Глава 4 Институциональная непрерывность и «Вашингтонский консенсус» 89

Большинство экономистов... рисуют картину идеальной экономической системы, а затем, сравнивая ее с тем, что они видят вокруг себя (или полагают, что видят), дают рецепты того, что необходимо сделать для достижения этого идеала, не особо задумываясь над тем, как это осуществить. Анализ проводится с величайшей изобретательностью, но он висит в воздухе.

(Рональд Коуз. Фирма, рынок и закон)

Выбор метода анализа

В первой части книги мы показали, что крах плановой экономики и общественной системы в бывшем Советском Союзе в значительной степени был вызван внутренней логикой его развития. В существенной своей части этот крах стал результатом глубоких противоречий в системе стимулов, противоречий, которые особенно обострились на поздних этапах существования социалистической системы, свидетельством чему стал рост и укрепление могущества параллельной экономики. Из нашего предыдущего анализа естественным образом вытекает вывод, что реформа, исходившая из того, что переход к рыночной экономике начинается как бы «с чистого листа», не могла быть эффективной. Для того чтобы наполнить реформы смыслом, они с самого начала разработки и осуществления должны были быть направлены на замену институтов реально существовавшей параллельной экономики, которые не только пережили крушение коммунизма, но и предстали впоследствии почти бесспорными правителями посткоммунистической экономики. В третьей части книги мы представим некоторые элементы возможного проекта реформ с учетом указанной реальности.

Однако понимание всего этого не было широко распространено среди российских реформаторов и среди их западных советников в то время, и даже сейчас, через семь лет «перехода к рыночной экономике» оно еще не принято большинством поборников «переходной экономики». Вместо того чтобы сделать своим приоритетом институциональные преобразования, реформаторы пошли по пути немедленных внешне радикальных изменений («шоковая терапия»), сформулированных в виде известных Вашингтонских пакетов согласованных комплексных программ. Базовые элементы этих программ иногда обозначаются в сокращенном виде как СЛП (стабилизация, либерализация, приватизация) (см., например, [59, с. 242]). В настоящей главе мы обсудим как теоретически, так и с фактической точки зрения воздействие политики СЛП на переходный процесс, учитывая, что ее практическая реализация попала в полную зависимость от институциональной непрерывности, то есть от фактических прав собственности и рыночной структуры, унаследованных от параллельных структур бывшей плановой экономики. В последующих главах мы более направленно рассмотрим проблемы, связанные с вопросами стимулов производителей и роли групп давления.

Формальная отмена плановой экономики в России и начало политики СЛП, вне всякого сомнения, повлекли за собой разительные, во всяком случае, внешние изменения. В своем раннем обзоре результатов российской программы реформ Стэнли Фишер отмечает как ее положительные, так и отрицательные стороны: «К положительным сторонам относится успешное начало приватизации, быстрый рост сектора розничной торговли, действие и расширение обменного валютного рынка. К отрицательным сторонам можно отнести высокие темпы роста инфляции, лишь частичную либерализацию цен, которая не находит продолжения, а также то, что внешняя торговля остается в значительной степени регулируемой... положение с бюджетом остается неясным, как неясным остается разграничение полномочий между различными уровнями финансовых органов. Положения, регулирующие внешние инвестиции, являются, в лучшем случае, запутанными...» [45, с. 8]. Со времени написания этого доклада в вопросах, упомянутых Фишером, достигнут заметный прогресс: более половины ранее государственных предприятий в российской промышленности были приватизированы, что вместе с новыми частными предприятиями позволило увеличить долю частного сектора в ВНП страны до более чем 60 %. Инфляция была снижена (по крайне мере временно) до уровня однозначных чисел, и, что важнее всего, российские потребители во все большей степени получали разнообразие потребительских возможностей, к которым у них никогда не было доступа при коммунистическом режиме. С другой стороны, страна столкнулась с резким спадом промышленного производства, который уничтожил около 60 % добывающего и обрабатывающего секторов, существовавших до начала реформ, а также с высоким и продолжающим расти уровнем безработицы, со стремительным ростом неравенства в распределении доходов, с вырвавшейся на свободу мафией и, в относительно недавнее время, с финансовым крахом, вынудившим правительство объявить дефолт по своим долговым обязательствам и практически парализовавшим банковскую систему.

Однако самая большая проблема, возникающая, когда политику СЛП пытаются оценивать по принципу «что сделано и что не сделано», состоит в том, что теряется из виду самое главное. Примечательно, что некоторые из самых горячих западных сторонников СЛП не так давно выразили растущее понимание ограничений, внутренне присущих такой политике. Так, в апреле 1998 года исполнительный директор МВФ М. Камдессю и заместитель министра финансов США Л. Саммерс выразили озабоченность на ежегодной конференции Американо-российского делового совета в Вашингтоне не столько темпами инфляции или дефицитом государственного бюджета, сколько главным направлением, в котором движется Россия. Радио «Свобода» привело цитату из выступления Саммерса, в котором он сказал, что «Москва должна начать искать ответы на главные вопросы о том, какой капитализм она хочет построить», а также, что «не может быть худшей новости из России, чем та, что спустя годы усилий освободиться от одной мертвой экономической модели она находится на грани внедрения другой сомнительной модели».

Несостоятельность аргументации, основанной на доводах за и против СЛП, может быть проиллюстрирована на примере следующего парадокса: общеизвестным фактом в экономической теории является то, что параллельная экономика, или черный рынок, возникает как продукт сильно регулируемой экономики. Можно по-разному оценивать скорость процесса дерегулирования после начала реформ, но нельзя отрицать, что Россия в настоящее время имеет меньшую, а не большую степень регулирования экономической активности по сравнению с временами плановой экономики. В действительности с достаточной долей уверенности можно утверждать, что российская экономика относится к самым «свободным» экономикам в мире, если не с точки формального институционального регулирования, то с точки практического осуществления. Свобода предпринимательской деятельности и свободное ценообразование теоретически должны были привести к слиянию официального и черного рынков. Вместо этого масштабы и влияние параллельной экономики за годы переходного периода неизмеримо возросли.

Если исходить из традиционного подхода к реформированию плановой экономики, как процессу, развивающемуся «сверху», этот парадокс не имеет объяснения. В то же время подход, предлагаемый нами в данной главе и учитывающий институциональную непрерывность, то есть устойчивость раз сформировавшихся институциональных форм, может быть успешно использован для выработки гораздо более адекватного понимания природы переходного процесса, необходимого для разработки реалистической политики преобразований, которая представлена в третьей части книги. В практическом смысле наш метод позволит увидеть тесную связь между состоянием плановой экономики в бывшем Советском Союзе к концу его существования и современным переходным положением, а в теоретическом смысле этот метод сводит воедино методы анализа, которые должны применяться при рассмотрении настолько отличных друг от друга экономик, как экономики России и Китая.

Предлагаемое нами альтернативное видение рассматривает события последних лет не как начало принципиально нового этапа в развитии российской экономики, а лишь как свидетельство окончания одной из стадий трансформации российской плановой экономики — перехода не к рынку, а к «постплановой» стадии развития [115]. Если Россия отныне все же двинется в сторону обычной рыночной экономики, то, на наш взгляд, этот процесс повлечет за собой необходимость начала совершенно новой стадии, а не простое продолжение существующих тенденций. Главный вопрос для любой теории в том, насколько она полезна для понимания реальной действительности, поэтому мы рассмотрим здесь с приведенной точки зрения наиболее значительные характерные черты текущей российской экономики.

Некоторые микроэкономические результаты макроэкономической стабилизации и открытости экономики

Рассмотрим более подробно то, как политика стабилизации, либерализации и приватизации повлияла на реальное положение в российской экономике90. Главная идея, стоящая за подходом в рамках СЛП заманчиво проста. Во-первых, либерализация цен и высвобождение экономической деятельности должны были сбалансировать рынки за счет установления равновесия между предложением и спросом и за счет отмены произвольного распределения ресурсов, неизбежного при государственном контроле над производством и распределением.

В то же время установление баланса между предложением и спросом путем гибких цен — это лишь первый шаг. Приватизация была призвана привязать прибыли и убытки компаний к стимулам для увеличения производства товаров и услуг, на которые существовал большой неудовлетворенный спрос, и сокращения производства, на которое не существовало реального спроса потребителей. Со временем, согласно существовавшим тогда надеждам, это должно было привести к структурным изменениям в промышленности и привести объемы промышленного производства в соответствие с рыночным спросом. Макроэкономическая стабилизация, как часть общей политики, была призвана дополнить политику приватизации. В частности, были надежды на то, что установление жестких бюджетных ограничений для правительства и строгого потолка для увеличения денежной массы Центральным банком России приведет к ужесточению финансовой дисциплины для предприятий и сократит возможности для погони за доходами рентно-дотационного характера. Столкнувшись со строгими бюджетными ограничениями и свободными ценами, частные фирмы должны были естественным образом изменить структуру своих инвестиций и производства для удовлетворения предпочтений потребителей. Это должно было в итоге привести к эффективному распределению ресурсов.

На самом деле, в СЛП присутствовал и четвертый элемент, состоявший в том, чтобы сделать экономику открытой (таким образом, весь этот подход в целом лучше охарактеризовать как СЛПО). Этот элемент должен был содействовать достижению целей реформ двумя путями, а именно: облегчить для рынков задачу нахождения равновесных цен (установив в России структуру относительных цен, преобладающих в рыночных экономиках) и оказать давление на российских производителей со стороны иностранных конкурентов.

Сегодня результаты реализации политики СЛП (или СЛПО), как уже указывалось, в лучшем случае можно назвать половинчатыми. Начнем с перечисления тех элементов СЛПО, которые действительно оказались плодотворными. Во-первых, освобождение цен действительно сбалансировало спрос и предложение. Хотя уже отошли в прошлое пятилетние и годовые планы, товары и услуги свободно продаются и покупаются на рынке, и дефицит основных поставок (по сравнению с эффективным спросом) преодолен. В особенности на рынке потребительских товаров и услуг это привело к значительному увеличению благосостояния потребителей. Хотя многие товары и услуги в ограниченном количестве всегда имелись на черном рынке, а уровень жизни значительной части населения очевидно снизился в результате резкого падения реальных доходов, затраты на поиск товаров и/или стояние в очередях значительно уменьшились, а возможности потребительского выбора, безусловно, необычайно возросли. Возможно, правда, что наиболее существенным фактором, обусловившим возможность роста потребительского выбора, была не столько либерализация цен сама по себе, сколько ее сочетание с открытием экономики и выключение России из гонки вооружений. Громадные природные ресурсы страны после распада Советской империи были высвобождены для обмена на западные потребительские товары. Поучительно заметить, что, хотя в большинстве анализов, сравнивающих Россию и Китай, говорится о стремительно развивающейся китайской экономике и о российской экономике, переживающей период спада, это китайские торговцы приезжают продавать свои товары на рынках пораженных депрессией городов на восточных окраинах России (граничащих с Китаем), а не наоборот. (Российские торговцы отправляются в Китай для закупки товаров и тоже продают их в России.) Для экономиста скрытый смысл этого явления очевиден: эффективный спрос в России выше, и он поддерживается за счет экспорта минеральных и иных ресурсов91.

Программа макроэкономической стабилизации также имела некоторый видимый эффект, во всяком случае с 1996 года по первую половину 1998 года включительно. Прямые субсидии правительства (или Центрального банка) государственным предприятиям были отменены, и правительство прилагало усилия для того, чтобы контролировать свой бюджетный дефицит и увеличение денежной массы. Правда и то, что большинство менеджеров государственных предприятий (как приватизированных, так еще и не приватизированных) поняли, что они уже не могут рассчитывать на помощь правительства для преодоления любых трудностей, с которыми может столкнуться их фирма. Без сомнения, гораздо больше внимания уделяется стоимости получаемых поставок и их качеству (что часто приводит к тому, что фирмы, желающие быть конкурентоспособными, переключаются на импортные поставки и отказываются от отечественных продуктов). Гораздо больше понимания среди менеджеров находит то, что реализация продукта почти так же важна, как и его производство, — мысль, которая была абсолютно чужда для государственных предприятий всего лишь несколько лет назад.

Однако всего этого недостаточно, чтобы обеспечить успех СЛПО в коренном изменении распределения ресурсов и структуры российской экономики, а также для решительного подъема уровня жизни большинства населения выше дореформенного, даже если иметь в виду перспективу на будущее. Обратимся к некоторым негативным аспектам, которые проявились за годы переходного периода, и начнем с некоторых микроэкономических побочных эффектов либерализации, макроэкономической стабилизации и открытости экономики, оставив в стороне результаты программы приватизации для отдельного обсуждения.

Наиважнейшей проблемой в так называемом либеральном макроэкономическом подходе к реформированию российской экономики, на наш взгляд, является отсутствие какого бы то ни было механизма, который бы гарантировал, что система свободных цен, улучшение макроэкономических индикаторов, более строгие бюджетные ограничения для фирм и правительства будут действительно трансформироваться в реальные структурные изменения в российской экономике. СЛПО не привело (и, как мы сейчас покажем, не могло привести) к изменениям в структуре промышленности, необходимым для удовлетворения рыночного спроса. Промышленный спад оказался повсеместным (упала даже добыча полезных ископаемых, хотя и не до такой степени, как промышленное производство), а вовсе не структурным. Частично это явилось результатом недооценки ограниченных возможностей использования производственных мощностей, связанного с переориентацией неэффективных и ориентированных на производство вооружений отраслей промышленности92. Для того чтобы преодолеть эти ограничения, были необходимы крупные инвестиции в модернизацию оборудования, однако эти инвестиции не поступили, и не ожидаются. В 1995 году российские эксперты подсчитали, что только для поддержания существующего производственного аппарата необходимо было вложить по меньшей мере 140 триллионов (неденоминированных) рублей промышленных инвестиций, в то время как реальная сумма инвестиций натот год составила менее 100 триллионов рублей. В 1996 году инвестиции резко снизились (на 18 %), а в 1997 году, несмотря на объявленный рост промышленного производства на 1,9 % (впервые с 1991 года), инвестиции упали еще на 6 %. Спад стал еще сильнее в 1998 году. Нехватка производственного оборудования с течением времени станет важным фактором, препятствующим возрождению промышленности в российской экономике93.

Если внимательно взглянуть на новые стимулы, порожденные либерализацией, то нельзя не заметить, что они являются лишь слабым отголоском надежд сторонников традиционного подхода, что прежде всего объясняется уже не раз упомянутым влиянием фактора институциональной непрерывности. Суть проблемы в том, что корни переходной экономики уходят в плановую экономику, а та была неспособна создать предпосылки для формирования конкурентных рынков. Государственные предприятия представляли собой монополистические образования, стремящиеся к получению ренты и (или) дотаций из бюджета как в официальном производстве, так и в пространстве параллельной экономики, окружающем каждое из них. Таким образом, либерализация цен и дерегулирование экономики не высвободили конкурентные силы. Вместо этого такие политические шаги освободили укоренившиеся фрагментированные монополии от всякого контроля над их деятельностью. Хотя в определенном смысле устранение такого контроля привело к положительному развитию (например, к прекращению разбазаривания ресурсов на гонку вооружений и на потенциально катастрофические тоталитарные проекты вроде поворота течения сибирских рек с севера на юг), неконтролируемые всепроникающие монополии не составляют основы, необходимой для успешного перехода к обычной рыночной экономике.

В свою очередь, программа макроэкономической стабилизации в сложившихся обстоятельствах на самом деле тормозила переход к рыночной экономике в ряде важных аспектов.

На рисунке 8 показана динамика прибылей и убытков, а также доля бартерных сделок в российской промышленности в период с 1992 по 1997 год. Обращает на себя внимание тот факт, что доля убыточных фирм возросла примерно с 7 % в 1992 году до почти 50 % в 1997 году. Эти показатели, конечно, включают и приватизированные фирмы. Эти фирмы не получают никаких субсидий от правительства. Вместо этого они просто накапливают задолженности по налогам и платежам. В следующей главе мы более подробно обсудим эту модифицированную форму погони за ренто-дотационными доходами, которая продолжает процветать, несмотря на якобы строгие бюджетные ограничения.

Рисунок 8. Прибыли, убытки и бартерные сделки в добывающей и обрабатывающей промышленности, 1992 — 1997 гг. (Источник: расчеты авторов, основанные на данных «Российского статистического ежегодника» (1997) и обзорах «Российского экономического барометра».)

Возможно, еще более тревожным с точки зрения перехода к рыночной экономике является бурный рост доли бартерных сделок. В обзорах «Российского экономического барометра» приводится цифра 6 % на 1992 год — первый год переходного периода, в то время как на первую половину 1997 года доля бартерных сделок составляет уже 41 %. В то же время эти числа, скорее всего, занижены, и вот почему: обзоры РЭБ задают вопрос только о прямых бартерных сделках, то есть о сделках типа «я тебе даю автомобиль, а ты снабжаешь меня электричеством в течение месяца». Такие сделки не просто исключают деньги как средство обмена, они проводятся даже без посредства векселей, долговых обязательств или иных посреднических средств обмена. Существуют и другие типы сделок, которые также проводятся без использования денег в качестве средства обмена, но в которых обращаются векселя, выданные фирмами. Существует вероятность, что большинство респондентов РЭБ не включают такие сделки в свою концепцию «бартера», так как такие векселя иногда могут быть предъявлены к оплате, хотя и с дисконтом от 40 до 70 % в зависимости от эмитента. С экономической точки зрения такие сделки не относятся к подлинному денежному обмену, и если бы в статистику был включен этот «квазибартер», то доля неденежных расчетов могла бы возрасти до 70 — 80 %, как показывают наши исследования на местах. Таким образом, ответом хозяйствующих субъектов на меры по макроэкономической стабилизации и уменьшение государственных субсидий стал просто переход на альтернативные средства обмена. Следует ли в таком случае рассматривать стабилизацию как шаг вперед в направлении перехода к рыночной экономике или как шаг в сторону от нее? Макроэкономическая стабилизация конечно важна, но что это за рыночная экономика, в которой большая часть сделок выпадает из товарно-денежных отношений?!

Тот факт, что происходит что-то в корне неладное, может быть обоснован даже при беглом взгляде на некоторые макроэкономические данные. Так, например, соотношение денежной массы и номинального ВНП в России (коэффициент Маршалла) в настоящее время составляет около 12 % против 70 — 100 % в наиболее развитых индустриальных странах. Интервью с менеджерами предприятий показывают, что они устанавливают цены при бартерных и полубартерных сделках на 30 — 40 % выше цен на те же товары и услуги при расчетах «живыми» деньгами. Это дает нам возможность сделать хотя бы частичную оценку издержек, связанных с «макроэкономической стабилизацией», сводящейся к политике «денежного голода»: от 20 до 25 % стоимости промышленного производства просто «выбрасывается на ветер» (эта цифра получается, если разницу в ценах между денежными и безденежными сделками, которая должна более или менее отражать разницу в издержках между этими двумя типами сделок, умножить на долю бартера и квазибартера). Задолженность поставщикам, аккумулированная фирмами, превышает 12 % годового ВНП, а задолженность по уплате налогов составляет более 6 % годового ВНП, не говоря уже о задолженности по выплате заработной платы. (См. рисунок 9.)

Рисунок 9. Ежеквартальная задолженность, представленная в виде доли ВНП, 1993 — 1997 гг. (в процентах). (Источник: расчеты авторов, основанные на официальных данных, представленных Госкомстатом, Российским статистическим агентством.)

Интересно отметить, что задолженность по выплатам банковских кредитов гораздо ниже (около 1 % ВНП), и это просто отражает тот факт, что банки воздерживались от предоставления кредитов промышленным предприятиям еще даже до финансового краха осени 1998 года. (Более 97 % выданных банковских кредитов в России были краткосрочными, в основном на три месяца, для финансирования импортно-экспортных операций, а также оптовых и розничных торговых сделок.) Даже если мы отвлечемся от задолженности, накопленной фирмами друг перед другом, и сосредоточимся только на задолженности по платежам, причитающимся другим секторам экономики (задолженности по уплате налогов, задолженности по выплате заработной платы и задолженности по выплате банковских кредитов), то она составила более 60 % денежной массы в 1997 году. Таким образом, снижение темпов инфляции, которое в стандартном случае, рассматриваемом в учебниках, должно положительно отражаться на совокупном спросе за счет увеличения реальной ценности денежной массы (реальный эффект баланса) в России имеет гораздо меньшее положительное влияние, если имеет его вообще, потому что оно одновременно с реальной ценностью денег также увеличивает и реальную стоимость долгов, накопленных предприятиями, снижая их эффективный спрос.

Иногда приводится довод в пользу того, что сведения о прибылях и убытках, представляемые российскими фирмами, в значительной степени фальсифицированы и что даже по некоторым бартерным сделкам расчеты на самом деле производятся «черной» наличностью или путем платежей в иностранной валюте. Вполне возможно, что так оно и есть, хотя подсчитать, насколько существен этот фактор в количественном выражении, не представляется возможным. Важнее, однако, то, что это нисколько не меняет наших выводов, так как очевидно, что прибыли, накопленные подобным образом, вне зависимости от их величины, могут быть «инвестированы» во все что угодно, от автомобиля «Мерседес» до недвижимости на Кипре, но только не в реструктуризацию российской промышленности.

Открытие экономики в определенной степени по ряду параметров также отрицательно сказалось на перспективах успешного перехода к жизнеспособной рыночной экономике. Во-первых, резкое освобождение внешней торговли нанесло тяжелый удар по российским производителям из-за массового притока импортных товаров и резкого возрастания цен на ресурсы в силу конкуренции с внешним спросом. Этот шок был усугублен отрицательным воздействием крушения системы государственных заказов и заказов из бывших советских республик и стран СЭВ. На рисунке 10 показаны изменения относительных цен в различных секторах российской промышленности с 1990 года.

Из представленных данных следует, что рост цен на энергию оказался в два-четыре раза выше роста цен на промышленные товары. Более того, положительное активное сальдо торгового баланса, полученное за счет экспорта ресурсов, а также щедрая международная помощь привели к значительному повышению реального обменного курса (рисунок 11). Резкий, чтобы не сказать катастрофический характер, который приняли эти в общем и целом необходимые изменения в структуре цен, подорвали все стимулы к преобразованиям и к тому, чтобы приступить к выпуску конкурентоспособных товаров, которые могли быть у менеджеров российских предприятий, поскольку ситуация оказалась просто безнадежной для большинства из них, не оставлявшей никаких шансов на выживание94.

Ценовая конкурентоспособность российской промышленности была уничтожена, причем промышленность не получила ни единого шанса даже приступить к реконструкции.

Таким образом, основная проблема в подходе СЛПО состоит в том, что эта политика дала некоторые положительные результаты лишь для минимального слоя российской экономики, ориентированной главным образом на внешнюю торговлю и потребительский спрос в больших городах. Остальная часть экономики по-прежнему управляется в условиях институциональной структуры, характерной для состояния краха плановой экономики. Это является прямым следствием зависимости от институционального пути.

Возможность глубоких и серьезных кризисов вследствие зависимости от институционального пути нашла свое подтверждение в правительственном финансовом кризисе 1998 года и в крахе банковской системы, а также в падении доходов от экспорта нефти. Ущерб, нанесенный этими событиями шаткой российской «стабилизации», подчеркивает тот факт, что за семь лет перехода к рыночной экономике не было создано новых источников внутреннего роста. Российская экономика почти целиком зависит от экспорта минерального сырья и от притока государственных и частных денежных средств с Запада, которые, однако, не вкладываются в восстановление российской промышленности, а по большей части используются на текущее потребление и на финансирование правительственных расходов95.

Рисунок 10. Рост цен производителей по отраслям промышленности, 1990 — 1995 гг. (1990 = 1). (Источник: Расчеты авторов, основанные на данных «Российского статистического ежегодника» (1997).)

Рисунок 11. Оценка реального обменного курса рубля, 1991 —1997 гг. (Источник: расчеты авторов, основанные на данных «Российского статистического ежегодника» (1997) и официальных бюллетеней Центрального банка России.)

Экономики стран Юго-Восточной Азии пошатнулись после более десяти лет очень быстрого индустриального роста и несмотря на накопленные большие резервы иностранной валюты. Российская экономика с начала переходного периода не пережила никакого существенного роста и не преуспела в каком-то значительном накоплении резервов иностранной валюты. Если не будет сделан решительный поворот в сторону роста в обрабатывающей промышленности, страна будет продолжать движение к экономической пропасти и возможным социальным и политическим волнениям. «Достижения» политики макроэкономической стабилизации, таким образом, абсолютно иллюзорны, как можно увидеть, например, из приведенных выше данных по бартерным сделкам. В условиях институциональной непрерывности, тесной привязанности сегодняшних экономических норм и правил «игры» к тем, что существовали в условиях тоталитарной экономики, инфляция не лечится путем контроля денежной массы макроэкономическими средствами, — она просто принимает другие формы.

Основные черты параллельной экономики

Рассмотрим более подробно существо проблем, которые возникают при попытке претворить в жизнь стандартную парадигму СЛПО в условиях экономики, исторически обусловленные институциональные параметры которой отличаются от институтов «нормальной» рыночной экономики. Кеннет Эрроу описал изменения последних лет в бывших социалистических странах как «революцию, которая впоследствии будет сравниваться с развитием капитализма из системы феодальных отношений». Он также отмечал, что указанное развитие капитализма потребовало столетий и что «ему помогал своего рода симбиоз феодальных лордов и купцов, обосновавшихся в городах» [9, с. 1]. Как мы неоднократно подчеркивали, одной из самых заметных черт изменений, происходящих в России в последние годы, являются сложные отношения симбиоза номенклатуры («лорды плановой экономики») и дельцов из параллельной экономики. Плановая и «теневая» (параллельная) экономика вовсе не антиподы — параллельная экономика «существовала рядом с официальной экономикой, но относилась к той же системе» [73, с. 42]. Крах социалистической системы и распад Советского Союза просто привели форму власти в соответствие с уже более или менее сложившимся ее содержанием (власть номенклатуры среднего звена)96.

Отмеченный выше симбиоз (между экономической и часто политической властью и «параллельными структурами») представляет собой основную системную черту современной экономики переходного периода. Мы можем даже пойти дальше и сказать, что этот симбиоз (включая зависимость, часто имеющую криминальный характер) сам является сегодня основополагающим «институтом» современной российской экономики. Соответственно, избавиться от него — это очень непростая задача.

Учитывая, что корни институтов параллельной экономики могут быть прослежены в плановой экономике бывшего Советского Союза, начнем анализ ситуации переходного периода с краткого обобщенного перечисления наиболее ярких черт параллельной экономики, которые она приобрела ближе к концу тоталитарной экономической и политической системы.

Параллельная экономика в бывшем Советском Союзе внешне имела много общего с рыночной экономикой. В частности, она была полностью свободна от вмешательства государства (за исключением необходимости подкупа или запугивания правительственных чиновников). Параллельная экономика даже была намного «свободнее», нежели любая традиционная экономика в развитом мире. Цены устанавливались свободно, и все хозяйственные субъекты в той экономике действовали строго в соответствии с принципом максимизации прибыли. В то же время, несмотря на то что параллельная экономика содействовала исправлению некоторых неэффективных черт официальной экономики, она сама по себе являлась источником гораздо большего числа неэффективностей, некоторые из которых являлись не менее серьезными, нежели те, которые она была призвана исправить.

Первая такая неэффективность связана с отсутствием конституционных соглашений, юридически определяющих право на собственность и обеспечивающих его соблюдение. Как мы уже видели, в официальной экономике бывшего Советского Союза право на собственность было очень строго обозначено, а его соблюдение — обеспечено. В параллельной же экономике каждый субъект вынужден самостоятельно защищать свое право на собственность и, более того, при этом не быть обнаруженным властями. Эта задача могла быть выполнена только при условии содержания дорогостоящей команды, следившей за принудительным соблюдением права на собственность, либо если защитой «собственника» за деньги занималась мафиозная группировка. Естественно, даже чисто экономические издержки такой защиты прав собственности (не говоря уже о вероятных последствиях в виде человеческих страданий и жизней) были гораздо выше, чем в конституционном государстве или даже в социалистическом государстве.

Состояние непрерывного антагонизма между различными «мини-государствами», возникавшими вокруг очагов параллельной экономики в их симбиозе с государственными предприятиями и номенклатурой, приводило и приводит к огромным общественным издержкам, неслыханным не только в развитых рыночных экономиках, но даже и в (нормально функционирующем) иерархическом государстве. Несмотря на то, что для описания ситуации, возникшей в результате в «экономике переходного периода», было создано много терминов, сами россияне предпочитают употреблять слово «беспредел». «Беспредел» означает ничем не ограниченное пренебрежительное, эгоистичное поведение. Если проводить параллели, он сродни гоббсовскому понятию мира в состоянии полной анархии и распада власти, где «каждый против каждого», а жизнь «одинока, бедна, отвратительна, жестока и коротка» [56, с. 96].

Второй причиной неэффективности, которая связана с первой, является высокий уровень сегментации рынка. Поскольку ранее в параллельной экономике необходимо было постоянно скрывать свою деятельность от диктатора, эти изначально заданные институциональные параметры предопределили ее функционирование на сильно сегментированном рынке и после краха диктатуры. Хотя ценообразование в параллельной экономике зависит от предложения и спроса (как это всегда и было, даже при плановой экономике), сегментация рынка приводит к огромному разбросу цен и отсутствию какой-либо реальной кодификации «правил игры». В каждом сегменте параллельной экономики строго ограничено количество участников, и поток товаров, капитала, рабочей силы и информации замыкается сам на себя. Результатом этого является ситуация, при которой обмен и прочие операции, которые вовлекали бы не один, а различные сегменты параллельного рынка, так высоки, что невозможно, например, достичь оптимальных масштабов производства с точки зрения простой экономической эффективности (см. следующую главу, где этот аргумент изложен в виде формальной модели). Эффективность плановой экономики страдала от чрезмерного количества слишком крупных производств (как мы уже видели, это было продиктовано необходимостью экономить на издержках экономического планирования). Эффективность параллельной экономики страдает от противоположной крайности. В частности, система, основанная на параллельной экономике не менее враждебна конкуренции, чем плановая система, о чем свидетельствуют трудности, сопряженные с созданием нового бизнеса, где преодоление бюрократических препон является, пожалуй, еще не самым трудным. Еще одним свидетельством тому могут служить широко известные огромные различия в ценах на одни и те же товары в соседних регионах. Например, в декабре 1994 года розничная цена бензина в соседних областях Центральной России колебалась от 33 тыс. рублей в Москве и Твери до 51 тыс. рублей в Ярославле. Группировки, контролировавшие бензиновый бизнес на своей территории, всячески препятствовали выравниванию цен.

В-третьих, параллельная экономика по своей природе ориентирована только на самую краткосрочную максимизацию прибыли. Это объясняется и ее культурными корнями (наиважнейшей чертой которых является «беспредел»), и естественным отсутствием диверсификации рынка, позволяющей контролировать риски. Если принять во внимание, что для успешного перехода к рыночной экономике необходимо радикально обновить промышленный потенциал, — в частности, произвести замену старого оборудования, переделать производственные линии, предназначенные для выпуска военной или иной продукции, в которой нуждалось свергнутое коммунистическое руководство, но которая не нужна частным потребителям, — становится очевидно, что параллельная экономика не в состоянии предоставить ни необходимого долгосрочного развития, ни мотивации для такого переустройства. Эти соображения сыграют важную роль в следующей главе при описании модели поведения производителя в переходный период.

В-четвертых, стремление мафии, управляющей параллельной экономикой, извлекать прибыль в кратчайшие сроки, имеет еще одну особенность: мафия склонна отдавать предпочтение деятельности, приносящей быстрый доход и непосредственно не связанной с производством, она не собирается развивать долгосрочный производственный потенциал фирм в своем сегменте рынка. Это, в частности, особенно негативно сказывается на сферах применения человеческого капитала: вместо продуктивной работы над извлечением прибыли из организации производственного процесса, наиболее талантливые люди становятся сомнительными дельцами, так как эта сфера деятельности оказывается намного выгоднее — смотри [78].

И наконец, параллельная экономика, каждый из сегментов которой связан с определенной частью государственного аппарата, имеет следствием огромные социальные издержки в плане «структурной организации коррупции». Речь идет о следующем отличии нынешней системы от, скажем, социалистической тоталитарной системы. При тоталитарной системе правила продвижения вверх по карьерной лестнице и привилегии и материальные блага, сопутствовавшие такому продвижению, были четко определены и всем хорошо известны. Разумеется, иногда возможно было дать высокому чиновнику взятку, но даже в таких случаях существовали достаточно строго соблюдавшиеся неофициальные правила, нарушения которых «наказывались партийной бюрократией, а потому случались нечасто» [95, с. 605]. Короче говоря, система, даже когда она допускала некоторый уровень коррупции, была в своей основе однородной и имела четкие внутренние связи, что позволяло свести к минимуму потери «эффективности» ее функционирования (эффективности в широком смысле, включающей в себя общепризнанные нормы того, сколько «можно брать»).

Эта более или менее организованная система коррупции нарушается, когда власть переходит в руки параллельной экономики. Каждый из ее сегментов начинает действовать по своим правилам, но поскольку экономика пронизана множеством взаимных связей, отсутствие координации приводит к еще большим общественным издержкам, чем всем понятная система иерархической коррупции: «различные министерства, учреждения и органы местного самоуправления независимо друг от друга устанавливают собственные размеры взяток, стараясь максимизировать собственные доходы и не учитывая влияние, которое их действия оказывают на действия других взяточников» [95, с. 605], нанося тем самым наибольший ущерб экономической эффективности. Данная ситуация имеет сходство с известным результатом из теории организации промышленного производства: единая монополия на производство товаров или услуг, потребление которых взаимосвязано, является меньшим злом по сравнению с множеством мелких монополий на каждый отдельный вид товаров (услуг). «Независимая структура игнорирует эффект повышения требуемых от нее размеров взяток для получения дополнительных разрешений... действуя независимо друг от друга, две структуры фактически мешают и друг другу, а также и частным покупателям таких разрешений» [95, с. 606]. Проблема в российских условиях еще больше осложняется тем, что доступ в «бизнес» взятковымогательства (в отличие от цивилизованного бизнеса) практически открыт и ничем не ограничен.

Российская приватизация

Вышеописанные черты параллельной экономики сформировали и продолжают формировать характер «перехода к рыночной экономике». В этом смысле вовсе не удивительно, что новыми возможностями, которые были предоставлены подходом СЛПО, в полной мере воспользовались «институциональные структуры» этой экономики. Это особенно справедливо в отношении программы приватизации, которую одно время превозносили как одну из наиболее успешных среди переходных экономик97.

Так называемая «ваучерная приватизация» 1993 года, несмотря на то, что ее широко разрекламированные цели предполагали «народную приватизацию», на самом деле была сведена к передаче бывшего государственного имущества в собственность инсайдеров98. Однако понятие инсайдеров-собственников не всегда четко определено. В соответствии с программой приватизации, принятой в России, большая часть имущества была формально «коллективизирована», то есть была передана в собственность трудовых коллективов. Тем не менее рядовые работники в большинстве случаев не имели права голоса при управлении собственностью и часто даже не получали своей скудной заработной платы в течение многих месяцев. Было бы более справедливо считать таких работников аутсайдерами, нежели инсайдерами, по крайней мере в отношении собственности, в то время как многие члены групп влияния, формально не работающие в фирме, должны рассматриваться как инсайдеры, вне зависимости от официального места работы.

Критерием, который мы предлагаем для разграничения понятий инсайдеров и аутсайдеров в контексте переходного периода в России, является не официальное место работы, а методы, которые используются для получения дохода от конкретного государственного предприятия. Этот критерий позволяет понять, что многие из тех, кого мы определяем как собственников-инсайдеров (а часто и самые влиятельные из них), формально не принадлежат к фирме. Например, они могут быть представителями главных поставщиков или лидерами финансово-промышленных групп (подробнее об этом — в главе 7). К ним же могут быть отнесены чиновники региональной и местной администрации, а также часто и члены криминальных группировок. Общая особенность всех фактических инсайдеров, а также действующего руководства самого предприятия (директора, его заместителей и начальников важнейших отделов и/или цехов) — в том, что они извлекают прибыль, пользуясь своим правом контроля, а не вследствие получения дивидендов или повышения рыночной стоимости фирмы. Главными источниками дохода для инсайдеров (в нашей интерпретации) являются незаконное присвоение средств предприятия (например, присвоение прибыли от продаж на параллельном рынке) и поиск возможностей для извлечения ренты.

Иначе говоря, для того чтобы правильно сформулировать суть отношений собственности в переходной экономике России, под инсайдерами надо понимать людей, в чьих руках сосредоточен бесспорный контроль за деятельностью конкретного предприятия в сфере параллельной экономики и которые получают от этой деятельности бесспорную прибыль. Данное определение инсайдеров сыграет ключевую роль в формировании нашей модели поведения производителя в переходный период, о чем пойдет речь в двух следующих главах и, кроме того, в наших конкретных предложениях по изменению курса экономической политики, приведенных в третьей части. В частности, из нашего определения явствует, что проблема передачи прав собственности от «неэффективных» инсайдеров более способным (предположительно) к эффективному руководству аутсайдерам не так проста, как ее иногда преподносят. Например, два автора книги, превозносивших программу российской приватизации в первой половине 1990-х годов, впоследствииизменили свою позицию и в статье 1996 года признали, что результаты до сего времени «противоречат мнению, что поощрение частной собственности без внесения изменений в человеческий капитал благоприятствует реструктуризации» [11, с. 781]. Их новая точка зрения сводится к тому, что «удержание контроля старыми руководителями являет собой проблему для реструктуризации» и что «необходимо было уделять больше внимания смене руководства, чем надзору акционеров за существующими руководителями... Дальнейшие реформы должны облегчить уход старого руководства (с выплатой больших компенсаций), а также его насильственное увольнение путем стимулирования борьбы других акционеров за обладание компанией с использованием голосования по доверенностям, банкротств и других механизмов агрессивного корпоративного контроля. Если бы приватизация разрабатывалась «с нуля», этим стратегиям следовало бы уделить больше внимания, чем это имело место фактически» (там же, с. 789). Хотя этот взгляд, без сомнения, является шагом вперед по сравнению с мнениями, высказанными теми же авторами ранее, ухода руководства и прочих форм замены действующих (формальных) инсайдеров явно недостаточно. Если принять более широкое определение инсайдеров, предложенное выше, станет ясно, что «стимулирование борьбы других акционеров за обладание компанией путем голосования по доверенностям, банкротств и другие механизмы агрессивного корпоративного контроля», не подкрепленные прочими мерами институционального реформирования (которые мы предлагаем в части III), могут в действительности еще больше усилить проматывание доходов, увеличить степень незаконного присвоения средств предприятия и усугубить, а не улучшить положение дел с эффективностью99.

В итоге осуществление плохо продуманного плана приватизации привело только к возникновению еще одной, потенциально очень серьезной, институциональной проблемы (ухода огромной части хозяйственной деятельности полностью «в тень»), что еще более усложнило и без того чрезвычайно сложную задачу реструктуризации российской промышленности. Именно вследствие этого, а не только потому, что российская приватизация не смогла принести немедленных результатов в повышении эффективности, мы считаем ее одной из самых показательных неудач за всю историю экономических реформ. «Лжеприватизация» породила «лжекапитализм», ново-старые институциональные структуры, которые сейчас, вероятно, уже крайне сложно будет устранить. После формального завершения широкомасштабной программы приватизации в 1994 году, правительство в рамках мер по продолжению процесса стало даже еще больше ориентироваться в своих практических шагах на крупнейшие группы давления, включающие в себя коммерческие банки, которые ранее поддерживала номенклатура, и конгломераты бывших государственных предприятий (подробнее об этом в главе 7).

Экономическая мотивация инсайдеров и вопрос контроля над менеджментом

Если следовать нашему определению собственников-инсайдеров, нисколько не удивительно, что их поведение почти полностью независимо от юридической формы предприятия. В главе 5 мы приводим некоторые факты, доказывающие, что юридическая форма собственности на предприятие в России никак не влияет на его функционирование. Как достаточно осторожно замечают Аукуционек, Иванова и Журавская [10], «различия между приватизированными и государственными предприятиями не всегда очевидны» (с. 5)100. И государственные, и приватизированные предприятия в настоящее время обладают большой степенью независимости при принятии экономических решении, распределении до-ходов и т.д., что подтверждают наши беседы со многими руководителями обеих групп предприятий. Фактически те, кто управлял государственными предприятиями, не могли четко сказать, какое значение для них имеет этот статус, и утверждали, что они не получают денег из бюджета и не платят в него ничего, кроме обычных налогов. Кроме того, государство никак не контролирует назначение на должность руководящего состава и не вмешивается в ценовую политику, в то время как многие частные предприятия в отраслях, где в какой-то мере существует контроль над ценами, должны при принятии решений о поставках и ценах считаться с центральными и местными органами власти.

Теоретически необходимость эффективного контроля за менеджментом корпораций (чтобы в больших фирмах, которые не могут находиться в собственности одного человека, не могло происходить хищений средств, извлечения личных доходов в ущерб предприятию и иных действий, приводящих к убыткам владельцев акций) хорошо известна. В разных общественных системах этот контроль осуществляется по-разному. Например, при коммунистической системе надзор за руководством предприятий осуществлялся посредством административного контроля со стороны партии и правительственного аппарата, а также посредством полицейского государства. При рыночной экономике функции контроля за действиями наемного менеджмента выполняет в основном безличный механизм конкурентных рынков капитала и рабочей силы, а также в некоторых странах (например, в Японии) банки, которые не только дают ссуды нефинансовым корпорациям, но и являются крупными совладельцами таких корпораций [7]. Даже в таких странах, как Южная Корея, система финансово-промышленных групп осуществляет определенный надзор за руководством предприятий, хотя и весьма неэффективный, как продемонстрировал кризис 1997 года.

В России переходного периода не действует ни один из перечисленных выше механизмов, и созданию таких механизмов, как было отмечено, не уделялось никакого внимания при разработке программы приватизации. Самый тревожный фактор в институциональной неразберихе, порожденной программой приватизации, — это то, что фактические собственники-инсайдеры при осуществлении контроля над приватизированными фирмами полагаются не столько на правовую систему, сколько на структуры параллельной экономики (в том числе на коррумпированных правительственных чиновников и явных членов криминальных групп). Немногие оставшиеся контролеры-аутсайдеры (бывший руководящий персонал, который в настоящее время управляет посткоммунистическим государством или слился с организованной преступностью) весьма широко пользуются своими возможностями принуждения, как это было и на поздних стадиях плановой экономики, — берут (или вымогают) взятки, не контролируя при этом ни эффективности, ни честности инсайдеров. Соответственно, нам представляется, что предложения реформ, исходящие из того, что коренное улучшение ситуации может быть достигнуто путем привлечения сторонних акционеров или банков [7], не могут быть действенными применительно к сфере, где доминирует параллельная экономика101. Могут потребоваться другие, более кардинальные меры экономической мотивации для устранения корней проблемы (см. главу 10).

Таким образом, в определенном смысле формальное право собственности в современной российской экономике не имеет значения. Однако оно важно совсем в другом смысле. Особая форма фактического права собственности инсайдеров, которая возникла на поздних стадиях плановой экономики, вне зависимости от того, оформлена ли она в виде законной частной собственности или нет, ведет к искажению экономической мотивации в масштабах, неслыханных в истории рыночной экономики.

Понятие права на частную собственность практически теряет смысл, если это право должным образом не ограничено законом, контрактами и социальными нормами. Парадокс здесь только кажущийся. Так же как формы предметов можно наблюдать в пространстве только потому, что они ограничены другими предметами, право собственности определяется его границами. Парадокс «права на частную собственность» в приватизированных фирмах России состоит в том, что в настоящее время различные группы инсайдеров (как они определены выше) наделены этим правом в гораздо большей степени, чем в любой развитой экономике, основанной на частной собственности. Однако именно по этой причине невозможно установить какие-либо долгосрочные устойчивые правила игры для взаимодействия этих обособленных групп, каждая из которых построила для своих членов нечто вроде мини-тоталитарной экономики. Их неформальное право на собственность в пределах сфер их влияния практически не ограничено никакими нормами — ни юридическими, ни общественными, ни моральными, — но именно поэтому оно почти никак не защищено за пределами этих сфер, поскольку вступает в противоречие со столь же неограниченным «правом на частную собственность» конкурирующих групп. Неудивительно, что в такой ситуации «приватизация» не породила новых стимулов для повышения прибыльности бывших государственных предприятий. При том что параллельная экономика все еще является главным видом деятельности (а во многих случаях — единственно возможным), сегментированные рынки, очень ограниченный во времени горизонт планирования и другие вышеописанные черты этой экономики вынуждают группы инсайдеров пользоваться своим фактическим правом на собственность большей частью с целью отвлечения прибыли с постгосударственных предприятий и привлечения ее в собственный небольшой частный бизнес. Приватизированными фирмами продолжают управлять их руководители, структуры параллельной экономики и бюрократы среднего звена, как это и происходило в последние годы плановой экономики. У рядовых работников и у большинства номинальных акционеров очень мало информации и нет права голоса, позволяющего влиять на процесс управления фирмой (за очень редким исключением).

Получить конкретные данные, дающие представление о масштабах незаконной деятельности, конечно же, очень непросто. Тем не менее кое-что об этих масштабах можно себе представить с помощью косвенных данных. Например, фантастический рост количества предприятий «малого бизнеса». Такие предприятия практически не существовали при более строгих правилах плановой экономики. Однако к 1991 году было зарегистрировано уже 268 тыс. таких фирм, а к концу 1996 года их количество возросло до более чем 1,5 млн. И хотя это число, может быть, невелико по международным стандартам (например, в Японии количество мелких и средних предприятий составляет почти 6,5 млн), ни для кого не секрет, что большинство этих фирм было организовано руководителями крупных постгосударственных предприятий, в основном чтобы прикрыть отвлечение ресурсов и наличности для частных целей руководителей и бывших номенклатурщиков. Таким образом, значительная часть российской рабочей силы задействована в фирмах, главным образом ведущих деятельность по извлечению рентного дохода и непосредственно не связанную с производством, как это определено у Бхагвати [25]. Также существуют признаки того, что официальная занятость — лишь верхушка айсберга102.

Усилия российского правительства, нацеленные на достижение макроэкономической стабилизации, которые, по существу, не пошли далее отказов платить деньги даже по собственным обязательствам, на самом деле помогли на микроэкономическом уровне углубить институциональную неразрешенность вопроса господства параллельной экономики. При отсутствии доступа к рынкам капитала и под строгим контролем структур параллельной экономики за большинством аспектов экономической деятельности новый эффективный приток инвестиционных средств невозможен без значительной помощи со стороны правительства. Это не означает, что правительство должно снова само заняться инвестиционной деятельностью, но это означает, что оно должно проводить политику (в том числе политику по ссудам) по поддержке малого бизнеса в производственной сфере и, самое меньшее, установить сотрудникам правоохранительных органов достаточно высокую заработную плату, чтобы сами они не становились частью структур принуждения в параллельной экономике. Все это в настоящее время отрицается путем акцентирования внимания на «макроэкономической стабилизации» и направления усилий на снижение инфляции, когда не делается различий между средствами, выделяемыми для поддержки убыточных государственных предприятий, и средствами для организации нового бизнеса и увеличения объемов производства103. Фактически правительство само загнало себя в порочный круг: неограниченное господство инсайдеров подрывает налоговые поступления, а в ответ правительство вынуждено прибегать к частным переговорам с главными неплательщиками налогов, отходя от провозглашаемой цели установления принципа законности.

Некоторые предварительные выводы

Институциональная непрерывность (иными словами, доминирующее влияние институтов «параллельной экономики», сохранившееся и усилившееся после краха плановой экономики) серьезно подорвала ожидавшийся эффект подхода СЛП, выявляя его неустранимые недостатки, которые можно было предвидеть. Главный недостаток заключался в том, что не было уделено внимания важнейшим чертам экономической мотивации поведения хозяйствующих субъектов в условиях господства параллельной экономики. До тех порпока эти вопросы не будут существенным образом приняты во внимание, «переход к рыночной экономике» будет, вероятно, идти столь же несогласованно на сильно сегментированном рынке. Хотя ценообразование в различных сегментах параллельной экономики подчинено законам спроса и предложения, это не приводит к эффективному распределению ресурсов. Когда происходит развал диктаторского социалистического государства, ему на смену немедленно не приходит, да и не может прийти конституционное и рыночно ориентированное государство. Структуры, унаследованные от социалистического государства, разрываются сегментированными коалициями параллельной экономики, а формальное право на собственность (в отличие от фактического права на собственность, укорененного в параллельной экономике) становится весьма уязвимым и незащищенным. При таком социальном устройстве вряд ли можно ожидать какого-либо устойчивого экономического роста. В то время как экономический рост в социалистическом государстве является далеким от оптимального, постсоциалистическая (посттоталитарная) экономика не растет вовсе. Фактически, как свидетельствует опыт экономик переходного периода, а также многих стран третьего мира, существует реальная возможность, что новая система может погрузиться в полный хаос. Государство слабо, потому что, кроме повсеместной коррупции, нет действующего экономического механизма, и эта слабость еще более уничтожает стимулы к любого рода экономической активности, за исключением поиска способов извлечения рентной прибыли и коррупции. Посттоталитарное государство очевидным образом движется по порочному кругу, единственным выходом из которого является принятие конституционных мер, которые должны обеспечить защиту частной собственности, стимулировать конкурентные рынки и уничтожить структуры параллельной экономики. Не стоит и говорить, что осуществление этой задачи требует намного большего, чем просто стратегии СЛП.

Поскольку переходный процесс в России развивался согласно сценарию, который мы описали под названием «подход СЛПО», защита «частной собственности», защита контрактов и обеспечение их исполнения перешло под юрисдикцию частных групп, выполняющих эти функции путем физического принуждения, и организованной преступностивместе с системой взяток, предлагаемых органам милицейского контроля и другим чиновникам, в том числе прокурорам и судьям. Такая подмена необходимого институционального механизма усугубляет экономическую неэффективность (по причине необходимости поддерживать секретность и невозможности применения широкомасштабной экономики), ненадежность (вследствие постоянной борьбы за сферы влияния) и разрушительно влияет на конкуренцию.

Мы не отрицаем важности проведения разумной макроэкономической политики и открытости российской экономики для ускорения реформ. Однако, если эти меры не будут дополнены значимыми политическими реформами и институциональными изменениями, основанными на понимании экономической мотивации поведения хозяйствующих субъектов в условиях переходного процесса, почти нет надежды на успешный переход к нормальной рыночной экономике. Этой теме посвящена часть III.