«История астрономии» А. Смита: введение к первому переводу на русский язык

Наука всегда усваивается полнее, когда она рассматривается в состоянии рождения (Дж. К. Максвелл)

Перевод на русский язык текста «Истории астрономии», который публикуется в настоящем издании, должен – без преувеличения – открыть для отечественного читателя новую страницу в долгой традиции освоения интеллектуального наследия А. Смита. Эта традиция, напомним, началась еще в начале XIX в., когда за государственный счет был сделан перевод «Богатства народов» (1802–1806). С тех пор этот перевод неоднократно переиздавался, неуклонно, но медленно улучшаясь, в 1866, 1935, 1962 и 2007 гг.[355] Все издания, можно сказать, позитивно отражались на качестве российской экономической науки (показателен пример «Экономических очерков» В. К. Дмитриева 1898–1904 гг. и издания «Богатства народов» в 1866 г. под ред. П. А. Бибикова). Чуть позже была переведена «Теория нравственных чувств» (в 1868 г., опять же Бибиковым), а в советское время переводились и некоторые другие, в основном морально-эстетические работы Смита.[356] Однако нам по существу оставался неизвестен как Смит-естествоиспытатель, так и, в общем и целом, Смит «раннего периода». Он всегда представал в канонических, готовых образах. Такой образ для экономистов был сформирован «Богатством народов» (с соответствующими точками зрения К. Маркса). А для специалистов по этике и эстетике – «Теорией нравственных чувств».[357] Между тем в «Глазговском» собрании сочинений мыслителя эти произведения составляют примерно половину его общего объема, что никак не может отражать достойного состояния дел в нашем теперешнем смитоведении.[358]

Между тем серьезное освоение интеллектуального наследия Смита на Западе началось еще в конце XIX века. В тот период были найдены и опубликованы рукописи лекционных курсов Смита 1762–1763 гг. по общим вопросам юриспруденции.[359] Большая работа развернулась с начала 1960-х годов, когда стали систематически публиковаться все известные произведения Смита, в том числе не относящиеся непосредственно к экономике. В 1976–1985 гг. вышло 6-томное каноническое «Глазговское издание».[360] Тогда же, с начала 1970-х годов в западной литературе начался процесс переосмысления творческого наследия Смита, не прекращающийся (а на деле даже усиливающийся) и по сей день.

В отечественной литературе до середины 1970-х годов уровень освоения творческого наследия Смита не сильно уступал западным образцам. Это происходило в основном усилиями проф. А. В. Аникина, который написал сначала монографию о Смите в серии «Жизнь замечательных людей»,[361] а затем, в 1971 г., главу в очень популярной и занимательной книге.[362] Некоторые разработки разной степени значимости содержались в статьях и книгах видных историков экономической мысли (проф. В. С. Афанасьева, проф. А. А. Хандруева и др.). Дело в том, что они все-таки работали на стыке истории и теории, потому что советской экономической мысли нужна была «критика буржуазных теорий» и, значит, отличное, до деталей, знание этих последних. Однако потом, прежде всего с середины 1980-х и начала 1990-х годов, наследие Смита стало отходить в наших экономических курсах на обочину теории (в область «чистой» истории экономической мысли). С этого момента, как представляется, его наследие стало постепенно обрастать мифами и домыслами, стало искажаться и отставать от мировых тенденций. Смит начал представать и предстает и поныне в образе этакого экономиста-фритредера, который верит в идеалы свободного рынка и конкуренции, проповедует дух эгоизма, корысти и наживы (особенно как критик «Басни о пчелах» Мандевиля). Пассаж о «невидимой руке рынка» часто трактуется у нас безо всякого знания контекста, а зачастую и простого знания первоисточников. Однако, как отмечал М. Фридман в одной из своих работ, если вы хотите узнать настоящего Смита, то почитайте для начала его историю астрономии.[363]

В этом кратком введении в тему нет смысла пересказывать основные идеи Смита, содержащиеся в очерке. Читатель, с разной степенью образованности, сам найдет для себя в нем что-то полезное. Важно сформулировать основную идею. Этот текст тесно связан с другими работами Смита раннего периода и служит как бы введением в творческую лабораторию мыслителя.[364] Это означает, что открывается путь к новым источникам и новым переводам, которые были бы логически связаны между собой и вписаны в соответствующий исторический (и не только) контекст. Редакторы «Глазговского издания» отмечали, что с позиций сегодняшнего уровня развития науки текст Смита, особенно в специальной его части IV, посвященной непосредственно истории астрономии, изобилует ошибками.[365] Однако ценность его от такого признания не уменьшается.

Важно отметить, во-первых, что «История астрономии» в исполнении Смита – это, по-видимому, первая в истории астрономической науки связная и сознательная попытка изложить эволюцию этой науки, руководствуясь определенным принципом изложения и отбора материала. И это было сделано в период до 1758 г. Первые же систематические истории астрономии, насколько нам известно, начали появляться в Европе лишь со второй половины XIX в.[366] По всей видимости, историки астрономии не особенно знакомы с этим текстом Смита; по крайней мере на страницах отечественных «Историко-астрономических исследований» нам не встретилось упоминаний о нем.

Во-вторых, в очерке Смита с естественнонаучными его взглядами (обусловленными рассмотрением соответствующего предмета) тесно соприкасается философия. Смит трактует последнюю весьма расширительно, как «науку о принципах связи в природе» (II.12, с. 45 по внутренней пагинации), но благодаря этому получается необычное сочетание, своеобразный «стык» двух дисциплин, имеющий эвристическую ценность. Интерес к такой постановке проблемы усиливается и тем, что Смит выступает в первых трех подразделах очерка творческим воспреемником идей Д. Юма. Философия Юма слишком быстро, как мы знаем из истории философии, попала в тень «Критик» И. Канта, а с другой стороны, как бы растворилась в аморфной атмосфере Шотландского Просвещения, с присущим ей сенсуализмом и акцентом на морально-этических проблемах. Между тем, как показывает Смит, идеи Юма имеют и фундаментальное гносеологическое значение (положительное), если перенести их в сферу сознания и истолковывать непрямолинейно.[367] В этой связи, зная место Смита в теоретической политической экономии от Ф. Кенэ до К. Маркса, в традициях российской экономической школы (от М. И. Туган-Барановского до Н. Д. Кондратьева и Е. Е. Слуцкого), можно попробовать выявить ценность идей Юма – Смита в сфере экономической концепции кругооборота экономики (см. ниже). Эта мысль отчасти смыкается с настойчивыми поисками Гегелем «основ физиологии капиталистического общества» именно у Смита, а не у Канта и не у Фихте. Показательно, что этих политико-экономических устремлений Гегеля не понял, по-видимому, ни один из его ближайших учеников и последователей.[368] Метафора «невидимой руки» в этой связи является интереснейшим сюжетом, имеющим прямое отношение и к нашей действительности (II.8). Не случайно ей посвящено на Западе много работ.[369]

Критическая установка Смита в отношении многих авторитетных философов (Р. Декарта, отчасти Аристотеля) тоже представляется сегодня новой и свежей, когда автор очерка как бы сознательно выпадает из традиции, в то же время оставаясь в ней. Это дает ему возможность критически посмотреть на эту традицию со стороны, не связывая себя жесткими обязательствами следовать ей и признавать авторитеты. Такой прием позволит, видимо, в будущем получать некое синтетическое знание, почерпнутое из разных дисциплин и следующее генетическому (а не интегральному) подходу к истории идей.[370] И совсем необязательно, с этой точки зрения, заранее отказываться от поиска метафизики в Юмо-Смитовских построениях. Она вполне может просвечивать сквозь пелену приземленных и в чем-то даже бытовых проблем.