ПОСЛЕДНИЙ ЧЕЛОВЕК ЭПОХИ ВОЗРОЖДЕНИЯ
ПОСЛЕДНИЙ ЧЕЛОВЕК ЭПОХИ ВОЗРОЖДЕНИЯ
Герберт Саймон, обладатель Нобелевской премии по экономике 1978 года, возможно, был последним на земле человеком эпохи Возрождения. Он начинал как политолог, потом занялся изучением государственного управления, написав по этой теме классическую книгу: «Административное поведение». Набросав попутно пару работ по физике, он взялся изучать организационное поведение, деловое администрирование, экономику, когнитивную психологию и проблемы искусственного интеллекта. Если кто и понимал, как люди мыслят и как они организуются, то это был Саймон.
Саймон утверждал, что наша рациональность «избирательна». Он не верил, что мы полностью иррациональны, хотя сам он и многие другие экономисты бихевиористской школы (а также многие когнитивные психологи) убедительно показали, насколько наше поведение иррационально{42}. По Саймону, мы пытаемся быть рациональными, но наши возможности для этого недостаточны. Мир слишком сложен, убеждал Саймон, чтобы наш ограниченный интеллект мог в полной мере его понять. Это означает, что очень часто главная проблема, с который мы сталкиваемся, стремясь принять правильное решение, заключена не в недостатке информации, но в недостаточных возможностях для обработки этой информации — мысль, которую удачно иллюстрирует тот факт, что наступление всеми восхваляемой компьютерной эры не улучшило качества принимаемых нами решений, если судить по хаосу, в котором мы сегодня находимся.
Мир полон неопределенностей. Неопределенность не только в том, что мы не знаем точно, что произойдет в будущем. Для некоторых явлений мы способны более или менее верно просчитать вероятность всех возможных последствий, даже если не сумеем предсказать точный результат, — экономисты называют это риском. Наша способность просчитать риск, присутствующий во многих аспектах человеческой жизни — вероятность смерти, болезни, пожара, травмы, неурожая и так далее, — лежит в основании индустрии страхования. Но в отношении многих других аспектов мы не знаем даже обо всех возможных исходах, не говоря уже об их сравнительной вероятности, как отмечали в начале XX века, наряду с некоторыми другими, проницательный американский экономист Фрэнк Найт и великий английский экономист Джон Мейнард Кейнс. Найт и Кейнс утверждали, что при подобной неопределенности рациональное поведение, лежащее в основе большинства современных экономик, невозможно.
Лучшее объяснение понятия неопределенности — или, иными словами, сложного устройства мира, — дано, как ни удивительно, Дональдом Рамсфельдом, министром обороны в первое правление Джорджа Буша-младшего. В 2002 году на встрече с журналистами, посвященной ситуации в Афганистане, Рамсфельд высказал следующее: «Существуют известные неизвестные. Это — вещи, о которых мы знаем, что мы их не знаем. Но еще существуют неизвестные неизвестные. Это — вещи, о которых мы не знаем, что мы их не знаем». Не думаю, что организация «Кампания за простой английский», которая в 2003 году присудила этому высказыванию премию за косноязычие «Нога во рту», вполне осознавала его значимость для нашего понимания человеческой рациональности.
Что же мы делаем, если мир так сложен, а наша способность понять его — так ограничена? Ответ Саймона заключается в том, что мы намеренно ограничиваем нашу свободу выбора, чтобы сократить диапазон и сложность проблем, с которыми нам приходится иметь дело.
Фраза отдает эзотерикой, но если вдуматься, то именно так мы все время и поступаем. Большинство из нас создает жизненные шаблоны, чтобы не требовалось слишком часто принимать слишком много решений. Оптимальное количество сна и оптимальное меню завтрака меняются каждый день, в зависимости от нашего физического состояния и ожидающих нас задач. Но все равно большинство из нас ложится спать и просыпается в одно и то же время и ест на завтрак одно и то же, по крайней мере в рабочие дни.
Любимый пример Саймона, иллюстрирующий, насколько нам нужны правила, чтобы преодолеть нашу избирательную рациональность, — шахматы. У нас всего 32 фигуры и 64 клетки. Шахматы могут показаться достаточно простой штукой, но на самом деле они требуют огромного объема вычислений. Будь вы одним из тех «гиперрациональных» существ (как их называет Саймон), которыми населены стандартные учебники по экономике, то, конечно, прежде чем сделать ход, вы бы вычислили все возможные ходы и их вероятные последствия. Но, указывает Саймон, поскольку в обычной шахматной партии имеется около 10120 возможных ходов (да-да, 120 нулей), этот «рациональный» подход потребует таких умственных способностей, которыми не обладает ни одно человеческое существо. Изучая игру шахматных мастеров, Саймон понял, что они используют эмпирические правила (эвристику) для ограничения числа возможных ходов, с тем чтобы сократить количество сценариев, которые надо проанализировать, пусть даже исключенные из рассмотрения ходы могли принести более удачные результаты.
Если настолько сложны шахматы, то можете представить, насколько сложно устройство экономики, которая включает в себя миллионы людей и миллионы продуктов. Поэтому, точно так же, как отдельные люди создают шаблоны для повседневного поведения или для шахматной партии, компании оперируют производственными «шаблонами», которые упрощают для них варианты выбора и пути поиска решения. Компании выстраивают определенные структуры для принятия решений, вырабатывают формальные правила и договоренности, которые автоматически ограничивают диапазон возможных вариантов, пусть даже исключенные таким образом направления поиска могли оказаться более выгодными. Но компании продолжают так действовать, потому что в противном случае они утонут в море информации и решения так никогда и не примут. Точно так же общества вырабатывают неписаные правила, которые заранее ограничивают людям свободу выбора, чтобы тем не приходилось всякий раз делать выбор заново. Так, в обществе сложился уговор о соблюдении очереди, чтобы людям, к примеру, на автобусной остановке не приходилось постоянно определять и перепроверять свое положение, чтобы сесть в следующий автобус.