] Платона, посчитал необходимым увеличить число Небесных Сфер. Согласно наблюдениям, каждая Планета двигалась иногда вперед по направлению на восток (что само по себе выглядело необычно), иногда возвращалась назад, а иногда оставалась на месте. Предположение о том, [58] что Сфера Планеты будет по своему желанию иногда, если можно так выразиться, катиться вперед, иногда назад, а иногда не делать ни того, ни другого, противоречит всем естественным представлениям воображения. Последнее с легкостью и удовольствием воспринимает регулярное (regular) и упорядоченное движение, но ощущает себя то и дело остановленным и прерывающимся при попытке понять что-либо столь бессвязное и неопределенное. По своему естеству и желанию оно будет рассматривать прямые или поступательные движения Сферы, но каждый раз будет шокировано и, если можно так выразиться, резко вырвано из своего естественного хода ретроградными и стационарными (stationary) появлениями Планеты. Между Планетой и более привычными движениями Сферы наблюдается брешь, или интервал, и фантазирующая мысль (fancy) чувствует потребность в соединении; она не может заполнить брешь ничем, кроме как с помощью предположения о некоторой цепи промежуточных событий, связующих одно с другим.[433] Гипотеза о наличии других сфер, вращающихся на небесах (помимо тех сфер, в которых закреплены сами светящиеся тела), представляет собой цепь, при посредстве которой Евдокс стремился заполнить эту брешь. Он поместил из этих Сфер четыре над каждой из Пяти Планет: одну, в которой вращалось само светящееся тело, и три другие над ним. Каждая из Сфер имела регулярное (regular), постоянное, но, тем не менее, свое особенное движение, которое передавалось истинной Сфере Планеты, и тем самым новая Сфера являлась причиной разнообразия наблюдаемых в этих телах движений. Одна из таких Сфер, к примеру, характеризовалась колебательным движением[434] и напоминала круглый маятник часов. Когда часы переворачиваются, как Сфера вокруг своей оси, то маятник, также перевернутый, будет продолжать качаться и сообщать какому бы то ни было объекту, находящемуся внутри него, и свои собственные колебания, и круговое движение часов. Так эта колеблющаяся Сфера, будучи вращаема движением Сферы, которая над ней, сообщает Сфере, которая под ней, и круговое, и свое собственное колебательное движение. Одной производятся каждодневные обороты; другой производятся прямые, стационарные и ретроградные появления Планеты; с помощью оборотов, порожденных третьей Сферой, совершается годовой цикл обращения Планеты. Движения всех этих Сфер были, по своей сущности, постоянными и равномерными, такими, на которые воображение могло легко обратить внимание и рассмотреть. Они были связаны друг с другом, в противном случае в Сфере Планеты наблюдалось бы несвязное многообразие движений. Поскольку движения Солнца и Луны были более регулярными (regular), чем движения Пяти Планет, Евдокс поставил в соответствие каждой из них три Сферы [59] и придумал способ (imagined), каким он мог бы связать воедино все многообразие движений, которые можно было бы обнаружить в каждом из светил. Так как движение Неподвижных Звезд является абсолютно регулярным (regular), он посчитал, что для всех них одной Сферы будет достаточно. Поэтому, согласно этому счету, полное число Небесных Сфер доходит до 27. Современник Евдокса Каллипп, будучи немного моложе, обнаружил, что даже этого числа недостаточно для того, чтобы объединить то широкое разнообразие движений, которые он обнаружил в этих телах, и потому увеличил число Сфер до 34.[435] Аристотель, проведя еще более тщательное исследование, выяснил, что даже всех этих Сфер будет недостаточно; поэтому он добавил еще двадцать две, что увеличило общее число Сфер до 56.[436] Позднее наблюдатели все еще открывали новые движения и новые несходства на небесах. Поэтому необходимо было добавлять в систему новые Сферы, и некоторые из них помещать даже над Сферой Неподвижных Звезд. Так, уже в XVI в. Фракасторо[437] посчитал необходимым увеличить число Небесных Сфер до 72. Он был поражен красноречием Платона и Аристотеля, а также правильностью (regularity) и гармонией их системы, прекрасной и совершенной по своей сущности, несмотря на неточное согласование с рядом явлений. Тем самым он стремился возродить и вернуть к жизни античную Астрономию (долгое время уступавшую место Птолемею и Гиппарху.[438] Однако никто в то время уже не расценивал получающееся число чем-то окончательным и достаточным.

(8) Эта система постепенно становилась столь же изощренной и сложной, как и сами явления, хотя она была создана именно для того, чтобы связать эти явления между собой в одну общую картину. Воображение, стало быть, едва ли могло почувствовать облегчение от замешательства, в которое его вгоняли данные явления, все запутывающие и запутывающие положение вещей. По этой причине через определенное (не очень долгое) время после Аристотеля Аполлонием[439] была изобретена другая система, которая впоследствии была усовершенствована Гиппархом, а затем донесена до нас Птолемеем. Это была более искусственная система Эксцентрических Сфер и Эпициклов.

(9) В этой системе, прежде всего, проводится различие между подлинными (real) и [60] видимыми движениями небесных тел. Из-за огромных расстояний эти тела, по наблюдениям, должны были непременно вращаться по кругам, которые концентричны с Земным шаром и друг с другом; но по этой причине нет, стало быть, уверенности, что тела на самом деле (really) вращаются по таким кругам, т. к. если бы это было не так, они все равно показывали бы те же внешние признаки, т. е. те же траектории. Поэтому, исходя из предположения, что Солнце и другие Планеты вращаются по кругам, центры которых далеки от центра Земли, следует, что в процессе обращения небесные тела должны иногда приближаться, а иногда отдаляться от центра Земли. И, соответственно, обитателям Земли должно казаться, что небесные тела движутся быстрее в одном случае и медленнее в другом. Этим философам представлялось (imagined), что они могут оценить и вычислить, очевидно, неравные и непостоянные скорости всех этих тел.

(10) Было сделано предположение о том, что в твердой структуре Сферы каждой из Пяти Планет сформировалась еще одна малая Сфера, названная Эпициклом. Эта сфера вращается вокруг своего центра, в то же самое время она движется вокруг центра Земли вращением большой Сферы, между вогнутыми и выпуклыми сторонами которой она заключена. Мы могли бы себе представить, что малое колесо заключено во внешнем круге большого колеса, и обращается несколько раз вокруг своей оси, пока центр его (малого колеса) перемещается вокруг оси большого колеса. Таким же образом эти философы полагали, что могут представить себе и вычислить ретроградные, т. е. движущиеся назад (с востока на запад), и неподвижные объекты на небе, воплощающие собой самые нестандартные (irregular) явления. Планета, полагали они, прикреплялась к окружности, вращалась вокруг центра этой малой Сферы,[440] в то же самое время она перемещалась вокруг Земли за счет движения большой Сферы. Оборот этой малой Сферы, или Эпицикла, был таким, что когда Планета располагалась в верхней его части, т. е. когда она находилась дальше всего [от наблюдателя] и была наименее доступна для восприятия глазом, она перемещалась в том же самом направлении, в каком перемещался центр Эпицикла, или же Сфера, в которую был заключен Эпицикл. Когда же Планета располагалась в нижней части, т. е. ближе всего [к наблюдателю] и была наиболее доступна для восприятия глазом, то она перемещалась в направлении, противоположном центру Эпицикла. Точно таким же образом как каждая точка в верхней части внешнего круга колеса кареты крутится вперед в том же направлении, что и ось; тогда как каждая точка в нижней части внешнего круга крутится назад в противоположном направлении относительно оси. Следовательно, движения Планеты, если их рассматривать с Земли, кажутся прямыми в верхней части Эпицикла и ретроградными – т. е. направленными в обратную сторону – в нижней. Опять же, если Планета то опускается из верхней части в нижнюю, то, наоборот, поднимается из нижней части в верхнюю, она непременно будет казаться неподвижной (stationary).

[61] (11) Однако, хотя философы и могли, благодаря эксцентриситету большой Сферы, в какой-то мере объединить в общую картину неравные скорости небесных тел, а с помощью обращений малой Сферы – прямые, стационарные и ретроградные появления Планет, трудности все еще оставались. Ни Луна, ни три высших Планеты никогда не появлялись в одной и той же части неба, – ни в периоды наибольшего замедления их движения, ни даже в те периоды, когда, как считалось, они находятся на наибольшем удалении от Земли. Поэтому апогей, т. е. точка наибольшей удаленности от Земли, в Сферах каждого из этих небесных тел должен был обладать самостоятельным движением. Это движение и могло бы переместить апогей последовательно через все различные точки Эклиптики.[441] Философы предполагали, стало быть, что пока большая эксцентрическая Сфера вращается вокруг своего центра в восточном направлении, ее центр тоже вращается вокруг себя (по кругу) в западном направлении, вращается вокруг центра Земли. И поэтому ее апогей перемещается через все различные точки Эклиптики.

(12) Несмотря на то что заступникам данной системы удалось достичь определенной степени единообразия в объяснении действительных (real) направлений Планет, из-за наличия всех этих комбинированных и запутанных кругов они не смогли согласовать (adjust) скорости этих предполагаемых Сфер с некоторыми особенными явлениями. Речь идет, к примеру, о явлении, когда обращение любой из Сфер, если смотреть из ее собственного центра, должно казаться равномерным (equable) и единообразным. Наблюдение из этой центральной точки, – единственной точки, в которой можно правдиво судить о скорости двигающегося по кругу объекта, – все равно свидетельствовало о том, что обращения Сфер являются неправильными (irregular) и непостоянными. Это повергало воображение в смущение и замешательство. Поэтому сторонники системы изобрели для каждой из Сфер новый Круг, названный Уравновешивающим Кругом (Equalizing Circle), из центра которого все эти обращения должны казаться абсолютно равномерными.[442] А именно, философы так отрегулировали скорость этих Сфер, что хотя обращение каждой из них казалось неравномерным (irregular) при рассмотрении его из центра любой из Сфер, в пределах окружности Уравновешивающего Круга, однако, должна была найтись видимая точка следующего свойства. Находясь в ней, наблюдателю должно было казаться, что движения Сфер отсекают равные части Круга в равные промежутки времени, а сама эта точка является центром Уравновешивающего Круга.

(13) По-видимому, не что иное, кроме изобретения Уравновешивающего Круга не может с большей очевидностью продемонстрировать то, насколько покой и безмятежность воображения являются конечной целью философии. Движения небесных тел казались непостоянными и неравномерными, – как по своим скоростям, так и по своим направлениям. Поэтому они были таковы, что повергали воображение в смущение и замешательство всякий раз, когда оно делало попытки эти движения проследить. Изобретение Эксцентрических Сфер, Эпициклов, а также [феномена] обращения центров Эксцентрических Сфер, стремящееся уменьшить это смущение, объединяло несвязанные друг с другом явления, и вносило гармонию и порядок в разумную концепцию [62] движений этих тел. Это удалось, но не полностью; данное изобретение вводило единообразие и логичность в действительные направления [движений небесных тел]. Но скорости этих тел, наблюдаемые из точки – единственной точки, в которой можно правдиво судить о скорости объекта, двигающегося в Уравновешивающем Круге, – т. е. из центра этого Уравновешивающего Круга, в какой-то мере остались столь же непостоянными, как и прежде. Поэтому они все еще продолжали смущать воображение. Разум же от этого смущения чувствовал некоторое облегчение, когда усматривал, что какими бы неравномерными ни казались движения каждой из этих Сфер (рассматриваемые из их центра), в каждой из Сфер, однако, есть точка, из которой их обращение виделось замечательно равномерным и единообразным. И за таким положением дел воображение могло бы следовать с легкостью. Философы перенеслись, в своих фантазиях (fancy), в центры этих воображаемых Кругов и оттуда наслаждались наблюдением всех этих фантастических движений, устроенных в соответствии с гармонией и порядком. Но в качестве заслуженной награды философы получили вот что: эти наблюдения стали, вместе с тем, и окончанием их исследований. Теперь, наконец, они насладились той безмятежностью и покоем, к которым стремились, двигаясь по лабиринтам этой изощренной теории.[443] И теперь же философы созерцали эту самую прекрасную и удивительную часть великого театра природы, столь замечательно устроенную и созданную. Такую совершенную, что они могли с удовольствием и легкостью следить за всеми обращениями [небесных тел] и изменениями, которые в этой системе мироздания происходили.

(14) Системы Концентрических Сфер и Эксцентрических Сфер были, по-видимому, теми двумя системами астрономии, которые пользовались наибольшим доверием и авторитетом в той части античного мира, где люди более всего посвятили себя исследованиям неба. Однако Клеанф[444] и другие философы стоической школы, пришедшие после него, по-видимому, имели свою собственную систему, отличающуюся и от первой, и от второй. Но хотя они заслуженно прославились своими умениями в диалектике, а также чувством спокойствия и возвышенными идеями в сфере морали, эти ученые мужи так и не обрели мало-мальски значимого авторитета знатоков небес. Имена кого-либо из них[445] никогда не упоминались в античных списках великих астрономов и наблюдателей звезд. Они отвергали учение о Твердых Сферах (Solid Spheres) и утверждали, что области неба заполнены жидким эфиром, обладающим слишком податливой природой для того, чтобы своим собственным движением переносить такие невероятно огромные тела, как Солнце, Луна и Пять Планет. Эти тела, поэтому, так же как и Неподвижные Звезды, движутся не в результате воздействия окружающих тел, но имеют каждое в себе самих – и это им даже свойственно – жизненный принцип движения, который отличен от всех остальных. Именно он движет тело с одной, только ему свойственной скоростью и по направлению, только этому телу присущему. Согласно этому внутреннему принципу Неподвижные Звезды [63] обращаются прямо (directly) с востока на запад кругами, параллельными Экватору. Они обращаются, далее, более или менее в соответствии с их расстоянием или близостью к полюсам, а также скоростями, подчиненными правилу пропорциональности в том плане, что каждая из них завершает суточный период обращения за одно и то же время, что-то менее чем за 23 часа и 56 минут. По аналогичному принципу Солнце движется на запад (так как телам на небесах не позволено движение на восток), но с меньшей скоростью, чем Неподвижные Звезды. Оно завершает свой суточный период обращения за 24 часа, и, соответственно, каждый день заходит за них, на небесное расстояние, почти равное тому, которое оно проходит за 4 минуты. Это расстояние равняется почти одному градусу. Кроме того, обращение Солнца не направлено прямо на запад, и оно не является в точности круговым. Но после прохождения точки Летнего Солнцестояния его движение начинает постепенно отклоняться немного к югу; оно появляется на своем меридиане сегодня, но уже немного южнее, чем вчера; а завтра будет еще немного южнее, чем сегодня. И так Солнце продолжает каждый день описывать спираль вокруг Земли, которая постепенно уводит Солнце все южнее и южнее, пока, наконец, им не будет достигнута точка Зимнего Солнцестояния. В этой точке спираль начинает менять свое направление и постепенно, день за днем, смещает Солнце все дальше и дальше к северу, до тех пор, пока оно снова не достигнет точки Летнего Солнцестояния. В той же манере стоики объясняли движения Луны и Пяти Планет, полагая, что каждая из них вращается в сторону запада, но с разными направлениями и разными скоростями, которые к тому же постоянно меняются. Однако, в общем, эти небесные тела, по их мнению, двигались по сферическим линиям, немного наклоненным к Экватору.

(15) Эта система, по-видимому, никогда не пользовалась популярностью. Система Концентрических, так же как и система Эксцентрических Сфер предлагает определенное разумное основание и для постоянства и равномерности движения Неподвижных Звезд, и для разнообразия и неопределенности движения Планет. Каждая из них жалует нам определенную долю связности относительно этих, очевидным образом разрозненных явлений. Но существует другая система, которая не дает подобных оснований. Спросите стоика, почему все Неподвижные Звезды совершают свои ежедневные обращения по кругам, параллельным друг другу? Ведь все эти круги имеют разные диаметры, а сами Звезды – разные скорости, которые подчинены правилу пропорциональности лишь в том плане, что они все завершают свои периоды обращения в одно и то же время, а в течение всего хода обращения сохраняют одинаковое расстояние и местоположение относительно друг друга. Стоик не сможет дать другого ответа, кроме как объяснив этот процесс особенностями природы каждой Звезды или, если так можно выразиться, капризом каждой Звезды,[446] который направляет ее движение по столь специфической траектории. Стоическая система не в состоянии предложить принцип соединения, с помощью которого стоик мог бы в своем воображении соединить в одно целое [64] великое множество гармоничных обращений [небесных тел]. Однако каждая из тех двух систем, выдвигая гипотезу о твердости Небесного свода, позволяет легко это сделать. Стоик в равной степени не в состоянии соединить вместе особенности, которые наблюдаются в движениях других небесных тел. Вот эти особенности: движение небесных тел по спирали; попеременное продвижение с севера на юг и с юга на север; иногда ускоренные, а иногда замедленные движения Солнца и Луны; кроме того, движения Планет с запада на восток (прямые), с востока на запад (ретроградные), и стационарные их появления на небе. Все эти явления не имеют в стоической системе уз единства, оставаясь для стоической фантазии (fancy) столь же разрозненными и внутренне несвязанными, какими они с самого начала представали и воспринимались чувствами. Причем данный процесс происходил еще до того, как философия предприняла попытку осуществить новую расстановку небесных тел, расположить их на разном расстоянии и приписать каждому из них какой-то особенный, но вместе с тем правильный (regular) принцип движения. Еще до того, как философия стремилась систематизировать и расставить небесные тела и небесные явления в порядке, который бы позволил воображению скользить между ними без затруднений и не вызывать замешательства, как между самыми обыкновенными (regular), знакомыми и внутренне связанными явлениями природы.

(16) Такими были системы Астрономии в Древнем мире, которые, по-видимому, были приняты и усвоены большинством. Из них система Эксцентрических Сфер точнее всего согласовывалась с явлениями, наблюдаемыми на небесах. Она не была изобретена до тех пор, пока эти явления не были изучены с достаточной степенью точности и тщательности, на что в совокупности ушло больше ста лет. И она не была полностью осмыслена и усвоена Птолемеем до правления Антонина [Пия],[447] т. е. даже после гораздо более длительного периода наблюдений. Неудивительно поэтому, что эта система была подогнана под значительно большее число явлений, чем любая из двух других систем. Эти системы обрели ясные контуры еще до того, как искомые явления были исследованы с должным вниманием; вниманием, которое могло бы, следовательно, послужить их объединению в одну общую картину. Это объединение явлений в общую картину, однако, могло произойти не только благодаря широкому ви?дению, охвату явлений в целом, чего можно было бы вполне ожидать; но внимание наблюдателей следовало направлять и на изучение явлений во всех подробностях (чего ожидать было в то время нельзя). Эта система, по-видимому, со времен Гиппарха была широко принята теми, кто занимался исключительно изучением неба. Этот астроном первым составил каталог Неподвижных Звезд;[448] высчитал за 600 лет периоды обращения Солнца, Луны и Пяти Планет; выделил на небе области, в которых в течение всего этого периода должно было появиться каждое из тел; установил время затмений Солнца и Луны, а также определенные места на Земле, откуда эти затмения должны быть видны. По мере того как происходившие события с определенной мерой точности (хотя и с меньшей, с высоты достижений последующего развития Астрономии) совпадали с предсказаниями Гиппарха, сделанные им в рамках этой системы вычисления [65] в огромной степени превосходили все, что тогда знал мир. Они подтвердили для всех астрономов и математиков преимущество этой системы над всеми теми, которые были известны ранее.

(17) Однако это ее преимущество казалось убедительным лишь для астрономов и математиков. Дело в том, что вопреки очевидному превосходству этой системы над всеми известными миру в то время, она не была принята ни одной философской школой.

(18) Еще задолго до того времени, когда жил и работал Гиппарх, философы, по-видимому, отошли от изучения природы.[449] Они занимались, главным образом, вопросами этики, риторики и диалектики.[450] Более того. К этому времени всякая философская школа уже завершила свою собственную систему или теорию вселенной, так что ни один аргумент, исходящий от человека, не смог бы побудить их отказаться от своей системы даже частично. Далее, высокомерное и невежественное пренебрежение, с которым философы в то время относились ко всем математикам, к коим они причисляли также и астрономов, – оно тоже, по-видимому, встало на пути глубокого изучения доктрин астрономов и понимания высказываемых ими точек зрения. Ни Цицерон, ни Сенека, довольно часто упоминающие в своих трудах об античных системах астрономии, ни единым словом не обмолвились о системе Гиппарха. Имя Гиппарха невозможно найти в трудах Сенеки. Оно единожды упоминается в сочинениях Цицерона, в письме к Аттику,[451] но без одобрения, и говорит он о Гиппархе как о географе, а не астрономе. Когда Плутарх в своей второй книге, касающейся взглядов философов, перечисляет все античные системы астрономии,[452] он нигде не упоминает эту единственную приемлемую на то время систему. Представляется, что эти три автора общались лишь с философскими сочинениями. Плиний Старший,[453] человек, чья любознательность по праву распространялась на все области познания, в самом деле описывает систему Гиппарха, но нигде не упоминает имени ее автора. Такое Плинию приходится делать нередко; но он делал это безо всякой нотки того наивысшего восхищения, которое Гиппарх справедливо заслужил за свои заслуги. Подобное глубокое игнорирование[454] великих учителей человечества в отношении [66] такой важной области знания их эпохи, времени, в которое они жили сами, является прямо-таки невероятным. И я посчитал, что этот сюжет заслуживает того, чтобы быть отмеченным даже в столь кратком отчете о революционных преобразованиях (revolutions) в философии.

(19) Системы во многих отношениях схожи с машинами.[455] Машина – это небольшая система, которая создана для осуществления, а также для соединения в реальной жизни различных движений и эффектов, задуманных художником. Система же является воображаемой машиной, изобретенной для мысленного соединения этих различных движений и эффектов, которые уже совершены в реальной жизни. Машины, которые были изначально изобретены для совершения каких-либо особенных движений, всегда являются самыми сложными. И последующие поколения художников обычно осознавали, что тех же самых эффектов можно гораздо легче добиться с помощью меньшего числа колес, меньшего числа принципов движения, чем использовалось изначально.[456] По той же причине первые системы всегда наиболее сложны. А конкретная связующая цепь, или принцип, обыкновенно считаются необходимыми для соединения двух, на первый взгляд не связанных между собой явлений. Но затем часто оказывается, что и одного величественного объединяющего принципа оказывается достаточно, чтобы связать воедино все рассогласованные явления, которые имеют место в целом ряде вещей. Сколько колес необходимо для того, чтобы эта воображаемая машина – система Эксцентрических Сфер – продолжала свое движение! Одного такого принципа требует движущееся в западном направлении суточное обращение Небесного свода, стремительность которого несет вместе с собой все остальные небесные тела. Еще одного принципа требуют – причем для каждого из тел – периодические обращения Солнца, Луны и Пяти Планет в восточном направлении. Их по-разному ускоряющиеся и замедляющиеся движения требуют, чтобы эти колеса, или круги, не были концентрическими ни с Небесным сводом, ни друг с другом; это обстоятельство более всего остального, по-видимому, нарушает гармонию вселенной. Ретроградные (т. е. с востока на запад) и стационарные движения Пяти Планет, равно как и крайнее непостоянство движений Луны требуют, для каждого из этих тел, Эпицикла, т. е. еще одного малого колеса, прикрепленного к окружности большого колеса. Это еще больше подрывает единообразие системы. Движение апогея [67] каждого из этих тел требует – опять же в каждом из них – еще одного колеса, для того чтобы нести центры их Эксцентрических Сфер вокруг центра Земли. И получается: хоть эта воображаемая машина, возможно, и была проще и определенно лучше подходила под объяснение явлений, чем система Аристотеля из 56 Планетарных Сфер, но все равно она была слишком сложной и запутанной. В этой ситуации воображение не могло спокойно пребывать в состоянии безмятежности и удовлетворения.

(20) Система сохраняла, однако, авторитет, не теряя своей репутации до тех пор, пока наука была хоть сколько-нибудь почитаема в Древнем мире. После правления Антонина [Пия] и, на самом деле, уже после века Гиппарха, жившего почти за триста лет до Антонина, высокая репутация, которую приобрели ранние философы, так крепко засела в умах человечества, что, казалось, астрономы потеряли надежду когда-либо получить должное признание. Считалось, что вся человеческая мудрость содержалась в сочинениях старых ученых мужей. Единственно возможным способом утвердить и подтвердить авторитет новых астрономов стали сокращения, объяснения или же комментирование старых трудов. Тем самым молодые показывали себя как способных людей, которые, по крайней мере, в состоянии понять высочайшие тайны древних мудрецов. Прокл [Диадох] и Теон [Александрийский] написали комментарии к системе Птолемея,[457] но попытка самим создать новую систему расценивалась бы ими не только как самонадеянность, но и как неуважение к памяти столь досточтимых предшественников.

(21) Распад Римской империи и наряду с ним случившееся несколькими веками позднее низвержение всякого закона и порядка повлекли за собой абсолютное пренебрежение изучением связующих принципов природы. Это изучение может прогрессировать только при наличии досуга и обеспеченности. Оказалось, что когда не стало прежних великих завоевателей и воспитателей человечества, то, по-видимому, Арабский халифат стал первым государством, под властью которого мир приобрел спокойствие, столь необходимое для развития наук. Именно под покровительством богатых и могущественных арабских правителей возрождались и развивались на Востоке античные науки: греческая философия и астрономия. Упорядоченность жизни и спокойствие людей, которые распространяли по всем своим обширным владениям милосердные, умеренные и справедливые правители, возродили любопытство человечества к разысканию связующих принципов природы. Слава греческого и римского учения была еще в памяти людей того времени, что возбудило у них жажду знаний и желание разобраться с этими [68] глубокомысленными предметами, оставленными в трудах столь известных и прославленных мудрецов этих двух народов.

(22) Так, на арабский язык были переведены и позднее с надлежащей тщательностью изучены работы многих греческих философов, в частности Аристотеля, Птолемея, Гиппократа и Галена. При сравнении с сырыми очерками собственного творчества, появившимися к тому времени (а такое творчество, как нам представляется, имеет место в любом месте, где наука только лишь зарождается), арабы легко заметили превосходство греческой мысли. Это с необходимостью привело их к идее воспользоваться системами греческого духа, особенно в области Астрономии. Никогда впоследствии авторитет единожды усвоенной арабами греческой системы так и не был ими оспорен. Несмотря на неслыханную щедрость Аббасидов, второй [после Омейядов] династии арабских халифов [750–1258], которую, как говорят, они проявили при поддержке своих астрономов, обеспечивая их лучшими инструментами и бо?льшим их количеством по сравнению с тем, которое имелось у Птолемея и Гиппарха, все же изучение наук в этой могущественной империи оказалось не на высоте. Оно было либо слишком незрелым, либо слишком резко прервалось в своем историческом последовательном развитии. Это не позволило арабским ученым внести существенные поправки в доктрины античных математиков. Человечество еще не имело достаточно времени для надлежащего ознакомления с античными системами. Поэтому оно не могло не воспринимать их без некоторой степени того изумления (astonishment), которое вызывалось их величием (grandeur) и новизной; новизной особого рода, которая одновременно располагала к себе, ибо содержала новое, и вызывала уважение и авторитет, т. к. была родом из Античности. Люди были все еще слишком очарованы (enslaved) теми системами, чтобы осмелиться от них отойти; но затем нахлынувшее смятение сначала пошатнуло, а затем и перевернуло престол мирных правителей халифата, и оно же изгнало интерес к науке из этой империи. Перед этим, однако, арабским астрономам удалось внести несколько весомых уточнений. С большей точностью, чем когда-либо прежде был измерен угол наклона Эклиптики к экватору. Таблицы Птолемея по мере того, как шло время, а также из-за неточности наблюдений, на которых эти таблицы были основаны, оказывались, в целом, довольно далекими от того, что на самом деле происходило с небесными телами, и от того, что в действительности предсказывал сам Птолемей. Стало быть, назрела необходимость для составления новых таблиц. Это и было, соответственно, сделано по распоряжению халифа Аль-Мамуна,[458] во время правления которого также были проведены первые, известные с начала нашей христианской эры измерения Земли: [69] два арабских астронома на равнине Сеннаар [Сенджар] (Sennaar)[459] провели градусные измерения окружности Земли [между Тигром и Евфратом] и определили длину 1° земного меридиана.[460]

(23) Победоносные армии сарацинов принесли в Испанию не только науку, но и смелость Востока: они принесли с собой таблицы Аль-Мамуна и арабские переводы Птолемея и Аристотеля; так Европа со времен Вавилона во второй раз познакомилась с основами научных знаний о небесных телах. Трактаты Птолемея переводили с арабского на латынь, а перипатетическая философия изучалась Аверроэсом и Авиценной с таким рвением и таким преклонением перед учениями Запада, какое исподволь всегда наблюдалось на Востоке.

(24) Учение о Твердых Сферах (Solid Spheres) изначально создавалось с целью дать физическое обоснование вращений небесных тел в соответствии с системой Концентрических Кругов, с которой это учение легко согласуется. Математики, которые изобрели доктрину Эксцентрических Кругов и Эпициклов, довольствовались демонстрацией того, каким образом явления могут быть связаны друг с другом при условии, что небесные тела вращаются по таким орбитам. В этом случае, по их мнению, достижима определенная степень единообразия и внутренней логической обоснованности при определении траекторий их реального движения. Физические причины движения небесных тел они оставляли для рассмотрения философам; хотя, как видно из некоторых фрагментов сочинений Птолемея, у математиков имелось некоторое общее представление о том, что траектории движения небесных тел объясняются похожей гипотезой. Однако, несмотря на то что система Гиппарха[461] была одобрена и усвоена всеми астрономами и математиками, ни одна философская школа в античности, как уже отмечалось нами выше, не приняла ее. По-видимому, поэтому они и не предприняли ни одной попытки согласовать ее с такого рода гипотезой.

(25) Схоласты, которые сразу же и одновременно получили от арабов философию Аристотеля и астрономию Гиппарха, были поставлены перед необходимостью сопоставить одну с другой и соединить вместе систему вращений по Эксцентрическим Кругам и Эпициклам, с одной стороны, с учением о Твердых Сферах – с другой. Самые разные философы неоднократно пытались это сделать, но среди всех этих попыток только попытка Пурбаха[462] в XV в. была признана самой удачной и получила известность. Хотя его гипотеза является самой простой из всех, [70] разбираться в ней без схемы бессмысленно; но даже при наличии схемы легкодоступной для разума она не становится. Дело в том, что если система Эксцентрических Кругов и Эпициклов с самого начала была слишком сложной и замысловатой задачей для воображения, чтобы оно могло успокоиться на ней с умиротворением и полным удовлетворением, то после прибавления новых сведений она стала еще запутаннее. Весь мир вполне заслуженно аплодировал мастерству (ingenuity) этого философа, который смог столь удачным образом объединить, наконец, эти две казавшиеся несовместимыми системы. Его труды, однако, по-видимому, скорее усилили, нежели уменьшили и свели на нет причины неудовлетворенности, которые ученые начали испытывать вскоре после возникновения системы Птолемея. Так же как и большинство ученых, работавших до него над проблемой по тому же плану, Пурбах усложнил имеющуюся картину, сделал ее еще более запутанной, чем она была ранее.

(26) Сложность данной системы, однако, не была единственной причиной неудовлетворенности, которую весь мир начал высказывать вскоре после Пурбаха. Таблицы Птолемея из-за неточности наблюдений, на которых они были основаны, перестали соответствовать реальной ситуации с небесными телами. И в IX в. во времена Аль-Мамуна были составлены – на основе той же гипотезы – новые таблицы, чтобы исправить ошибочные отклонения прежних таблиц. Но и новые таблицы по прошествии нескольких веков стали бесполезны по схожим причинам. В XIII в. Альфонс Мудрый [Альфонсо X Кастильский], философствующий король Кастилии,[463] счел необходимым отдать распоряжение составить новые таблицы, которые позже будут названы в честь него. Именно он стал широко известен своей дерзновенной и причудливой фразой, суть которой в том, что если бы с ним посоветовались перед созданием Вселенной, он смог бы дать Творцу дельный совет. Его меткое изречение (апофтегма), очевидно, основывалось на неприязни к замысловатой системе Птолемея. К XV в. отклонения таблиц Альфонса от реальности стали столь же ощутимыми и значительными, как это уже бывало с таблицами Птолемея и Аль-Мамуна. Стало очевидно, что хотя система Птолемея, вероятно, и соответствует действительности в главном, все же необходимо вносить в нее поправки. Причем это необходимо сделать еще до того, как применять систему в целях точного соответствия с наблюдаемыми явлениями. Относительно Птолемеевой системы обращений по Эксцентрическим Кругам и Эпициклам (предполагая, что последние вообще существуют) было очевидно, что ее нельзя было оставлять в точности такой, какой ее представлял сам Птолемей. Дело в том, что траектории обращения небесных тел за короткий промежуток времени сильно отклонялись от расчетных данных, вычисленных самым тщательным образом на основании его гипотезы. Таким образом, отчетливо выявилась [71] острая необходимость скорректировать с помощью более тщательных и точных наблюдений как скорости, так и направления всех орбит (wheels) и кругов (circles), входящих в состав гипотезы. Этот процесс начал, соответственно, Пурбах, затем продолжил Региомонтан,[464] ученик, последователь и модернизатор (perfecter) системы Пурбаха. Он скоропостижно скончался, так и не доведя до логического завершения многочисленные проекты по восстановлению старых, открытию и развитию новых наук, что и по сей день заставляет нас глубоко сожалеть о его смерти.

(27) Если убедить мир в том, что существующую систему следует исправить, тогда не так уже сложно сделать и второй шаг – убедить всех, что систему нужно демонтировать. Через некоторое время после смерти Региомонтана таким образом стал размышлять о новой системе Коперник.[465] Эта новая система должна была систематизировать небесные явления более простым и одновременно более точным способом, нежели это сделал Птолемей.

(28) Некоторая неразбериха, которая имела место относительно движения небесных тел (если исходить из старой гипотезы), и натолкнула его, как говорит сам Коперник,[466] на мысль о создании новой системы. Идея заключалась в том, что небесные тела – эти величайшие творения природы – не могут быть лишены долее той гармонии и соразмерности (proportion), которые обнаруживаются даже в ничтожных созданиях природы. Больше всего неудовлетворенности ему доставляло движение Уравновешивающего Круга. Согласно этой концепции,[467] обращения Небесных Сфер описываются как исключительно равномерные; но при наблюдении из точки, отличной от центра этих Сфер, получается фактическая неравномерность в движении последних. Это противоречило наиболее естественной и, в самом деле, фундаментальной идее, которой до настоящего времени придерживались все авторы астрономических систем – Платон, Евдокс [Книдский], Аристотель и даже сами Гиппарх и Птолемей. Идея заключалась в том, что фактическое движение этих прекрасных неземных объектов обязательно должно быть совершенно правильным (regular) и протекать, до некоторой степени, в согласии с воображением, равно как и с тем, как сами объекты даны чувствам. Поэтому Коперник начал рассуждать так: а можно ли, предположив, что небесные тела организованы в другом порядке, нежели в том, в каком их представляли себе Аристотель и Гиппарх, достичь а) искомого единообразия и б) не ставить его в заслугу (bestowed upon)[468] движениям этих тел. В поисках истинной организации небесных тел он изучил все малоизвестные традиции и предания, которые дошли до его современников. Для той же цели он рассматривал любые иные гипотезы (помимо основной), зародившиеся в античном мире. Он вычитал у Плутарха,[469] что некоторые [72] старые пифагорейцы представляли Землю вращающейся вокруг центра Вселенной, наподобие того как колесо вращается вокруг своей оси. А другие ученые того же течения удаляли Землю из центра и представляли ее вращающейся по Эклиптике так, как звезда вращается вокруг центрального огня. Под этим центральным огнем, как предполагал Коперник, они имели в виду Солнце. И хотя здесь он глубоко заблуждался,[470] но, по-видимому, именно под влиянием такого истолкования идеи пифагорейцев он начал искать способ формулировки новой гипотезы с целью соответствия ее небесным явлениям. Предполагаемый авторитет этих древних философов если и не дал Копернику оснований для создания новой системы, то все же, как представляется, по крайней мере, помог ему утвердиться во мнении. Для принятия этого руководящего мнения у ученого, наверное, были в наличии и другие основания (кажется невероятным, что их не было), несмотря на то что сам он утверждал противоположное.

(29) Потом Копернику пришло на ум, что если Земля, по предположению, делает каждый день оборот вокруг своей оси в направлении с запада на восток, то будет казаться, что все небесные тела вращаются в противоположную сторону – с востока на запад. Согласно данной гипотезе суточное обращение тел на небосводе могло быть лишь кажущимся, иллюзорным. Небесный свод, не совершая никакого видимого (sensible) движения, может полностью находиться в покое; в то время как Солнце, Луна и пять других планет также могут покоиться, за исключением присущего им всем вращения на восток по своей собственной траектории. Поэтому Коперник предположил, что Земля вместе с другими планетами вращается вокруг Солнца по орбите, а) внутри которой заключены орбиты Венеры и Меркурия, и б) которая сама, в свою очередь, заключена внутри орбит Марса, Юпитера и Сатурна. Тем самым Копернику удалось согласовать видимое годовое вращение Солнца с прямыми, ретроградными и стационарными появлениями планет, избежав при этом запутанных трудностей теории Эпициклов.[471] Пока, стало быть, Земля фактически совершала оборот вокруг Солнца с одной стороны Небесного свода, казалось, что Солнце оборачивается вокруг Земли с другой его стороны. А пока Земля двигалась вперед по своему годовому курсу, Солнце, казалось, двигалось на восток по присущей ему собственной траектории. Коперник предположил, что ось Земли всегда параллельна самой себе, но не в точности перпендикулярна, а несколько наклонена к плоскости ее орбиты. И соответственно, Земля поворачивается к Солнцу одним полюсом, находясь с одной стороны [73] от него, – и другим полюсом, находясь с другой стороны. Таким способом Копернику удалось объяснить наклон Эклиптики, кажущиеся различными чередующиеся движения Солнца с севера на юг и с юга на север, последовательную смену времен года, а также различную продолжительность дня и ночи в разные времена года.

(30) Если, стало быть, новая гипотеза удачно связала воедино все эти явления (что было возможно ранее и по теории Птолемея), то теперь появились феномены, которые она могла связать друг с другом гораздо лучше. Когда три верхних Планеты находились на небольшом удалении от Солнца, они представлялись всегда наиболее удаленными от Земли, самыми маленькими и наименее доступными глазу; казалось, что они вращаются вперед в прямом направлении и с максимальной скоростью. И, наоборот, когда эти планеты находились напротив Солнца, т. е. на своем меридиане [на юге] около полуночи, они казались самыми близкими к Земле, самыми большими светилами и были наиболее заметны глазу. Казалось, они двигались в обратном направлении, с востока на запад (ретроградное движение). Для того чтобы объяснить эти явления, в системе Птолемея предполагалось, что каждая из этих планет находится в одном случае в верхней части своих нескольких эпициклов, а в другом случае – в нижней части. Но отсюда замечательным образом не вытекает наличие удовлетворительного принципа связи, который мог бы легко привести разум к осознанию. Осознанию того, как Эпициклы этих Планет, сферы которых столь значительно удалены от сферы Солнца, могут зависеть от движения последнего, или, если так можно выразиться, выдерживать свой ритм в зависимости от движения Солнца. Система Коперника с этим затруднением легко справилась, подобно менее сложной машине, которой не требуется прибегать к помощи Эпициклов, чтобы связать воедино сложные явления небес меньшим числом движений и инструментов. Когда верхние Планеты появляются вблизи Солнца, это значит, что они располагаются на той стороне их орбит, которая находится практически напротив Земли и на максимальном удалении от нее; именно поэтому Планеты кажутся самыми маленькими и почти незаметны глазу. Когда же они вращаются в направлении, практически противоположном направлению вращения Земли, то кажется, будто они движутся вперед с двойной скоростью. Точно так же как когда одно судно движется в противоположном направлении относительно другого судна, с этого последнего кажется, будто первое идет со скоростью, равной сумме скоростей обоих суден: со своей скоростью плюс скорость того судна, с которого ведется наблюдение. И наоборот, когда те Планеты находятся напротив Солнца, они по одну сторону с Землей, ближе всего к ней, наиболее заметны глазу и двигаются с ней в одном направлении. Однако поскольку они вращаются вокруг Солнца медленнее, чем Земля, та их неизбежно обгоняет, и они оказываются позади нее; поэтому кажется, будто Планеты вращаются в обратную сторону. Точно так же происходит, когда одно судно идет с меньшей скоростью, чем другое, но в одном и том же направлении. Тогда, наблюдая со второго судна, кажется, будто первое движется в обратную сторону. Похожим образом, опираясь на монотонное годовое вращение Земли, Коперник связал воедино и объяснил прямое и ретроградное движение двух малых Планет, а также стационарные появления всех Пяти Планет.

(31) Наблюдались еще некоторые особенные явления у двух малых [74] Планет, которые лучше соответствовали и объяснялись системой Коперника, и хуже – системой Птолемея. Венера и Меркурий кажутся всегда неустанно следующими за Солнцем, появляясь то с одной, то с другой стороны великого светила. При этом Меркурий почти всегда спрятан в лучах Солнца, а Венера никогда не отклоняется от него больше чем на 48 градусов. В отличие от них, три другие Планеты мы чаще наблюдаем на противоположной стороне Небесного свода, на максимально возможном расстоянии от Солнца. Система Птолемея предполагала, что центры Эпициклов этих двух Планет, Меркурия и Венеры всегда находятся на одной линии с центрами Эпициклов Земли и Солнца. Поэтому она отвечала на данный парадокс следующее. Эти две Планеты появляются вблизи Солнца, находясь либо в верхней, либо в нижней части своих Эпициклов. А на максимальном расстоянии от Солнца мы их видим, стало быть, когда они находятся по боковым сторонам Эпициклов. Однако это соображение никак не объясняло, почему Эпициклы этих двух Планет при наблюдении не подчиняются правилу обращения трех других Планет. В частности, оно не находило разумного основания огромной величине Эпицикла Венеры, стороны которого должны находиться в 48 градусах от Солнца, в то время как центр должен быть вблизи этого светила, и диаметр должен был по идее составлять более четверти (квадранта) всего Большого Круга. Однако ясность, с которой все эти явления без особого труда трактовались с помощью новой гипотезы [Коперника], предполагающей вращение двух малых Планет вокруг Солнца по орбитам, расположенным внутри орбиты Земли, была слишком очевидной для того, чтобы потребовать новых пояснений.

(32) Таким образом, новая картина вещей на данном этапе рассматривала небесные явления гораздо более последовательно и связно, чем это было до сих пор сделано в любой из предшествовавших систем. Достигнуто это было, кроме того, за счет лучшего инструментария (machinery), который отличался простотой, ясностью для ума (intelligible) и изяществом. Дело представлялось так, что Солнце, великое светило Вселенной, размеры которого превышали размеры всех Планет, вместе взятых, неподвижно покоится в центре, озаряя теплом и светом все миры, вращающиеся вокруг него по одной единообразной траектории, с большей или меньшей периодичностью в зависимости от степени удаленности от Солнца. Эта система отбросила факт суточного вращения небосвода, скорость которого, в рамках старой гипотезы, превосходила способности человеческого разума. Она освободила воображение не только от сложной путаницы с Эпициклами, но и от трудностей распознавания (conceiving) двух типов движения, которое в одно и то же время происходило разнонаправленным образом и которым система Птолемея и Аристотеля награждала все Планеты. Я имею в виду суточное движение в западном направлении и периодические обращения на восток. Признание обращения Земли вокруг своей собственной оси избавило нас от необходимости предполагать первое; второе же было легко распознать само по себе. Согласно всем другим системам взглядов Пять Планет представлялись в качестве объектов особого рода, непохожих на любые другие объекты, к которым привыкло наше воображение. Когда же предположили, [75] что эти Планеты вращаются вместе с Землей вокруг Солнца, их естественным образом сочли схожими с Землей: они представлялись обитаемыми, непроницаемыми, и освещенными лишь солнечными лучами. Новая теория, следовательно, поместила их в один ряд с другими вещами того же рода, объектами, которые из всех более всего нам знакомы; тем самым она развеяла страх и неуверенность (uncertainty), которые порождались странностью этих объектов и уникальностью, единственной в своем роде, их появления на небе. Более того, теперь картина вещей более соответствовала великой цели Философии и могла дать лучший ответ.

(33) Однако, не только лишь красота и простота[472] данной системы делали ее столь привлекательной для воображения. Новизна и неожиданность того нового взгляда на природу, который она открыла человеческой фантазии (fancy), пробудили больше изумления и удивления, чем самые странные из явлений, которые эта система была призвана сделать ясными и понятными. Такие чувства вызывали еще большее восхищение новой системой. Ибо, хотя великая цель Философии и заключается в том, чтобы успокоить то самое Изумление, которое возбуждают необычные или на первый взгляд несвязанные между собой явления природы, она все же никогда не достигает такого триумфа, как в те моменты, когда чтобы связать воедино несколько, казалось бы, в отдельности незначительных фактов, она создает, если так можно выразиться, иной порядок вещей, в действительности более естественный, проще обозримый для воображения, но и более новый, более идущий вразрез с общепринятым мнением и ожиданием, чем любые из явлений самих по себе, подлежащих связи. И как мы видим на данном примере, для того чтобы связать в одну цепь некоторые кажущиеся нерегулярности в движении Планет, – этих самых незначительных объектов на небосводе, настолько незначительных, что большинству людей ни разу не представится случая заметить их в течение всей своей долгой жизни,[473] – Философия, если воспользоваться образным языком Тихо Браге, сдвинула Землю с места, остановила вращение Небесного свода, заставила Солнце замереть и полностью низвергла старый порядок во всей Вселенной.[474]

(34) Таковы были преимущества новой гипотезы, как они представлялись автору, когда он впервые изобрел ее. Любовь к парадоксам, столь естественная для ученых, удовольствие, которое они так часто находят в упоении новизной своих предполагаемых открытий, а также изумление (amazement) человечества, – все это, безусловно, могло сыграть свою решающую роль в том, что Коперник (несмотря на возражения, высказанные нам одним из его учеников) принял данную систему взглядов. И все же, когда Коперник закончил свой [76] трактат «О вращениях небесных сфер»[475] и начал хладнокровно рассуждать, до какой степени странное учение он собирался представить миру, то настолько испугался направленных против него предрассудков человечества, что принял крайне непростое для философа (по роду воздержания) решение не высказываться. Он положил свой трактат в стол на 30 долгих лет.[476] Наконец, на склоне лет Коперник оторвал труд от себя, передал его ученикам,[477] однако умер во время его печатания и еще до того, как трактат увидел свет.[478]

(35) Когда труд вышел в свет, он вызвал почти всеобщее осуждение, как со стороны людей образованных, так и со стороны невежд. Естественные предубеждения рассудка (sense), подкрепленные образованием, слишком сильно властвовали и над теми, и над другими, чтобы они могли провести серьезный анализ трактата и дать ему объективную оценку. Лишь несколько последователей Коперника, которым он сам преподавал свою систему, восприняли ее с должным почтением и восторгом. Один из них, Рейнгольд,[479] составил на основе данной гипотезы новые астрономические таблицы. Они были более обширные и точные по сравнению с теми, которые были включены в трактат «О вращениях небесных сфер», ибо Коперник все же допустил некоторые ошибки в расчетах.[480] Вскоре выяснилось, что новые таблицы, названные «Прусскими таблицами», более точно отражали небесные явления, чем Альфонсовы таблицы. Сей факт должен был естественным образом сформировать предубеждение в пользу усердия и скрупулезной точности Коперника в его наблюдениях неба. Но, казалось, ничто не свидетельствовало в пользу его гипотезы; дело в том, что те же самые наблюдения и результаты тех же самых вычислений могли быть вписаны в систему Птолемея, причем без внесения в нее существенных корректив. Прочие же незначительные коррективы Птолемей сам предвидел, и о необходимости их учитывать сам предупреждал. В итоге предубеждение сформировалось в пользу обоих систем, и ученые начали интересоваться новой гипотезой Коперника, уделяя ей некоторое внимание. Гипотеза Коперника позволяла выполнять вычисления самыми простыми методами, и на ее основе получались наиболее точные предсказания. Высшая степень стройности и связности, которыми система Коперника наделяла небесные явления, простота и единообразие, вносимые ею в изучение наблюдаемых направлений и скоростей движения Планет, вскоре расположили многих астрономов сначала [77] поддержать, а затем и полностью принять эту систему. Эта система, следовательно, очень удачно связала воедино самые необычные и разрозненные объекты из числа тех, которые занимали мысли астрономов. Никакая другая вещь не может так явно продемонстрировать ту легкость, с которой ученые перестают слепо доверять (evidence) своим ощущениям, чтобы сохранить стройность и связность идей, существующих в их воображении, чем та готовность, с которой многие искуснейшие астрономы смирились с этим наиболее кричащим парадоксом во всей философии. Это было сделано даже несмотря на несовместимость гипотезы Коперника со всеми существующими на тот момент системами физики и огромное количество других обоснованных возражений, для которых картина вещей в том виде, в каком ее оставил Коперник, была вполне уязвима.

(36) Не стоит изумляться тому, что система Коперника была принята только астрономами.[481] Ученые во всех других областях знания продолжали относиться к ней с тем же пренебрежением, что и невежды. Даже среди астрономов не было единства в ее оценке. Многие из них отвергали это учение, поскольку оно не только противоречило господствующей системе Натурфилософии, но и, по-видимому, наталкивалось сразу на несколько трудностей, если рассматривать его с чисто астрономической точки зрения.

(37) Часть возражений против тезиса о движении Земли, проистекающих из предубеждений, основанных на чувственном опыте, защитники системы и в самом деле преодолели без особого труда. Они показали, что Земля в действительности может находиться в движении, хотя ее обитателям будет казаться, что она неподвижна. А Солнце и Неподвижные Звезды могут на самом деле находиться в состоянии покоя, хотя с Земли они будут казаться движущимися, – подобно тому, как судно,[482] плывущее по спокойному морю, кажется неподвижным для тех, кто на нем находится. И в то же время объекты, мимо которых проходит Земля, будут казаться движущимися, несмотря на то что в действительности они покоятся.

(38) Были, однако, и другие возражения, основанные на тех же естественных предубеждениях, но их оказалось сложнее преодолеть. Земля всегда представлялась сознанию (senses) не только как объект, находящийся в покое, но и как объект инертный, массивный, противный всякому движению. Человеческое воображение привыкло воспринимать Землю именно такой, и ему доставляло большие страдания резко принудительно и даже под грузом обязательств воспринимать ее, в соответствии с системой Коперника, как быстро движущийся объект.[483] Для того чтобы их возражения было сложнее опровергнуть, противники гипотезы Коперника [78] постарались рассчитать максимальную скорость движения Земли. Для этого они взяли высчитанную на то время длину окружности Земли (более 23 тысяч миль). Теперь, если Земля, по предположению, должна каждые сутки обращаться вокруг своей оси, каждая точка ее вблизи экватора должна в сутки проходить более 23 тысяч миль. Следовательно, она должна двигаться со скоростью примерно тысяча миль в час, или около 16 миль в минуту, т. е. быстрее полета пушечного ядра и даже быстрее скорости распространения звука. Такая скорость орбитального периодического движения Земли представляется разуму еще более невероятной (violent), чем ее суточное обращение вокруг своей оси. Как, поэтому, воображение вообще может воспринимать столь массивное тело (Землю), наделенное и самым естественным образом движущееся с такой огромной скоростью? Перипатетическая философия, единственная в то время распространенная по всему миру философия,[484] еще более способствовала укреплению этого предубеждения. Эта философия по вполне естественным, хотя, возможно, и лишенным почвы основаниям подразделяла все движения на естественные и насильственные. Естественными считались те движения, которые проистекали из врожденных (innate) свойств вещей (например, падение камня). Насильственными считались движения, вызванные внешней силой и в некоторой степени противные естественной природе тел. Примером таких движений может служить движение камня вверх путем подбрасывания или же его горизонтальное движение. Перипатетики считали, что насильственное движение не может быть продолжительным; оно постоянно ослабляется естественной природой тела и, в конце концов, вскоре сводится ею на нет. Естественным движением Земли, как это с очевидностью представлялось наблюдателям во всех ее частях, было движение вниз, по прямой линии к центру. Тогда как естественным движением огня и воздуха было, наоборот, движение вверх, по прямой линии от центра Земли. Движение по кругу считалось естественным только для небес. Поэтому ни предполагаемое обращение Земли вокруг своей оси (своего центра), ни ее движение вокруг Солнца не могли считаться естественными движениями. Следовательно, их следовало бы признать насильственными, а, соответственно, они не могли быть в таком случае продолжительными. Тщетно Коперник объяснял в ответ,[485] что сила тяжести (земного притяжения) есть, возможно, не что иное, как стремление различных частей одной и той же планеты к взаимному объединению. Что это стремление, вероятно, имеет место и в частях других планет, совершенно так же как и на Земле. Что объединять и скреплять части планеты может довольно хорошо именно круговое движение. Что круговое движение, возможно, в равной мере естественно и для всей планеты Земля в целом, и для ее отдельных частей. Что противники его сами говорят, что круговое движение является естественным для небес, а тогда они [небесные тела], ежедневно обращаясь вокруг Земли, должны были бы двигаться с бесконечно большей скоростью, чем даже та, которой он, Коперник, наделил Землю. Что если бы такое движение было естественным для Земли, [79] Земля все равно казалась бы людям на ней находящейся в покое, а все предметы на ней и все части планеты – устремленными по прямой к центру, точно так же, как кажется теперь. Но ответ этот, каким бы удовлетворительным он нам сегодня ни казался, не представлялся таковым – да и не мог представляться – современникам Коперника. Допуская деление движений на естественные и насильственные, Коперник основывал свои суждения на таком же незнании принципов механики, как и его противники. Действительно, согласно системам Аристотеля и Гиппарха небесные тела должны были совершать суточное движение с бесконечно большей скоростью, чем даже та ужасающая скорость, которой Коперник наделил Землю. Однако в то же время Аристотелю и Гиппарху небесные тела представлялись объектами совершенно иного рода, нежели те, которые были известны людям и находились на поверхности Земли. Поэтому в отношении таких малознакомых объектов, движущихся с большими скоростями, гораздо легче было осознать и принять гипотезу естественного движения (каким бы это движение ни было), чем для объектов, хорошо знакомых человеку. Кроме того, небесные тела никогда не являлись [непосредственно] нашим чувствам движущимися по-другому или с меньшей скоростью, чем так, как это представляли нам указанные системы взглядов. Стало быть, наше воображение едва ли могло почувствовать трудности в представлении небесных тел со стороны наших же чувств, которым эти тела еще до того были вполне знакомы. Однако когда Планеты стали рассматриваться как другие многочисленные Земли, все довольно значительно изменилось. Воображение привыкло рассматривать такого рода объекты скорее как покоящиеся, нежели как находящиеся в движении, и считало это естественным. И представление об их природной инертности препятствовало и мешало ходу воображения, если можно так выразиться, стреножило его полет всякий раз, когда оно пыталось воспринимать небесные тела как нечто, движущееся своими периодическими курсами и маршрутами, а на самом деле беспрестанно летящими по небесным пространствам с такой неослабной и интенсивной быстротой.

(39) Первые последователи Коперника не были более удачливы в своих ответах и на некоторые другие возражения; эти возражения, правда, тоже основывались на незнании законов движения, но при этом были связаны с повсеместно преобладающим способом восприятия вещей ученым миром того времени.

(40) Говорилось, что если бы Земля вращалась с запада на восток так быстро, с востока на запад дул бы непрестанный ветер – более сильный, чем при самых мощных ураганах; камень, брошенный в западном направлении, улетал бы гораздо дальше, чем тот же камень, брошенный с той же силой, но на восток. Все предметы, брошенные в направлении, противоположном движению Земли, пролетали бы над земной поверхностью гораздо больший ее участок, нежели те предметы, которые были брошены с той же скоростью, но в направлении движения Земли. Говорилось также, что шар или мяч, брошенные с мачты парусного судна, падают не точно у основания мачты, а немного позади него. Точно так же камень, брошенный с высокой башни, не упал бы (если бы Земля двигалась) ровно у основания башни, а упал бы к западу от нее, потому что во время его падения Землю из-под него унесло бы в восточном направлении. Забавно видеть, насколько утонченные уловки и [80] метафизические ухищрения использовали сторонники Коперника для того, чтобы избавиться от этого возражения. Это возражение было, в общем-то, совершенно неопровержимым до появления учения Галилея о сложном движении.[486] Последователи Коперника допускали, что шар, брошенный с мачты парусного судна, падает не у ее основания, а несколько позади нее. Потому что шар, как они говорили, не является частью судна, и потому что движение судна не является естественным ни для него самого, ни для шара. Камень же является частью земли, а суточное и годовое обращение Земли является для нее естественным, а, следовательно, является естественным и для каждой части Земли, стало быть, и для камня как такой части. Поэтому камень, движущийся естественным образом точно так же, как и вся Земля, падает аккурат у подножия башни. Однако такой ответ не мог удовлетворить воображение, которое все же сталкивалось с трудностью понимания того, каким образом эти движения могут быть естественными для Земли. Или же каким образом тело, данное чувствам всегда как инертное, массивное, противное всякому движению, может естественным образом столь быстро вращаться с такой пронзительной быстротой и вокруг своей оси, и вокруг Солнца. Тихо Браге, кроме того, – на основе принципов все той же перипатетической философии, на которую опирались и противники системы Коперника, и ее сторонники, – выдвигал следующее возражение. Даже если предположить, что любое такое движение будет естественным для всей Земли целиком, все же камень, будучи отделен от нее, уже не в состоянии будет затронут этим движением. Конечность, отрезанная от тела животного, перестает участвовать в движениях, которые были естественными для животного как целого. Ветка, отрезанная от ствола дерева, перестает расти, т. е. перестает участвовать в растительном движении, характерном для целого дерева. Даже металлы, минералы и камни, выкопанные из недр земли, перестают участвовать в движении [Земли], т. е. в тех процессах, благодаря которым они появляются и увеличиваются в объеме и которые естественны для них в их исходном состоянии. Суточное и годовое движение Земли, следовательно, является естественным для металлов, минералов и камней, пока они находятся в ее недрах; и оно перестает быть таковым, как только эти полезные ископаемые отделяются от земли.

(41) Тихо Браге,[487] который буквально воскресил науку о небесных телах, потратил жизнь и состояние на развитие астрономии.[488] Его наблюдения были и более многочисленными, и более точными, чем наблюдения всех предшествующих астрономов. Однако он тоже находился под влиянием описанного возражения против системы Коперника. Поэтому хотя Тихо Браге никогда и не упоминал о системе Коперника иначе как с большим восхищением, адресованным ее автору, тем не менее, он никогда не испытывал побуждения принять эту систему: все его астрономические наблюдения, однако, все же говорили в ее пользу. Эти наблюдения демонстрировали, что Венера [81] и Меркурий находились иногда выше, а иногда ниже Солнца; и, следовательно, именно Солнце, а не Земля было центром их периодических обращений. Эти наблюдения показывали, что Марс, находясь на своем меридиане (в зените) в полночь, оказывался ближе к Земле, чем Земля была к Солнцу. Хотя когда Марс находился в соединении с Солнцем и был вблизи него, он оказывался гораздо дальше от Земли, чем наше светило – Солнце. Открытие этого феномена – вещь, совершенно несовместимая с системой Птолемея, согласно которой именно Солнце, а не Земля является центром периодических обращений Марса, равно как Венеры и Меркурия. Этот феномен свидетельствовал, что Земля находится между орбитами Марса и Венеры. Наблюдения Тихо Браге показывали, что тот же факт, возможно, верен и относительно Юпитера и Сатурна, – что эти планеты тоже вращаются вокруг Солнца, и что, следовательно, Солнце если и не является центром всей Вселенной, то, по меньшей мере, является центром [нашей] планетарной системы. Наблюдения доказывали, сверх того, что кометы летают выше Луны, причем движутся они по небу во всевозможных направлениях. Этот факт противоречил гипотезе о Твердых Сферах Аристотеля и Пурбаха и, следовательно, переворачивал, по крайней мере, физическую часть общепринятой на то время астрономии.

(42) Все эти наблюдения, в сочетании с неприятием системы и, возможно, некоторой завистью к славе Коперника (несмотря на известное великодушие характера) подсказали Тихо Браге мысль о том, чтобы выдвинуть новую гипотезу.[489] Согласно этой гипотезе, Земля по-прежнему, как и по старым воззрениям, оставалась неподвижным центром Вселенной. Вокруг нее ежедневно с востока на запад обращался Небесный свод, увлекая за собой – в силу некоторого таинственного свойства – Солнце, Луну и Пять Планет. И это несмотря на то, что данные небесные тела находятся на огромном [друг от друга] расстоянии, и несмотря на то, что между ними нет ничего, кроме чрезвычайно подвижного и легкого эфира. Однако, хотя все эти семь тел, стало быть, подчинялись законам суточного обращения Небесного свода, каждое из них, как и в прежней системе, вращалось и отдельно, периодически и в восточном направлении. Вследствие этого они каждый день в большей или меньшей степени скрывались от нашего взора Небесным сводом, т. к. частично оказывались позади него. Солнце было центром периодических обращений Пяти Планет, Земля – центром периодических обращений Солнца и Луны. Пять Планет следовали за Солнцем в его периодическом обращении вокруг Земли; и они же, в свою очередь, следовали за Небесным сводом в его суточном вращении (rotation). Есть орбиты трех высших Планет, внутри которых находится орбита Земли и которые показывают траектории движения этих Планет вокруг Солнца. Каждая из них имеет свой Эпицикл, для того чтобы связать воедино (тем же способом, что и в системе Птолемея) прямые, ретроградные и стационарные появления этих Планет на небе. Несмотря на огромные расстояния между Планетами, они следуют за Солнцем в его периодическом обращении вокруг Земли, и поскольку это так, то находясь всегда на одинаковом расстоянии от [82] Солнца, Планеты неизбежно подлетают гораздо ближе к Земле, когда находятся напротив Солнца, чем когда находятся в соединении с ним. Марс, ближайшая из Планет, находясь на своем меридиане (в зените) в полночь, заходит внутрь орбиты, по которой Солнце движется вокруг Земли; и, следовательно, Марс оказывается ближе к Земле, чем Земля к Солнцу. [Точки] появления двух низших Планет описывались в системе Тихо Браге так же, как в системе Коперника, и, следовательно, не требовали понятия Эпициклов как связующего их элемента. Окружности, которые описывали Пять Планет в своих периодических обращениях вокруг Солнца, равно как и окружности, описываемые Солнцем и Луной в их обращении вокруг Земли, представляли собой – и в старой, и в новой системе – Эксцентрические Сферы. Это связывало в единую картину разное ускорение в движении Планет, а также их замедленное движение.

(43) Такова была система Тихо Браге, составленная, очевидно, из систем Птолемея и Коперника. Она была удачнее системы Птолемея в отношении объяснения движения двух низших Планет. Но она же была сложнее Птолемеевой, т. к. предполагала различные обращения всех Пяти Планет, совершаемых вокруг двух разных центров – суточного обращения вокруг Земли, и периодического обращения вокруг Солнца. И она была сложнее и запутаннее системы Коперника, причем во всех отношениях. Человечеству, действительно, было сложно воспринимать Землю как движущееся тело, и эта сложность долго мешала людям принять более прекрасную систему, нежели систему Тихо Браге. Можно сказать, что те, кто смотрел только на небо и рассуждал только о небе, предпочитали систему Коперника, потому что она удачно связывала воедино и объясняла все небесные явления. Те же, кто смотрел на Землю, приняли сторону Тихо Браге, который, оставив Землю покоиться в центре Вселенной, заставлял воображение испытывать гораздо меньшие сложности (из-за нарушения привычного хода мысли), чем это делал Коперник. Ученые того времени, в самом деле, чувствовали запутанность и многие несообразности системы Тихо Браге. Например, отсутствие объяснения того, почему Солнце, Луна и Пять Планет должны следовать вращению Небесного свода; или того, почему Пять Планет, несмотря на огромную отдаленность трех высших, должны подчиняться периодическому движению Солнца и следовать за ним; или того, почему Земля, находящаяся между орбитами Марса и Венеры, должна оставаться неподвижной в центре Небесного свода и никогда не поддаваться влиянию сил, заставляющих обращаться вокруг Солнца небесные тела, которые, во-первых, гораздо больше по размеру, чем Земля, и которые, во-вторых, располагаются по всем сторонам от нее. Тихо Браге умер, не объяснив до конца свою систему. Его авторитет был высок и его так почитали, что это склоняло многих ученых к вере в то, что проживи он дольше, он бы сумел связать воедино и объяснить многие несвязности своей системы. И раскрыл бы методы приспособления ее к некоторым другим [противоречащим ей] явлениям (чего не смог сделать ни один из его последователей).

(44) Возражение, на котором особенно настаивал Тихо Браге в отношении системы Коперника, связанное с [83] природой движения, было, в конце концов, полностью снято Галилеем. Однако это произошло уже лет через тридцать после смерти Тихо и лет через сто после смерти Коперника. Это произошло тогда, когда Галилей объяснил природу сложного движения, показал (как с точки зрения разума, так и с точки зрения физического эксперимента), что мяч, падающий с мачты парусного судна, должен упасть точно к ее подножию, и представил это учение – с помощью многих других примеров – как довольно хорошо знакомое воображению. Тем самым он опроверг, возможно, самое главное возражение, выдвинутое против гипотезы Коперника.

(45) Тем же философом были устранены и некоторые другие сложности в астрономии, препятствующие объяснению нового положения вещей. После того, как центр мира у Коперника сместился с Земли на Солнце и он заключил, что Земля и все Планеты вращаются вокруг Солнца, все-таки пришлось оставить Луну вращаться вокруг Земли, как и раньше. Однако тот факт, что ни одного примера такой вторичной Планеты на небесах обнаружено не было, заставлял, по-видимому, астрономов полагать, что в системе продолжает оставаться неправильность (irregularity). Галилей, который первым применил телескопы в астрономии,[490] открыл и исследовал с их помощью спутники Юпитера. Эти спутники, вращаясь вокруг данной Планеты, в то же время перемещались вместе с ней по орбите вокруг или Земли, или Солнца. Это открытие навело на мысль, что нет противоречия с такой вот аналогией природы: Луна тоже может вращаться вокруг Земли, одновременно сопровождая ее во время обращения Земли вокруг Солнца.

(46) Копернику выдвигалось и другое возражение. Если Венера и Меркурий вращаются вокруг Солнца по орбите, заключенной внутри орбиты Земли, то они должны проходить такие же фазы движения, что и Луна. А именно, они должны показывать Земле временами свои затемненные, а временами – освещенные стороны, и иногда половину одной стороны и половину другой. Он отвечал, что они, несомненно, это делают, но их малые размеры и большое расстояние от Земли не позволяют нам воспринимать такие их движения. Столь смелое и отважное утверждение Коперника в дальнейшем было подтверждено Галилеем.[491] Его телескопы вполне четко показывали фазы Венеры, тем самым демонстрируя с большей очевидностью, чем раньше (и даже чем [84] исследования Тихо Браге), обращение этих двух Планет вокруг Солнца, так же как и к настоящему времени потерявшая вес система Птолемея.

(47) Моря и горы, которые Галилей открыл (или представил себе, что открыл) на Луне с помощью того же инструмента – телескопа, рассматривая эту Планету как похожую во всех отношениях на Землю, по-видимому, навели его на мысль о следующей уместной аналогии природы. Подобно тому, как Луна вращается вокруг Земли, так и Земля должна вращаться вокруг Солнца.

(48) Пятна, которые Галилей тем же способом открыл на Солнце, указали ему – своим собственным движением – на то, что Солнце вращается вокруг собственной оси. Это, в свою очередь, натолкнуло Галилея на мысль, что не совсем уж невероятно, что и Земля, небесное тело гораздо меньших размеров, нежели Солнце, должно обращаться вокруг своей оси аналогичным образом.

(49) Последующие исследования с помощью телескопов позволили обнаружить на каждой из Пяти Планет пятна, довольно похожие на те, которые Галилей наблюдал на Луне. Этот факт, по-видимому, демонстрировал то, что Коперник только гипотетически предполагал, а именно: что Планеты по своей природе были темными небесными телами, освещались только лучами Солнца, были обитаемыми, с разнообразными морями и горами, и во всех остальных отношениях вполне походили на Землю; так в систему Коперника добавлялась еще одна степень правдоподобия. Кроме того, обнаружение факта, что каждая из Планет вращается вокруг своей оси и в то же время совершает обороты либо вокруг Земли, либо вокруг Солнца, наводило на мысль о следующей аналогии природы, которая, по-видимому, была недалека от реальности. Земля, похожая во всех аспектах на эти Пять Планет, должна, как и они, вращаться и вокруг своей оси, одновременно совершая периодическое движение вокруг Солнца.

(50) Пока в Италии несчастный Галилей вносил столь многочисленные уточнения и поправки в систему Коперника, делая ее более правдоподобной, в Германии жил и работал другой философ, который пытался убедиться в ее истинности, скорректировать ее и тем самым улучшить. Это был Кеплер.[492] Обладая великим гением, совершенно другого стиля, чем Галилей, он не имел такого порядка в мыслях и таких методов, какими обладал Галилей. Но Кеплер обладал, как и все его земляки, завидным трудолюбием и старанием, занимаясь со страстью обнаружением пропорций и родственных связей между различными элементами и частями природы. Этим, в общем-то, обычным делом всех философов он увлекался, по-видимому, до чрезвычайности сильно и много. Мёстлин[493] познакомил Кеплера с системой Коперника. И первым любопытством Кеплера, как он сам говорил, было понимание того, почему насчитывалось всего шесть Планет, включая Землю; почему они находились на столь неодинаковых (irregular) расстояниях от Солнца; и существовала ли какая-то единая пропорция между несколькими столь различными расстояниями Планет от Солнца и временем, необходимым для их обращения по периодам. Он полагал, что до тех пор пока не будет найдено некоторое разумное основание или пропорция такого рода, [85] система не будет полностью логически стройной.[494] В первую очередь он стремился найти такие пропорции в соотношениях чисел и фигурах на плоскости; затем он перешел к исследованию твердых тел правильной геометрической формы и, наконец, искал требуемые соотношения в музыкальных делениях Октавы. Какую бы науку ни изучал Кеплер, он, казалось, всегда испытывал удовлетворение, когда находил некоторую аналогию между ней и системой устройства вселенной.[495] Поэтому он по очереди изучал арифметику и музыку, планиметрию и стереометрию. Изучал для того, чтобы они показали ему устройство Сферы, изучением которой он и был преимущественно занят, в силу основной своей профессии. Тихо Браге, которому он подарил одну из своих книг [ «Тайну мироздания», 1596], хоть и не мог ни в каком виде одобрить его систему, все же был в восторге от гения Кеплера и неутомимого усердия в осуществлении крайне трудоемких вычислений. Этот щедрый и величественный датчанин пригласил мало известного и бедствующего Кеплера к себе жить,[496] и сразу по приезде поделился с ним своими наблюдениями касательно Марса, приведением в порядок и систематизацией которых в то время занимались его ученики. Сравнивая эти наблюдения одно с другим, Кеплер обнаружил, что орбита Марса не является правильной окружностью; что один из ее диаметров был немного больше других; и что окружность приближается к овалу или эллипсу, внутри одного из фокусов которого располагается Солнце. Он также обнаружил, что движение Планеты не было равномерным (equable); оно оказывалось самым быстрым при максимальном приближении Планеты к Солнцу и самым медленным при наибольшем удалении ее от Солнца; таким образом, скорость Планеты постоянно менялась в зависимости от приближения к Солнцу или, соответственно, удаления от него. Исследования Тихо Браге открыли для Кеплера, хотя и не с такой степенью очевидности, что такое положение вещей характерно и для других Планет; что их орбиты также эллиптические, и что движение этих Планет, в самом деле, ускорялось при приближении к Солнцу и замедлялось при удалении от него. Эти исследования позволили Кеплеру понять также, что такое положение вещей применимо и к Солнцу, если предположить, что оно вращается вокруг Земли; и, соответственно, применимо к Земле, если предположить, что она вращается вокруг Солнца.[497]

(51) Фундаментальной идеей, на которой были построены все астрономические гипотезы, за исключением гипотезы стоиков об иррегулярном движении небесных тел, было представление о том, что движение всех небесных тел осуществляется по правильным окружностям. [86] Круг как фигура с одинаковой повсюду степенью кривизны был из всех криволинейных фигур самой простой и самой доступной для восприятия.[498] Поэтому как только стало очевидным, что небесные тела не движутся по прямым линиям, бездеятельное воображение нашло наиболее приемлемым и легким выходом для себя предположение о том, что движения Планет можно представлять в виде обращений их по совершенным (perfect) окружностям. Согласно этой точке зрения, круговое движение определялось как наиболее совершенное из всех движений, как идеальное движение, которое в наибольшей степени достойно таких прекрасных и божественных объектов, как небесные тела. И следуя такому взгляду на вещи, многие различные системы взглядов на астрономию часто и впустую пытались приспособиться к соответствующему появлению Планет на небе, как будто бы они и в самом деле двигались по правильным окружностям.

(52) Другой фундаментальной идеей для всех основателей астрономических систем – по той же причине и в той же манере – являлась идея о том, что движение всех небесных тел равномерно. Дело в том, что заниматься равномерным движением воображению было легче, нежели движением, которое все время то ускоряется, то замедляется. Всякое непостоянство, таким образом, расценивалось как недостойное тел, обращающихся на небе, и могло бы подойти лишь для низших и подлунных (земных) вещей. В том, что касается Планет, вычисления Кеплера опровергли оба этих естественных предубеждения воображения: они разрушили их круговые орбиты и ввели в эти последние типы реального движения Планет, а именно неравномерного движения и движения, которое не описывает правильную окружность и не требует [гипотезы] уравновешивающего круга (equalizing circle). Однако в той системе, которую Коперник изобрел изначально, движение Планет представлялось, как он сам нас уверяет, совершенно равномерным даже без помощи уравновешивающего круга.[499] Поскольку, стало быть, вычисления Кеплера перевернули все те представления, которые Коперник в основном принимал во внимание при создании своей системы, то для нас неудивительно следующее. Эти вычисления (по крайней мере, на первый взгляд) скорее запутали дело и поставили под сомнение новую систему, нежели улучшили ее.

(53) Верно, что с помощью эллиптических орбит и неравномерных движений Планет Кеплер освободил систему от путаницы с этими малыми Эпициклами. Их Копернику приходилось в системе оставлять, дабы связать кажущиеся ускоренными и замедленными движения Планет с их предполагаемыми реальными равномерными траекториями движения.[500] Примечательно, что хотя представления Коперника об орбитах Планет основывались на идее огромных Эпициклов Гиппарха (а в этом и заключалось главное превосходство его системы над системами древних астрономов), он все же умышленно вынужден был отказаться, до некоторой [87] степени, от этого преимущества. Он хотел, используя некоторое число малых Эпициклов, связать воедино эти кажущиеся неправильности (irregularities). В самом деле, его Эпициклы, как и те неправильности, ради которых он вообще ввел Эпициклы, были крайне малы, и воображение первых последователей Коперника, казалось, едва замечало их. Последователи, соответственно, либо вообще не обращали на них внимания, либо же ограничивались недостаточными наблюдениями. Ни Галилей, ни Гассенди – два самых ярых защитника системы Коперника – не упомянули о них. И было вообще не похоже, чтобы кто-то всерьез задумался о том, что в системе Коперника есть такое понятие, как Эпициклы. Так было до тех пор, пока Кеплер не стал – в целях доказательства своих эллиптических орбит – настойчиво утверждать, что одно и то же тело Планеты (согласно Копернику) должно находиться в двух различных местах на окружности того самого круга, центр которого описывает Эпицикл.

(54) Также верно, что эллипс является наиболее простой и ясной для восприятия кривой линией из всех линий такого рода после круга. Кроме того, верно и то, что хотя Кеплер и изымал на основании наблюдений за движением Планет самые простые соотношения, например идею равномерности движения, он не отбрасывал их полностью, а установил правило, согласно которому скорость обращения постоянно меняется. Гении ведь так любят аналогии: когда они должны отказаться от одного, стоит ожидать, что они обязательно заменят это отброшенное чем-то другим и заполнят пустое пространство. Однако, несмотря на все эти оговорки, несмотря на то что система Кеплера лучше подтверждалась наблюдениями, чем любая другая прежняя система, все же привязанность к равномерному движению и круговым орбитам Планет была сильной. Она была такой сильной, что некоторое время казалось, будто эта система вообще крайне часто недооценивалась учеными (ей не занимались), и в то же время практически полностью ее игнорировали философы. Даже астрономы ее особенно не жаловали.[501]

(55) Гассенди,[502] который заявил о себе в научном мире в последние дни жизни Кеплера и который сам был неплохим астрономом, по-видимому, заслужил в самом деле высокую оценку за свое усердие и точность в применении наблюдений Тихо Браге к системе Коперника. Но Гассенди, вероятно, не понимал важности тех изменений, которые Кеплер внес в эту систему. Свидетельством тому являются крайне редкие упоминания об этих изменениях в рамках целого собрания объемистых своих сочинений по астрономии. Декарт, современник и конкурент Гассенди, по-видимому, и вовсе не обратил на них никакого внимания. Но Декарт создал свою Теорию Неба[503] и вовсе без каких-либо ссылок на эти изменения Кеплера. Даже те из астрономов, кто в результате серьезного [88] изучения убедились в правильности и справедливости корректур Кеплера, были по-прежнему так очарованы идеей круговых орбит и равномерного движения небесных тел, что пытались соединить его систему с древними системами, имеющими естественные, от природы им данные, но все-таки предубеждения. Так, Уорд[504] пытался доказать, что хотя Планеты и движутся по эллиптическим орбитам (одним из фокусов которых является Солнце), а их скорости на эллиптической кривой постоянно изменяются, то все же если умозрительно продлить луч от центра любой из орбит до фокуса другой, проведя его через периодическое движение Планеты, он бы всякий раз за равные промежутки времени образовывал равные углы. И, следовательно, луч отсекал бы равные участки (portions) того круга, фокусом которого был тот, другой, фокус. Стало быть, наблюдателю, помещенному в этот фокус, движение Планеты представлялось бы полностью круговым и совершенно равномерным. Короче говоря, точно таким же, как это предусматривалось концепцией Уравновешивающего Круга у Птолемея и Гиппарха. Тогда Буйо,[505] осудив и пересмотрев гипотезу Уорда, изобрел другую гипотезу – того же рода, только еще более причудливую и своеобразную. Согласно идеям этого астронома, Планеты всегда вращаются по окружностям; поскольку круг является наиболее совершенной фигурой из всех, то невозможно, чтобы траектории орбит Планет имели бы другую форму. Однако ни одна из Планет не движется по одной и той же круговой орбите. Они постоянно переходят с одной круговой орбиты на другую в процессе каждого периода обращения, посредством бесконечного числа кругов. Дело в том, что эллипс, как утверждал Буйо, есть лишь косое сечение (сечение под углом) конуса, а внутри конуса между двух вершин (vertices) эллипса существует бесконечное число кругов. Из бесконечно малых частей этих кругов и состоит эллиптическая кривая. Стало быть, Планета, которая движется по этой кривой, осуществляет движение в каждой точке в пределах бесконечно малой части какого-то определенного круга. Более того, движение каждой Планеты, согласно концепции Буйо, должно быть с необходимостью (и по тем же основаниям) абсолютно равномерным. Равномерное движение является ведь наиболее совершенным из всех типов движения. Оно не может, следовательно, осуществляться, пусть и равномерно, но по эллиптической кривой. Оно может происходить лишь в пределах любой из окружностей, параллельной основанию того конуса, сечением (section) которого была сформирована эта эллиптическая кривая. Поскольку, если луч, продленный от Планеты до любого из этих образовавшихся кругов, продолжить затем в направлении периодического движения Планеты, то он снова отсек бы за равные промежутки времени равные участки (portions) данного круга. Получается опять Уравновешивающий Круг, еще более фантастический, чем раньше, потому что он не основан на каких-либо иных соображениях, кроме поверхностной (frivolous) связи [89] между конусом и эллипсом. Появление подобных идей обусловливалось не чем иным, как естественной одержимостью круговыми орбитами и равномерными движениями. Концепцию Буйо можно рассматривать в этой связи как последнее проявление такого рода страсти. Она может также служить в качестве иллюстрации силы принципа, который был способен до такой степени обязывать скрупулезного наблюдателя и большого творца-модификатора (improver) Теории Неба придерживаться столь странной гипотезы. Таковы были трудности, а также сомнения и колебания, с которыми последователи Коперника принимали поправки Кеплера.

(56) Правило, которое было установлено Кеплером [в «Новой астрономии», 1609] для определения постепенного ускорения или замедления в движении Планет было, и в самом деле, замысловатым, и понять его оказалось не просто. Стало быть, оно могло лишь на немного облегчить воображению прогресс в том, чтобы отследить траектории обращения Планет по предполагаемым этим правилом орбитам. Согласно взглядам этого астронома, если прямую линию, проведенную из центра каждой Планеты к Солнцу, продлить в направлении периодического движения Планеты, то она в равные промежутки времени опишет равные площади пространства (хотя сама Планета при этом не покрывает равных расстояний). Как ему удалось обнаружить, то же самое правило было практически применимо и в отношении Луны. Познакомившись с законом, согласно которому любое движение ускоряется или замедляется, воображение может следовать за этим движением с большей легкостью и вниманием, нежели находясь в замешательстве или же так, как если бы оно беспорядочно блуждало в неопределенности относительно соотношения (proportion), регулирующего разновидности этого движения. Поэтому открытие этой аналогии,[506] вне всякого сомнения, придало системе Кеплера большее соответствие с естественными склонностями человечества. Тем не менее, аналогия эта была чересчур сложной для восприятия и постижения, а также для того, чтобы следовать ей в полном смысле этого слова и реализовать весь заложенный в ней потенциал.

(57) Кеплер, помимо того, внедрил еще одну новую аналогию в систему.[507] Он первым обнаружил, что между расстояниями до Солнца от каждой из Планет и промежутками времени, определяющими их периодические движения, существует единообразное наблюдаемое соотношение. Он нашел, что время их периода обращения находилось в большей пропорции к расстояниям, пройденным ими, и в меньшей – к квадратам этих расстояний. Получалось, что требуемое соотношение находится практически посередине между расстояниями (от каждой из Планет до Солнца) и квадратами этих расстояний. Иными словами, получалось, что квадраты периодов обращения Планет вокруг Солнца почти равны кубам их расстояний до него.[508] Эта аналогия, так же как и все прочие, вне всякого сомнения, придавала системе Бо?льшую отчетливость и легкость восприятия, однако страдала, как и первая, по природе своей излишней замысловатостью. И воображению требовалось еще приложить много усилий, чтобы облегчить себе ее усвоение.

[90] (58) Истинность обеих этих аналогий, какими бы сложными и запутанными они ни казались, была, в конце концов, полностью подтверждена наблюдениями Кассини.[509] Этот астроном первым обнаружил, что вторичные Планеты (или спутники) Юпитера и Сатурна вращаются вокруг своих первичных Планет (или Планет Солнечной системы) по тем же законам, которые вывел Кеплер из наблюдений за обращением первичных Планет вокруг Солнца, равно как и за обращением Луны вокруг Земли. Он обнаружил, что каждая из этих вторичных Планет описывала в равные промежутки времени равные площади пространства и что квадраты периодов их обращения были равны кубам соответствующих расстояний. Поначалу к двум последним глубокомысленным аналогиям Кеплера – в то время, когда он их впервые наблюдал – проявили крайне мало внимания. Но когда было замечено, что они действенны при описании обращений Четырех Спутников Юпитера, а затем и Пяти Спутников Сатурна, то стали понимать, что эти аналогии не только полностью подтверждают доктрину Кеплера, но и привносят дополнительную степень правдоподобия в гипотезу Коперника. Наблюдения Кассини, по-видимому, и привели к обоснованию и утверждению этих аналогий как закона системы. Этот закон предписывал, что когда одно тело вращается вокруг другого, оно описывает в равные промежутки времени равные площади пространства; и, кроме того, что когда вокруг одного и того же тела вращаются несколько тел, квадраты их периодов обращения вокруг него равны кубам расстояний (средних удалений) от них до него. Если бы Земля и Пять Планет, по предположению, вращались вокруг Солнца, эти законы, как утверждалось, были бы универсальными и действовали в любой точке Вселенной. Но если предположить, согласно системе Птолемея, что Солнце, Луна и Пять Планет вращаются вокруг Земли, то периодические движения Луны и Солнца в действительности соответствовали бы лишь первому из этих законов. Они описывали бы в равные промежутки времени равные площади пространства. Однако тогда они бы не соответствовали второму закону: квадраты периодов их обращения не совпадали бы с кубами расстояний. А обращения Пяти Планет не подчинялись бы ни первому закону, ни второму. Или же, если бы, скажем, в соответствии с системой Тихо Браге, Пять Планет обращались вокруг Солнца, а Солнце и Луна обращались вокруг Земли, то получалось бы, что обращения Пяти Планет вокруг Солнца в самом деле соответствуют обоим этим законам. Однако предполагаемые обращения Солнца и Луны вокруг Земли в таком случае соответствовали бы лишь первому из двух законов. Следовательно, аналогия природы, как она есть, могла бы быть сохранена в полной мере только в рамках системы Коперника и никакой иной; в свете этих обстоятельств система Коперника должна быть единственно истинной. Такое рассуждение в качестве неопровержимого доказательства приводят и Вольтер,[510] и кардинал Полиньяка;[511] и даже Маклорен,[512] который имел больше оснований выносить такие суждения. Мало того, сам Ньютон, [91] по-видимому, также упоминал его[513] как одно из главных свидетельств истинности этой гипотезы. И все же представляется, что аналогия данного типа далека от [света] самоочевидности (demonstration), а потому может предложить, самое большее, лишь тень вероятности.

(59) Правда заключается и в том, что хотя Кассини предполагал обращение Планет по продолговатой (oblong) траектории, эту последнюю он представлял несколько иначе, чем Кеплер. В эллипсе сумма двух отрезков, проведенных от любой точки на окружности к двум его фокусам, всегда равна сумме двух отрезков, проведенных от любой другой точки на окружности до тех же фокусов.[514] Однако в кривой Кассини всегда равными оказывались не суммы двух отрезков, а прямоугольники, образуемые этими отрезками.[515] Вследствие того, что получалось соотношение более сложное для понимания, чем в случае эллипса, кривая Кассини (для объяснения траекторий движения Планет) так и не получила широкого распространения.[516]

(60) Теперь ничто не нарушало стройности системы Коперника, за исключением сложности, которую чувствовало воображение при восприятии и постижении столь массивных небесных тел, как Земля и остальные Планеты, обращающиеся вокруг Солнца с такой немыслимой скоростью. Напрасно Коперник делал вид, что движение по окружности (невзирая на предрассудки здравого смысла) может быть таким же естественным порядком вещей для Планет, как для камня естественно падение на землю. Воображение привыкло воспринимать такие объекты как склонные скорее к покою, нежели к движению. Эта обыденная идея природной инертности Планет была совершенно несовместима с идей их естественного движения. Кеплер хотел помочь человеческой фантазии (fancy) соединить воедино эту природную инертность Планет с их поразительной скоростью. Однако напрасно он[517] говорил о некой жизненно важной и нематериальной силе (virtue), которую изливало Солнце в окружающее пространство и которая вихрем распространялась вокруг него под действием вращения Солнца вокруг собственной оси. О силе, которая, захватывая Планеты, принуждала их, вопреки массивности их и сильной склонности к покою, до такой степени кружиться вихрем вокруг центра [Солнечной] системы. Воображение не могло объять масштаб такой нематериальной силы, и потому не могло сформировать определенного, точно установленного представления относительно ее содержания. Воображение, в самом деле, ощущало брешь, или лакуну, между постоянным движением и предполагаемой инертностью Планет, и имело в этом случае (как, впрочем, и во всех остальных) лишь некоторую общую идею понимания того, что необходима связующая цепь промежуточных объектов или категорий для соединения между собой столь противоречивых (discordant) свойств. В чем именно заключалась связующая цепь, каковы ее недостающие звенья, Кеплеру было действительно невдомек; и его доктрина не предлагала никакой помощи в этом отношении. Подобно практически всем популярным философским учениям своего времени, эта доктрина награждала искомую невидимую (invisible) цепь лишь именем, [92], называя ее нематериальной силой. Однако она не предлагала никакого определенного, точно установленного определения того, в чем могла бы заключаться ее природа.

(61) Декарт[518] был первым, кто сделал попытку выяснить, более строго, в чем же именно состоит существо этой невидимой цепи. Делал он это для того, чтобы предоставить воображению последовательность промежуточных событий, которые следовали бы друг за другом в порядке, наиболее знакомом воображению из всех возможных, и которые объединили бы логически несвязанные между собой и подлежащие объяснению свойства Планет – их быстрое движение и природную инертность. Декарт первым объяснил, в чем состоит реальная инертность материи. А именно, инертность заключена не в отвращении к движению и не в склонности к покою, а в силе (power) продолжения [состояния] безразлично чего – или покоя, или движения, а также в сопротивлении с определенным усилием (force) чему бы то ни было, направленному на изменение состояния с одного на другое. Согласно учению этого изобретательного и своеобразного (fanciful) философа, весь безграничный космос наполнен материей, ибо в его понимании материя и протяженность суть одно, и, следовательно, существование пустоты невозможно. Это огромное количество материи, полагал он, делится на бесконечное число очень малых кубов; все они, проносясь, кружатся вокруг своих центров, и обязательно предоставляют тем самым возможность для возникновения двух различных элементов. Первый состоит из тех заостренных (angular) частей, которые, с необходимостью перемалываясь и перетираясь взаимным трением, измельчаются, образуют скопления более мелких частиц и составляют наиболее тонкую и подвижную часть материи. Второй элемент состоит из малых гранул (globules), образовавшихся в результате измельчения частей первого элемента. Щели и поры между гранулами второго элемента заполняются частицами первого. Однако при бесконечно большом количестве столкновений, которые неизбежно происходят в безграничном космосе, заполненном материей, где все находится в движении, непременно должен происходить процесс распада многочисленных гранул второго элемента, перемалывание и перетирание их в частицы первого элемента. Количество частиц первого элемента, таким образом, постоянно растет за пределы достаточного для заполнения щелей и пор между гранулами второго элемента. Первый элемент, стало быть, должен в некоторых местах уплотняться и нагромождаться, оставаясь безо всякой примеси с гранулами второго элемента. Таково, согласно Декарту, первичное деление материи. На бесконечность (infinitude) разделенной таким образом материи накладывается некоторое определенное количество движения, которое было предусмотрено Создателем всех вещей. И законы движения устроены так, чтобы в каждую минуту поддерживать баланс количества вещества, т. е. сохранять его постоянным, не увеличивая, но и не уменьшая.[519] Какая бы то ни было потеря движения [93], произошедшая в одной части материи, передается на другую и восполняется; какой бы то ни было прибыток, имеющий место в одной части материи, имеет своим происхождением некоторую другую ее часть. И, следовательно, за счет вечного кругооборота (revolution) от покоя к движению и от движения к покою в каждой части Вселенной количество движения в целом будет одним и тем же, т. е. постоянной величиной.

(62) Однако, поскольку не существует пустоты, ни одна часть материи не в состоянии сдвинуться, не вытолкнув некоторую другую часть с ее места, а та, соответственно, – не вытолкнув некоторую третью часть, и так далее. Поэтому для того чтобы избежать бесконечного прогресса, т. е. бесконечной передачи движения от одних частей материи к другим, Декарт предположил следующее. Вещество (matter), подвергшееся влиянию извне, со стороны какого-то тела при движении вперед, стремится немедленно откатиться назад и занять место, освободившееся позади тела, оказавшего влияние. Это происходит подобно тому, что мы наблюдаем во время плавания рыбы в воде. Вода, которую рыба, плывя, выталкивает перед собой, тотчас перетекает назад, на место, освободившееся позади рыбы, таким образом, формируя небольшой водоворот или водяной вихрь вокруг ее тела. Тем же способом движение, изначально сообщенное бесконечности материи Создателем, непременно образует в ней бесконечное число малых и больших вихрей, или круговых потоков. И закон движения действует так, чтобы в каждую минуту сохранялось постоянное количество движения во Вселенной. Образовавшиеся вихри либо действуют вечно, либо же своим распадом и исчезновением рождают новые им подобные. Поэтому во Вселенной в любое и всякое время кружится бесконечное число малых и больших вихрей, или круговых потоков.

(63) Однако, что бы ни двигалось по кругу, т. е. вращалось, – все это постоянно испытывает стремление к удалению от центра собственного вращения. Ибо естественной траекторией движения всех тел является прямая линия. Следовательно, все части материи внутри каждого из этих вихрей непрерывно оттесняются, с большей или меньшей силой, от центра к окружности, причем в соответствии с разными степенями их размера (bulk) и твердости. Более крупные и более твердые гранулы второго из упомянутых выше элементов прокладывают себе путь вверх к окружности. Тогда как более мелкие, более податливые и подвижные частицы первого элемента (способные протекать, даже сквозь щели и поры частиц второго элемента) подвергаются уплотнению вниз, к центру. Они вынужденным образом скапливаются внизу, у центра, несмотря на наличие у них естественного стремления вверх, к окружности. На том же самом основании кусочек дерева, погруженный в воду, выталкивается вверх на поверхность, несмотря на его естественную склонность двигаться вниз, на дно. [94] Ведь его направленное вниз стремление гораздо слабее воздействия частиц воды, которые, если можно так выразиться, давят на находящееся непосредственно перед ним и, тем самым, вынуждают (force) этот кусочек дерева всплывать вверх. Однако поскольку количество частиц первого элемента больше необходимого, т. е. больше того, которого было бы достаточно для заполнения щелей и пор между гранулами второго элемента, оно непременно скапливается в центре каждого из этих больших круговых потоков, формируя там огненную и активную субстанцию Солнца. Дело в том, что согласно учению этого философа, Солнечных Систем бесконечно много, и каждая из Неподвижных Звезд является центром своей Системы. Декарт, стало быть, одним из первых в Новое время отверг идею границ Вселенной. Даже Коперник и Кеплер ограничивали протяженность Вселенной, полагая, что у Небесного свода имеется верхний предел (vault).

(64) Центр каждого вихря, поэтому, занят наиболее активными и подвижными частями материи. Среди них обязательно присутствует наиболее сильное возбуждение, или взаимодействие, перемешивание, нежели в какой бы то ни было другой части того же вихря. И это интенсивное возбуждение центра обеспечивает и поддерживает движение целого. Среди частиц первого элемента, заполняющих щели и поры между гранулами второго элемента, имеется, однако, много таких, которые (вследствие давления гранул со всех сторон) непременно приобретают заостренную форму и таким образом образуют третий элемент частиц, еще менее пригодных для движения, нежели первые два. Поскольку же частицы этого третьего элемента формируются в щелях и порах между гранулами второго, они непременно меньше этих последних. Следовательно, они вместе с частицами первого элемента увлекаются вниз, к центру, где по мере нагромождения и сцепления друг с другом значительное количество их формирует такие пятна (spots) на поверхности скоплений частиц первого элемента, какие часто обнаруживаются посредством телескопов на поверхности того Солнца, которое освещает и оживляет нашу особенную систему. Такие пятна, или скопления, часто не обладают целостностью и рассеиваются под влиянием сильного возбуждения частиц первого элемента, как это до сих пор по счастливому стечению обстоятельств случалось с теми пятнами, которые формировались на поверхности нашего Солнца. Иногда, однако, они покрывают коркой всю поверхность огня, накопленного в центре. Тогда сообщение между самыми активными и самыми инертными частями вихря нарушается, и скорость движения последнего немедленно начинает затухать. Она оказывается не в силах долее оберегать вихрь от поглощения превосходящей силой иного явления наподобие кругового потока, который и увлекает слабеющий вихрь за собой. Таким образом то, что однажды было Солнцем, затем становится Планетой. Так, согласно данной системе взглядов, было время, когда Луна представляла собой тело того же порядка, что и Солнце. Внутри этого тела был огненный центр, в котором бушевал круговой поток эфира, беспрестанно обтекающего само тело Луны. Поверхность Луны, однако, была покрыта коркой из скоплений заостренных частиц, в результате чего движение этого кругового потока начало затухать и не могло более [95] сопротивляться поглощению со стороны превосходящего по мощи вихря нашей Земли, которая тоже в свое время была Солнцем, случайно (chanced) расположенным по соседству. Поэтому Луна стала Планетой, и начала вращаться вокруг Земли. По мере того, как шло время, та же участь, которая однажды постигла Луну, выпала и на долю Земли. Ее поверхность покрылась коркой из большого по размерам и пассивного вещества (substance). Движение вихря Земли так же начало затухать, и он был поглощен превосходящим по мощи вихрем Солнца. Однако, хотя вихрь Земли и стал достаточно вялым, он все еще оставался достаточно мощным для того, чтобы обеспечивать как суточное обращение самой Земли вокруг своей оси, так и ежемесячное обращение Луны [вокруг Земли]. Дело в том, что малый круговой поток можно легко представить как нечто обтекающее вокруг тела Земли и в то же время увлекаемое громадным океаном эфира, который беспрерывно вращается вокруг Солнца. Точно таким же образом, как и внутри гигантской водяной воронки, можно часто наблюдать малые воронки и вихри, которые вращаются вокруг собственных центров и одновременно несутся вокруг центра большой воронки. Такова, по Декарту, причина первоначального формирования Планетарной Системы и ее последующих движений. Когда твердое тело вращается вокруг собственного центра, то и части, расположенные ближе всего к центру, и части, максимально удаленные от него, – все они совершают полный оборот за один и тот же промежуток времени. Иначе, однако, дело обстоит с вращениями жидкости: те ее части, которые ближе к центру, совершают полный оборот быстрее, нежели те, которые расположены дальше от центра. Поэтому все Планеты, плавающие в огромном потоке (tide) эфира, который беспрерывно обтекает тело Солнца по кругу с запада на восток, совершают свой полный оборот вокруг Солнца за бо?льшие или меньшие промежутки времени в зависимости от своей близости или же удаленности от его центра. Согласно Декарту, однако, нет точного наблюдаемого соотношения между периодами обращения Планет и их удаленностью от центра [Солнечной системы]. Дело в том, что удобная и удачная связь (analogy), найденная Кеплером между этими величинами, к тому времени еще не была подтверждена наблюдениями Кассини, и потому, как я уже упоминал ранее,[520] была полностью проигнорирована Декартом. Согласно точке зрения Декарта, орбиты Планет вполне могли быть не идеальными окружностями; они могли быть длиннее с одной стороны, и короче с другой, приближаясь, таким образом, по форме к Эллипсу. Тогда еще не было необходимости предполагать, что тогдашние астрономы описывали фигуру с надлежащей геометрической точностью; и даже то, что они описывали всегда именно ту же самую фигуру. Редко случается так, чтобы природа поддавалась точному математическому описанию с помощью [геометрических] фигур объектов, ей производимых; это так вследствие необходимости принять во внимание бесконечное число комбинаций импульсов, которым надлежит путем тайного сговора определить результат влияния каждого из импульсов. Нет двух Планет одного вида, как нет и двух одинаковых животных, в точности повторяющих форму друг друга, – у них не может быть одинаковых форм тела. И нет ни одного объекта, который обладал бы свойством совершенно правильной (regular) формы. [96] Напрасно, следовательно, астрономы прилагали столько усилий, чтобы найти то идеальное постоянство и регулярность в движениях небесных тел, которого нет в других частях природы.[521] Подобно всем другим движениям, движения небесных тел должны либо замедляться, либо ускоряться в зависимости от причины их возникновения, а именно вращения вихря Солнца, в свою очередь то замедляющегося, то ускоряющегося. Существует также неисчислимое множество событий, которые могут повести к изменениям как в одном, так и в другом типе движения.

(65) Таким образом, именно Декарт предпринял попытку сделать для воображения более привычной самую большую трудность системы Коперника, а именно [объяснение] быстрого движения огромных тел Планет. Когда объятая желанием человеческая фантазия (fancy) до такой степени научится воспринимать Планеты плавающими в безграничном океане эфира, воображению будет несравненно легче (и в согласии с обычными привычками постижения явлений) отождествить движение Планет со следованием объектов по течению в океане, каким бы быстрым оно ни было. Таков был порядок последовательности [событий], в рамках которой происходило постепенное привыкание воображения; стало быть, с этим порядком воображение было вполне знакомо. Кроме того, данное основание движения Небес объединялось с обширной, практически необъятной системой. Системой, соединявшей вместе еще более значительное число наиболее противоречивых феноменов природы, чем вообще когда-либо объединялось в пределах какой-либо иной гипотезы. Это была система, в которой принципы связи [явлений], несмотря на свою одинаковую, возможно, эфемерность (imaginary), были, тем не менее, более отчетливыми и определенными, чем в любой другой системе, известной ранее. И в системе делалась попытка проследить для воображения не только порядок последовательности [событий], в соответствии с которым движутся небесные тела, но также и тот порядок, при помощи которого эти тела (и почти все остальные природные объекты) формировались изначально. В настоящее время картезианскую философию начинают практически повсеместно отвергать, тогда как система Коперника продолжает находить повсеместное признание. И все же непросто представить, какова была степень правдоподобия и логической связности [явлений], которые эта почитаемая система долгое время предполагала унаследовать от прежней, ныне вышедшей из употребления, гипотезы.[522] До публикации Декартом своих принципов в центре внимания ученых была разрозненная и логически непоследовательная система Тихо Браге. Однако хотя она была искренне и полностью признана едва ли не всеми учеными без исключения, тем не менее, она беспрерывно подвергалась постоянному обсуждению с их стороны,[523] и в какой-то момент, вероятно, [97] не уступала по уровню системе Коперника. Ученые, правда, отмечали ее более низкое качество в том, что касается логической последовательности и взаимосвязей между явлениями. Но все-таки выражали надежду, что эти дефекты можно будет исправить посредством некоторых доработок и улучшений в будущем. Однако когда миру была явлена столь всеобъемлющая и практически совершенная логическая последовательность, которую философия Декарта придала системе Коперника, воображение человечества более не могло отказывать себе в удовольствии последовать за таким гармоничным описанием порядка вещей. Система Тихо Браге с каждым днем погружалась в забвение, пока, в конце концов, о ней и вовсе не перестали говорить; и она вообще была позабыта.

(66) Однако система Декарта, хотя и связала воедино действительные движения небесных тел – в соответствии с системой Коперника – более совершенным образом, чем это делалось когда-либо ранее, но оказалась оправданной только лишь при рассмотрении положения дел с движением Планет в целом. Если же движения небесных тел рассматривались подробно, в деталях, система оказывалась неприменимой. Как уже отмечалось ранее,[524] Декарт никогда не практиковал самостоятельное наблюдение за Небесами в каком-то особенном практическом его аспекте. Хотя его нельзя, конечно, назвать невежественным в отношении каких бы то ни было наблюдений, сделанных прежде до него, он, по-видимому, не обратил на них значительного внимания; что, вероятно, проистекало из его собственной неискушенности в изучении Астрономии. Вместо того, чтобы озаботиться приспособлением своей системы ко всяким мелким несоответствиям (irregularities) в движении Планет, установленным Кеплером, или же демонстрацией того, каким образом, в частности, из системы должны проистекать именно такие, а не другие несоответствия, Декарт довольствовался наблюдением (observing), что идеального единообразия в движениях небесных тел – исходя из причин, их породивших, – ожидать не следует. Он отмечал, что определенные несоответствия в них могут присутствовать по причине большого числа последовательных обращений [Планет], которые впоследствии уступают место обращениям иного рода. Такое замечание, сделанное Декартом, к счастью, освободило его от необходимости применения своей системы к наблюдениям Кеплера и других астрономов.

(67)[525] Однако, когда наблюдения Кассини показали действенность тех законов, которые в системе впервые были открыты Кеплером, философия Декарта, возможно и продолжала отвлекать на себя внимание ученых других наук, но больше не могла удовлетворять тех ученых, кто был искушен в Астрономии и занимался ею профессионально. Дело в том, что философия Декарта не предоставляла никаких разумных аргументов того, почему именно должны выполняться такие специфические законы (как законы Кеплера). Сэр Исаак Ньютон впервые попытался дать физическое объяснение движению Планет, которое согласовывалось бы со всеми имеющимися устойчивыми несообразностями (irregularities), [98] когда-либо наблюдаемыми астрономами при изучении движения Планет. Физической связью, с помощью которой Декарт пытался связать (bind) вместе движения Планет, были законы импульса. Изо всех возможных порядков последовательности [событий] эта связь, казалось, была больше всего знакома воображению, поскольку все движения вообще вытекают из инертности материи. Если исходить из приоритета такого свойства воображения, то после инертности нет другой такой вещи, которая была бы настолько нам знакома, как тяготение или сила тяжести. Мы никогда не воздействуем на материю таким способом, но постоянно имеем возможность наблюдать эту силу. Поэтому высший гений и проницательность сэра Исаака Ньютона сделали самое счастливое и – так мы можем сегодня сказать – самое значимое и поразительное усовершенствование, когда-либо имеющее место в философии. А именно, он обнаружил, что может объединить вместе движения Планет посредством столь знакомого принципа связи (connection). Принципа, который полностью устраняет все трудности воображения, которые до сих пор существовали при изучении этих движений и досаждали ему. Он показал, что если, по предположению, Планеты притягиваются к Солнцу и друг к другу и в то же время имеется некая проецирующая сила (projecting force), изначально на них наведенная, то все первичные Планеты, вероятно, должны описывать эллипсы, в одном из фокусов которого находится великое светило, Солнце. Вторичные же Планеты, вероятно, должны описывать фигуры того же рода, обращаясь вокруг своих, соответственно, Первичных Планет; обращения последних вокруг своих центров, находящихся в непрерывном передвижении, не оказываются при этом помехой (disturbed) для движения вторичных Планет. То есть если сила, которая удерживает каждую из Планет на орбите, выглядит как сила тяготения и направлена к Солнцу, то каждая из них будет описывать за равные промежутки времени одинаковые площади пространства. То есть, если сила притяжения (attractive power) Солнца, подобно всем другим свойствам, которые распространяются из центра лучами Солнца, убывает обратно пропорционально квадрату расстояния, движения Планет будут тем быстрее, чем ближе к Солнцу они находятся, и тем медленнее, чем дальше они располагаются от него. Это было то же самое соотношение, которое сначала выяснилось в результате наблюдений, а теперь подтверждалось теоретически. Исходя из того же предположения о постепенном ослаблении силы тяготения Планет, было показано, что периоды их обращения находятся в той же пропорции к расстоянию их от Солнца, которую нашли Кеплер и Кассини. Продемонстрировав таким путем, что тяготение, или сила тяжести, может быть ключевым связующим принципом, который объединяет движения Планет, сэр Исаак Ньютон попытался затем доказать, что это действительно так. Опыт показывает нам, что такое сила тяготения вблизи поверхности Земли. Она такова, что заставляет тело падать; в первую секунду падения тело проходит примерно 15 Парижских футов.[526] Луна находится от поверхности Земли на расстоянии примерно 60 земных радиусов. Стало быть, если сила тяготения, по предположению, уменьшается обратно пропорционально квадрату расстояния, тогда тело, находящееся вблизи поверхности Луны, падало бы (в направлении Земли) целую минуту. То есть тело, будучи на Луне, проходило бы то же самое расстояние, преодолеваемое [99] у поверхности Земли за секунду, за 60 секунд. Однако дуга, описываемая Луной за минуту, сокращается, и, по наблюдениям, проходит примерно на 15 Парижских футов ниже касательной, проведенной через начало пути. С этого момента, стало быть, Луну можно воспринимать как постоянно падающее в направлении Земли тело.[527]

(68) Система сэра Исаака Ньютона соотносилась также с многими другими несообразностями (irregularities), которые астрономы наблюдали на Небесах. Она определила причину, почему центры обращения Планет располагались не точно в центре Солнца, а в общем для Солнца и Планет центре тяжести. Из факта взаимного притяжения Планет она позволяла найти основание для объяснения некоторых других несообразностей в их движении. Например, несообразности были довольно ощутимыми в случае Юпитера и Сатурна, когда эти планеты находились на незначительном расстоянии друг от друга и выступали как бы в союзе (conjunction). Одной из величайших трудностей, вызывающих недоумение астрономов до настоящего времени, были несообразности (помимо вообще всех несообразностей на Небе), связанные с Луной. И система сэра Исаака Ньютона, насколько это возможно, согласовывалась с несообразностями Луны даже точнее и лучше, чем с несообразностями других Планет. Луна, когда она находилась в соединении с Солнцем, либо же, наоборот, была к нему в оппозиции, казалась наиболее удаленной от Земли; и казалась наиболее приближенной к Земле, когда находилась в своих четвертях (речь идет о лунных фазах) (quarters). Согласно системе этого философа получалось, что когда Луна находилась в соединении с Солнцем, то она оказывалась ближе к Солнцу, чем Земля; следовательно, она больше притягивалась к Солнцу, и, соответственно, была более отдаленной от Земли. И наоборот, когда Луна была в оппозиции к Солнцу, она оказывалась от него дальше, чем Земля. Земля, стало быть, больше притягивалась Солнцем; и соответственно, в этом случае Земля еще сильнее отдалялась от Луны. Однако, с другой стороны: когда Луна находилась в своих четвертях, то и Земля, и Луна, обе располагаясь на одинаковом расстоянии от Солнца, в равной мере притягивались им. Только на одном этом основании равной силы, поэтому Земля и Луна не будут друг к другу ближе, т. е. не будут взаимно притягиваться. Поскольку же они притягиваются к Солнцу не по параллельным линиям, а по линиям, которые пересекаются в центре Солнца, то тем самым Луна и Земля все-таки будут сближаться. Сэр Исаак Ньютон вычислил разницу сил, с которой Луне и Земле надлежит (во всех различных положениях), согласно его теории, побуждаться и двигаться навстречу друг другу. Он нашел, что различная степень их взаимного приближения, наблюдаемая и отмечаемая астрономами, в точности согласуется с его вычислениями. Дело в том, что притяжение (attraction) Солнца, как в соединениях, так и в оппозициях, уменьшает силу тяготения Луны к Земле, и, следовательно, заставляет Луну удлинять свою орбиту, что, в свою очередь, увеличивает время на прохождение ею полного оборота. Но когда Луна и Земля находятся в той части орбиты, которая ближе всего к Солнцу, это притяжение Солнца становится максимальным. [100] Следовательно, сила тяготения Луны к Земле будет уменьшена в наибольшей степени; орбита Луны будет максимально длинной, и, следовательно, период времени обращения по ней также будет самым большим. Все это тоже согласовывалось с опытом и наблюдалось в тех же пропорциях, которые были получены с помощью вычислений из первых принципов природы. На основании этих принципов, однажды установленных, можно было уже ожидать указанного совпадения.

(69) Орбита Луны лежит не совсем в той же Плоскости, что орбита Земли; она имеет небольшой угол относительно орбиты Земли. Точки пересечения этих двух Плоскостей называются Узлами Луны.[528] Эти Лунные Узлы находятся в постоянном движении, имея период обращения в 18 или 19 лет; они двигаются с востока на запад и проходят через все различные точки Эклиптики. Дело в том, что по окончании своего периода обращения Луна обычно пересекает орбиту Земли в точке, несколько отстоящей назад от прошлой точки пересечения, т. е. после завершения предыдущего оборота. И хотя движения Узлов в основном ретроградные, т. е. направлены в обратную сторону, это все же не всегда так; иногда эти движения прямые, а иногда они оказываются даже стационарными (stationary). Луна в общем случае пересекает Плоскость орбиты Земли немного позади той точки, в которой она пересекла ее при предыдущем обороте. Однако иногда Луна пересекает земную орбиту впереди этой точки, а иногда в той же самой точке. Такова ситуация с Узлами, которые определяют время затмений; на этом основании движение этих узлов особенно тщательно изучалось астрономами, проявлявшими к этому вопросу пристальное внимание. Ничто, однако, не ставило их в тупик больше, нежели попытки объяснить и вычислить столь несообразные движения, хотя, в то же время, именно эти последние удерживали и направляли поиски искомой и столь желанной правильности (regularity) в обращениях Луны. У астрономов не было другого способа соединить все явления вместе, кроме предположения о том, что движения, порождающие эти явления, должны быть, в реальности, полностью регулярными (regular) и равномерными. Поэтому история Астрономии и уделяет больше внимания тем теориям, которые изобретались для целей объединения вместе движений Луны, нежели тем, которые призваны соединить в одно целое движения всех остальных небесных тел, вместе взятых. Теория тяготения, взятая в совокупности, позволила в более обоснованной форме объяснить все эти неравномерные (irregular) движения через различные действия Солнца и Земли. И представляется, согласно вычислениям, что время, количество и продолжительность прямых и ретроградных движений Узлов (равно как и их стационарных проявлений), как можно ожидать, в точности совпадут с теми, которые были определены и зафиксированы Астрономами посредством наблюдений.

(70) Тот же принцип – принцип притяжения Солнца, – на основании которого, стало быть, и вычисляются движения Узлов, устанавливает связь также и с другой крайне запутанной и приводящей в замешательство несообразностью, связанной с явлениями Луны. Речь идет, в частности, о постоянной (perpetual) вариации наклонения орбиты Луны относительно орбиты Земли.

(71) Поскольку Луна обращается по эллиптической орбите, по эллипсу, который имеет центр Земли в одном из своих фокусов, то более длинная ось орбиты Луны называется Линией Апсид.[529] [101] Эта линия, по наблюдениям, не всегда направлена к одним и тем же точкам Небесного свода; она вращается с запада на восток, проходя, таким образом, через все точки Эклиптики, а завершается период обращения примерно за 9 лет. Здесь – другая несообразность, которая сильно озадачивала Астрономов, но ее теория тяготения с успехом объясняет.

(72) До настоящего времени Земля рассматривалась как идеально круглое тело. Это происходило, возможно, по той же самой причине, которая побуждала человеческое воображение считать, что орбиты Планет с необходимостью должны быть идеальными окружностями. Но сэр Исаак Ньютон,[530] исходя из механических принципов, сделал вывод, что поскольку части Земли у Экватора должны испытывать большее возмущение вследствие суточного вращения, чем части на Полюсах, то первые обязательно должны быть немного приподнятыми вверх, а вторые – у Полюсов – приплюснутыми (flattened). Проведенные наблюдения показали, что колебания маятника были медленнее на Экваторе, и быстрее на Полюсах. Казалось, это говорило о том, что сила тяготения действует сильнее на Полюсах и слабее на Экваторе, и доказывало, как думал сэр Исаак Ньютон, что Экватор находится дальше от центра, чем Полюса. Однако все наблюдения, которые до настоящего времени были сделаны относительно Земли, показывали, по-видимому, обратный результат: что Земля вытянута у Полюсов и приплюснута у Экватора. Ньютон, тем не менее, предпочел свои механические вычисления более ранним измерениям Географов и Астрономов. Здесь его поддержали Астрономы, наблюдавшие за формой Юпитера; диаметр Юпитера у Полюсов относился к диаметру вдоль Экватора как 12/13. Такое неравенство было более существенным, чем то, которое предполагалось для соответствующих диаметров Земли; но оно было установлено для случая самого большого по массе (bulk) и самого быстрого по скорости суточного вращения Юпитера. Наблюдения астрономов у Лапландии и Перу полностью подтвердили систему сэра Исаака Ньютона. Они не только продемонстрировали, что форма Земли, в целом, такая, как он предполагал, но и показали, что соотношение земной оси (оси вращения Земли) к диаметру земного Экватора практически совпадает с тем, какое он вычислил. Изо всех доказательств, когда-либо представленных относительно суточного вращения Земли, это возможно было самым основательным и удовлетворительным.

(73) Сравнивая свои наблюдения с теми, которые проводили некоторые астрономы до него, Гиппарх [102] обнаружил, что точки равноденствия не всегда расположены на одной и той же части Небесного свода (напротив ее), но постепенно и неуклонно сдвигаются на восток. Но сдвигаются они с такой малой скоростью, что будут едва заметны даже через сотню лет; потребовалось бы 36 000 лет на то, чтобы Точкам Равноденствия полностью завершить свой круг, пройдя последовательно через все различные точки Эклиптики. Более точные и строгие наблюдения показали, что эта прецессия Точек Равноденствия не была такой уж медленной, как это представлялось Гиппарху, и что на самом деле для завершения полного оборота им потребуется немногим менее 26 000 лет. Поскольку тогда господствовала античная система Астрономии, представлявшая Землю как неподвижный центр вселенной, данное явление непременно исследовали, предполагая, что Небесный свод помимо своего быстрого суточного вращения вокруг полюсов Экватора имел еще и подобие некоторого медленного периодического движения вокруг полюсов Эклиптики. Когда же преподаватели философии (schoolmen) объединили систему Гиппарха с Твердыми Сферами Аристотеля, они поместили новую прозрачную (crystalline) Сферу над Небесным сводом, чтобы объединить это движение с остальными движениями. В системе Коперника это явление было до настоящего времени связано с другими частями его гипотезы; связующим было предположение о небольшом вращении оси Земли с востока на запад. Сэр Исаак Ньютон объединил это движение со всей системой с помощью того же самого единого принципа тяготения. С помощью этого последнего он связал воедино и все другие движения, и показал, каким образом приподнятость частей Земли вверх у Экватора должна – посредством притяжения к Солнцу – производить то же ретроградное (обратное) движение Узлов Эклиптики, какое аналогично производят Узлы Луны. Он вычислил количество движения, которое могло бы возникнуть в результате такой деятельности Солнца, и его расчеты в данном случае также полностью согласовывались с данными наблюдений Астрономов.

(74) До настоящего времени из всех небесных явлений кометы меньше всего привлекали внимание Астрономов. Редкость и непостоянство их появления на Небосклоне, казалось, полностью отделяли их от устойчивых, регулярно появляющихся на небе (regular) и единообразных объектов; делали их еще больше похожими на непостоянные, мимолетные и случайные феномены в тех областях Неба, которые находились по соседству с Землей. Аристотель,[531] Евдокс, Гиппарх, Птолемей и Пурбах, все они, поэтому, принизили значение комет, опустив его ниже Луны, и расположили их среди метеоров в верхних слоях атмосферы. Наблюдения Тихо Браге показали, что кометы на самом деле поднялись в область Неба и часто находились выше Венеры или Солнца. Декарт случайно предположил, что они всегда находились выше, даже выше орбиты Сатурна; таким, казалось бы, своеобразным образом приподняв кометы, он, соответственно, воздал им должное, вознаградил их и тем самым [103] выразил желание компенсировать тот несправедливый упадок (degradation), от которого они так долго страдали, в течение многих веков. Наблюдения некоторых более поздних астрономов[532] показывали, что кометы, помимо прочего, вращаются вокруг Солнца и поэтому могли бы быть частью Солнечной системы. Ньютон для объяснения движения этих тел, соответственно, применил свой принцип тяготения из механики. То, что кометы за одни и те же промежутки времени описывали равные площади, было открыто путем наблюдений некоторыми более поздними Астрономами. И Ньютон сделал попытку показать, каким образом из этого принципа и наблюдений можно было бы выяснить природу и расположение орбит нескольких комет, а также определить периоды их обращений. Последователи Ньютона, исходившие из его принципа, отважились даже предсказать возвращение нескольких комет, особенно той, которая должна, по прогнозу, показаться в 1758[533] году.[534] Перед тем как определить, соответствует ли его философия по-настоящему данной части системы (объяснению движения комет), как она соответствует всем другим частям, нам нужно дождаться этого времени. Однако уже и сейчас понятно, что пластичность этого принципа [тяготения], который столь удачно применяется к любым самым иррегулярным (irregular) из всех небесным явлениям и который привнес в движения всех Небесных Тел такую целостную и совершенную логическую связь, уже сделала немало. И его, этот принцип, вполне можно было бы на данном основании рекомендовать человеческому воображению.

(75) Однако из всех попыток, предпринятых философией Ньютона, самой непостижимой для человеческого ума и опыта является попытка посчитать массу и плотность Солнца и Некоторых Планет [Солнечной системы]. Эта попытка, тем не менее, была крайне необходимой и важной для завершения логической связности системы Ньютона. Сила притяжения, которой, согласно теории тяготения, обладает каждое тело, пропорциональна количеству материи, содержащейся в этом теле. Но период времени, в течение которого одно тело, находящееся на заданном расстоянии, вращается вокруг другого, его притягивающего, сокращается пропорционально росту этой силы притяжения, и, следовательно, количеству материи в притягивающем теле. Если бы плотность Юпитера и Сатурна была такой же, как плотность Земли, то периоды обращения нескольких их Спутников были бы короче, чем они есть на самом деле согласно наблюдениям. Дело в том, что количество материи, а, следовательно, и сила притяжения каждого из них соотносятся как кубы (третьи степени) их диаметров. Сравнивая размеры (bulk) этих Планет с периодами обращения их Спутников определили – применяя гипотезу тяготения, – что плотность Юпитера должна быть выше плотности Сатурна, а плотность [104] Земли должна быть выше плотности Юпитера. Вычисления дают, по-видимому, основание для вывода о том, что для всей системы в целом выполняется следующий закон: чем ближе подлетают некоторые Планеты к Солнцу, тем выше плотность составляющей их материи. Такое строение вещей было бы, по-видимому, самым благоприятным из всех тех возможностей, которые могли бы реализоваться в действительности. Иными словами: вода с той же плотностью, что и на Земле, превратилась бы в лед под Экватором Сатурна и закипела бы под Экватором Меркурия.

(76) Такова система сэра Исаака Ньютона; система, части которой соединены вместе более строго, чем части любой другой философской концепции и гипотезы. Признайте его принцип – универсальности тяготения – и что сила тяготения обратно пропорциональна квадратам расстояния, и тогда все явления, которые он объединил с помощью этого принципа, с необходимостью последуют друг за другом. Связь этих явлений является не только абстрактной или слишком общей (loose), как в большинстве других систем. (Дело в том, что в этих системах, ведь, одинаковым образом ожидаются либо сами эти явления, либо некоторые подобия таких явлений.) У сэра Исаака Ньютона везде эта связь выражена с наибольшей точностью и детальностью, что может быть вполне доступно воображению. Устанавливаются время, место, количество и продолжительность каждого отдельного явления, и все они в точности такие, какими и должны быть согласно наблюдениям. Равным образом принципы единства [явлений природы], которые использует сэр Исаак Ньютон, не допускают вещей, осложняющих работу воображения; оно, поэтому, не встречает каких-либо трудностей при согласовании вещей и явлений друг с другом. Из всех качеств материи (после инертности) тяготение материи есть то, с чем мы больше всего знакомы. Мы никогда не воздействуем на него, но при каждом случае можем наблюдать это качество в действии. Также и закон, согласно которому сила тяготения, предположительно, уменьшается при отдалении от центра, – этот закон один и тот же и сохраняет свое значение и для всех остальных качеств [небесных тел]. Эти качества распространяются вместе с силой тяготения, излучаясь из центра, как свет, двигаясь по лучам или посредством всякого другого феномена того же рода. Закон работает и в этих случаях. Он таков, что с его помощью мы не только обнаруживаем всеобщие проявления его во всех таких и подобных им качествах [небесных тел], но и с необходимостью определяемся к восприятию и пониманию того, почему именно эти качества, исходя из природы вещей, должны в них присутствовать. Оппозиция широкому распространению этой системы, возникшая во Франции и некоторых других государствах (nations), была вызвана отнюдь не какими-то трудностями, которые человечество естественным образом чувствует при попытках понять тяготение в качестве исходного и первичного двигателя (mover) при создании Вселенной. Картезианская система [вихрей], господствовавшая долгое время в прошлом, приучила человечество воспринимать движение как нечто, которое никогда не начинается, но является только следствием импульса. Она соединила падение тяжелых тел, т. е. тел, находящихся около поверхности Земли и движение других Планет, используя более общие связывающие узы (bond of union). Приверженность мира такому порядку вещей была, однако, признана негодной и разрушена сэром Исааком Ньютоном. Сейчас, по крайней мере, его система превосходит все другие системы и даже оппозиционно настроенные круги. И она движется вперед, имея претензии на то, чтобы стать наиболее универсальной системой взглядов (empire) из всех, которые когда-либо были представлены в философии. Следует осознать и признать, что его принципы [105] имеют ту степень непоколебимости и прочности, которые мы тщетно искали бы в любой другой системе. Даже самые большие скептики не могут избавиться от этого ощущения. Принципы сэра Исаака Ньютона не только наилучшим образом связывают вместе все небесные явления, которые когда-либо наблюдались ранее. Они также настойчиво двигают вперед индустрию (industry) и приводят к появлению более совершенных инструментов, коими вооружены уже позднейшие Астрономы, нам теперь хорошо известные. Астрономы последнего времени характерны тем, что они либо проще и быстрее объясняют [новые явления] путем применения этих принципов сэра Исаака Ньютона, либо добиваются объяснения [новых явлений] благодаря более трудоемким и точным расчетам, вытекающим из этих принципов, по сравнению с прежней техникой вычислений. И даже мы сами, стремясь представить все философские системы как чистые (mere) открытия воображения,[535] которые связывали бы вместе различного рода разрозненные и противоречащие друг другу явления природы, незаметно вовлекаемся в этот процесс. Мы стремимся к тому, чтобы сделать использование языка полезным для выражения связующих принципов; таким, чтобы язык выражал эти принципы, как если бы они были реальными цепочками [последовательностей], которые сама Природа создала для соединения в целое нескольких своих действий. Тогда можем ли мы изумляться тому, что эти принципы должны приобрести всеобщее и полное одобрение человечества и что теперь их следует рассматривать не как попытку связать в воображении небесные явления, а как величайшее открытие, когда-либо сделанное человеком, открытие обширнейшей цепи наиболее важных и возвышенных истин, которые все тесно связаны друг с другом? Связаны же они посредством одного главного факта – факта их реальности, чему мы и получаем подтверждение в своем каждодневном опыте.