КАЖЕТСЯ, МЫ УЖЕ НЕ ВО ФРАНЦИИ

КАЖЕТСЯ, МЫ УЖЕ НЕ ВО ФРАНЦИИ

В июле 2008 года, когда американская финансовая система потерпела крах, правительство США вложило 200 миллиардов долларов в ипотечных заимодателей «Фанни Мэй» и «Фредди Мак» и национализировало их. Наблюдая за происходящим, сенатор-республиканец от штата Кентукки Джим Баннинг резко раскритиковал эти меры, которые, по его словам, допустимы лишь в «социалистической» стране, такой как Франция.

Франция — еще полбеды, но 19 сентября 2008 года родная страна сенатора Баннинга стараниями лидера его же собственной партии стала воистину «Империей зла». Согласно плану, объявленному в этот день президентом Джорджем Бушем-младшим и впоследствии названному «Программой по спасению проблемных активов», правительство США выделяло из средств налогоплательщиков по меньшей мере 700 миллиардов долларов, чтобы выкупить «токсичные активы», и блокировало тем самым финансовую систему.

Президент Буш, однако, придерживался иной точки зрения на происходящее. Он утверждал, что план отнюдь не советский, он просто является развитием американской системы свободного предпринимательства, которая «зиждется на убеждении, что федеральное правительство должно вмешиваться в рыночный процесс только в случае необходимости». И национализация огромной доли финансового сектора была вызвана, по его мнению, наступлением одного из подобных случаев.

Утверждение президента Буша являет собой крайнее проявление политической демагогии: один из крупнейших в истории примеров вмешательства государства в экономику подавался как часть обыденного рыночного процесса. Однако своим заявлением Буш обнажил шаткое основание, на котором стоит миф о свободном рынке. Как отчетливо показывает это заявление, что является необходимым государственным вмешательством, совместимым с рыночным капитализмом, а что нет — это лишь вопрос точки зрения. Научно определенных границ свободного рынка не существует.

Если существующие границы какого-либо отдельного рынка не являются неприкосновенными, то попытка изменить их столь же законна, как и попытка защитить. В сущности, история капитализма представляет собой постоянную борьбу за изменение границ рынка.

Многое из того, что сегодня не является рыночным товаром, было выведено за пределы рынка политическим решением, а не самим рыночным процессом: человеческие существа, должности в правительстве, голоса на выборах, судебные решения, поступление в университет или нелицензированные лекарства. До сих пор предпринимаются попытки купить что-то из вышеперечисленного незаконно (путем подкупа правительственных чиновников, судей или избирателей) или законно (прибегая к помощи дорогих адвокатов для выигрыша судебного процесса, пожертвованиями политическим партиям и т. д.), но, несмотря на то, что движение идет в обоих направлениях, существует тенденция к меньшей маркетизации.

Для товаров, которые остаются предметом купли-продажи, со временем вводятся все новые и новые ограничения. Даже по сравнению с ситуацией, существовавшей несколько десятилетий назад, сейчас мы видим гораздо более строгие, чем раньше, требования к тому, кто и что может производить (например, сертификаты для производителей органических продуктов или товаров, выпущенных по системе «справедливой торговли»), как те или иные товары можно производить (например, запрет на загрязнение окружающей среды или на выбросы углекислого газа) и как эти товары можно продавать (например, правила маркировки товара, возврата денег).

Более того, отражая свою политическую сущность, процесс переопределения границ рынка порой сопровождается вооруженными конфликтами. Американцы сражались в гражданской войне, непосредственно связанной с свободной торговлей рабами (хотя свободная торговля товарами — а также проблема тарифов — также имели большое значение)^{1}. Британское правительство вело опиумную войну против Китая, чтобы наладить свободную торговлю опиумом. Ограничения на свободном рынке детского труда были введены, как я уже рассказывал, лишь в результате борьбы общественных реформаторов. Признание незаконным свободного рынка должностей в правительстве или голосов избирателей встретило жесткое сопротивление со стороны политических партий, которые покупали голоса и раздавали правительственные посты своим верным сторонникам в награду. Положить конец подобной практике помогло только сочетание высокой политической активности, реформ избирательной системы и изменений в правилах приема сотрудников на правительственные должности.

Признание того факта, что границы рынка размыты и не могут быть очерчены объективно, позволяет нам понять, что экономика — не наука, подобно физике или химии, но политическая практика. Возможно, экономисты-рыночники хотят убедить вас, что истинные границы рынка могут быть определены научным образом, но это неверно. Если границы того, что вы изучаете, нельзя научно определить, тогда то, чем вы занимаетесь, — не наука.

Сопротивление введению нового запрета равносильно утверждению, что статус кво, каким бы несправедливым он ни казался некоторым, не должен быть изменен. Говорить, что существующий запрет необходимо отменить, равносильно утверждению, что сфера рынка должна быть расширена, а значит, те, у кого есть деньги, должны получить в этой области больше власти, поскольку рынок управляется по принципу «один доллар — один голос».

Поэтому когда экономисты-рыночники говорят, что не следует вводить некий запрет, так как он ограничит «свободу» того или иного рынка, то просто выражают политическое мнение, что они отвергают права, которые должны быть защищены предлагаемым законом. Они рядятся в идеологические одежды, призванные продемонстрировать, что проводимый ими политический курс — вообще-то не политика, а отражает скорее объективную экономическую истину, тогда как политика остальных — на самом деле лишь политика. Однако они политически ангажированы в той же мере, что и их оппоненты.

Вырваться из плена иллюзии объективности рынка — вот первый шаг на пути к пониманию капитализма.