8.2. Советская бюрократия

Татьяне Рославцевой (Косыгиной) – старейшему другу одного из авторов

“Россия управлялась не аристократией и не демократией, а бюрократией, т. е. действующей вне общества и лишенной всякого социального облика кучей физических лиц разнообразного происхождения, объединенных только чинопроизводством”.

В. О. Ключевский

Первые годы советской власти были годами разброда и шатания. “Смутное время”, уже знакомое нам по истории, но в новой редакции. Из всех шагов на тернистом пути к светлому будущему четко высвечивался только один – “разрушим до основания”.

Большевики в октябре семнадцатого хорошо использовали сложившееся в России двоевластие Временного правительства и Советов, но унаследовали вопрос о законности самой формы государства, решить который призвано было созванное Учредительное собрание.

До сих пор ошибочно принято называть последним императором династии Романовых Николая II. Но последним от российского престола отрекся не Николай, а его брат Михаил, причем отрекся “в никуда”. С Михаила началось, Михаилом и закончилось, как писал Валентин Пикуль.

Но Учредительное собрание, которое должно было определить быть ли России монархией (и если да, то какой) или республикой, было разогнано. Новая власть не имела даже намека на законность в отличие от протектората Кромвеля в Англии, опиравшегося на “урезанный”, но вполне легитимный парламент, или от конвента Франции, выросшего из Генеральных штатов, созванных Людовиком XVI. Там казненных королей предварительно хотя бы судили…[13]

Неслучайно новая власть в России была вынуждена опираться не на законы, а на декреты, носившие во многом популистский, лозунговый характер. Затем – Гражданская война, а с ней и разруха. Затем – поиск путей экономического развития в рамках “партийных дискуссий”. Непременным условием приемлемости этих путей было сохранение новой власти, нового государства, которое у нас опять сформировалось прежде, чем экономические условия для его создания.

Ранее мы уже отмечали, что обязательным признаком достаточной стабильности изменений социальной структуры общества служит их резонанс с перестройкой экономики. Изменение последних было налицо. Промышленность мира переходила от пара к электричеству, а сельское хозяйство от животной тяги к двигателям внутреннего сгорания. Логично то, что, как мы видели, единственный государственный план, который мы выполнили и который породил уверенность в достижении любых, пусть даже авантюрных надежд, был ГОЭЛРО. Потом помог нам в индустриализации и мировой экономический кризис. Метущимся, не имеющим до этого исторического опыта такого катастрофического спада производства западным государствам было не до провозглашенного принципа изоляции большевистской России. Многие тогда на Западе сами мрачно предрекали гибель своей цивилизации.

Перестройка сельского хозяйства пошла по пути коллективизации. Теоретически идея ее была очень даже привлекательна, ведь при прочих равных условиях крупное производство эффективнее мелкого. Кроме того, здесь наличествует и увязка декларированного построения социализма, и преемственность общинного землепользования, хотя бы частичная. Но вот “равенства прочих условий” как раз и не наблюдалось.

Великие теоретики раннего периода политической экономии не случайно обращаются при объяснении или моделировании экономических процессов именно к сельскохозяйственному производству. Здесь процесс воспроизводства куда как нагляднее, чем в промышленности, даже на мануфактурной ее стадии. Физиократы во главе с великим Кенэ, как мы видели, вообще объявили производительным только сельский труд. Здесь очевиден и результат твоих усилий, и личный интерес работника, причем не только теоретикам, но и ему самому. Поэтому легко понятны причины того, что производительность крестьянского труда на крошечных личных наделах, постоянно урезаемых “приусадебных” участках, всегда в несколько раз перекрывала значения этого показателя на колхозных или совхозных полях. Людьми движут интересы!

Но приусадебный участок – это хозяйство натуральное, а укреплявшееся государство нуждалось в продукции товарной. Поэтому колхозно-совхозное крестьянство было принесено в жертву индустриализации. Его, по сути, лишили гражданских прав, проведя еще одно, новое “издание крепостничества”, опять насильно прикрепив крестьян к земле.

В годы нашей молодости праздники по поводу проводов колхозной молодежи в армию, которым посвящено было немало неплохих советских кинофильмов, воспринимались как очередная легенда. А ведь это была наша ошибка. В сталинские времена молодой колхозник, отслужив в армии, обретал гражданские права и возможность выбора жизненного пути: получал паспорт! А до этого, выехав в районный центр на рынок, например, без разрешения председателя колхоза или сельсовета, он становился уголовником.

Таким образом, начало 30-х годов вполне резонно получило название “великого перелома”. Именно тогда закончилось новое “смутное время” и закрепился возврат к основным принципам азиатского способа производства. На новой, индустриальной основе. Правильно, век-то двадцатый.

Кроме очередного закрепощения крестьянства наличествовал в огромных масштабах и рабский труд. Мы знаем, каким мощным фактором экономики стал ГУЛАГ. Для пополнения рабских рядов был найден новый источник. Если в древности число рабов множили пленные войн внешних, то здесь нашлись столь любимые при советской власти “внутренние резервы”. Любой, посмевший хотя бы осмыслить “унутреннию” линию партии, потенциально становился рабом[14].

Но ранее всего сформировалось все-таки государство, а с ним возродилась и расцвела бюрократия. Более того, бюрократия сама это государство оформила в самом удобном для себя варианте. Нашелся и вполне подходящий фараон в лице будущего вождя и учителя – товарища Сталина. Надо только понимать, что не личные качества будущего генералиссимуса легли в основу нового государственного построения, а наоборот: Сталин как личность вполне подходил в капитаны нового корабля.

В студенческие годы один из авторов книги слышал от своего преподавателя доцента П. О. Савчука пересказ одной истории, очень точно, на наш взгляд, характеризующей тип мышления будущего вождя народов. Первоначальный источник – однокашник Сталина по духовной семинарии. Юному Иосифу плохо давались языки, особенно древние. Подобно Наполеону с его неискоренимым корсиканским выговором французского, Сталин до смерти не мог избавиться от очень заметного акцента в своем русском, хотя и демонстрировал овладение теоретическими вопросами языкознания.

Однажды семинарский преподаватель латыни, разбирая работы слушателей, удивил их, сказав, что ему понравилось сочинение Джугашвили о Юлии Цезаре. “Вернее, не все сочинение, – оговорился он, – а одна мысль: Цезарь погиб потому, что не организовал контроль за государственным аппаратом”. Будущий теоретик языкознания встал и поправил преподавателя: “Я сказал, что Цезарь погиб потому, что не организовал контроль за контролем государственного аппарата”.

За достоверность пересказа ручаться не можем, но похоже на правду очень.

Собственно сталинскому бюрократическому аппарату сейчас посвящено столько исследований и размышлений вслух, что ограничимся в этой связи только нашим предметом. Здесь налицо все признаки азиатского способа производства. И бесправие наше перед лицом государства, и само государство как основной источник материальных благ по признаку личной близости к нему, и как гарант официального твоего морального статута.

Тут необходимо оговориться, дабы не дать непременным критикам наших размышлений в руки лишний козырь. При советской власти теоретически было принято разделять аппарат на партийный и государственный с профсоюзной и комсомольской прослойками. Думается, что деление это чисто условное, подобное иллюзорной разбивке сельского хозяйства на колхозы и совхозы. Что последнее дает, если учесть верховную государственную собственность на землю? Так и в аппарате, если ты “выдвинут”, то в дальнейшем путем многочисленных рокировок ты можешь побывать во всех эшелонах власти, но всегда это будет “служба государева”. И государство будет заботиться о твоих нуждах.

Попробуем сгруппировать основные материальные потребности человека. Опасная попытка, ведь чуть ошибешься, можешь угодить в число учеников и последователей знаменитого профессора Выбегалло, но все же рискнем. Итак: питание; одежда и обувь; охрана здоровья; жилье и его обстановка; транспорт; отдых.

Рассмотрим структуру, которую советское государство создало для удовлетворения потребностей своего аппарата. Она сложилась уже в 30-е годы, и если изменялась потом, то не принципиально. Начнем с центра, с ядра, а затем пройдемся по регионам.

Сначала рассмотрим жизнеобеспечение высших эшелонов бюрократии. Вопроса питания мы уже касались. Знаменитая “столовая лечебного питания”, как мы видели, зародилась еще в годы Гражданской и просуществовала до самого конца советской власти. Главный ее “опорный пункт” находился в центре Москвы на улице Грановского в бывшем дворце графов Разумовских. Сей дворец, скрытый от посторонних взглядов более поздними постройками, невидим и теперь.

Для получения доступа к “кормушке” необходимо было сначала получить должность. Высота планки: член коллегии союзного министерствами или заместитель министра РСФСР и выше (и должности, приравненные к указанным). Для аппарата ЦК, начиная с инструктора (тем самым еще раз подчеркивалась руководящая роль КПСС, словно мало было ее закрепить в Конституции). Допускалась к посещению столовой и высшая номенклатура аппаратов профсоюзов (ведь они – “школа коммунизма”!), ВЛКСМ, творческих союзов, ряда “общественных” организаций, Академии наук СССР. Словом, практически те люди, чьи фамилии были включены в список абонентов правительственной АТС при КГБ СССР, т. е. допущенные к “вертушке”[15].

На практике в последние примерно тридцать лет советской власти механизм пользования “столовой” выглядел приблизительно так. Раз в месяц руководящий работник вносил в кассу “столовой” 70 руб. и получал книжечку талонов на “обед” и “ужин” в соответствии с числом дней календарного месяца. Можно было “схарчить” готовый обед на месте, можно было забрать в судках домой. Но так столовой пользовались очень немногие. Большинство предпочитало “отоварить” талоны, что называется, “сухим пайком”, т. е. забирать домой продукты по мере надобности в них. Кстати, в кассу платили 70 руб., а продуктов получали на 140. Причем продуктов самого высокого качества, производимых в специализированных совхозах и специальных цехах в основном отечественных предприятий[16]. Когда западные и примкнувшие к ним писатели (Э.Тополь, например) пытаются изобразить “столовую” в своих “нетленных” произведениях, сразу видно, что они в ней никогда не бывали. Из импорта туда допускался крайне узкий ассортимент продукции, в основном “братских стран” и, скажем, Финляндии.

Справедливости ради надо отметить, что круг предлагаемых деликатесов постепенно сужался не только на народных прилавках, но и в “кормушке”. С одной стороны, экономика СССР все больше пробуксовывала, с другой – бюрократия количественно все расширялась. Был найден выход: наиболее ответственные работники (министры, например, или завотделами ЦК) получили в столовой привилегированное “право заказа”.

Заметим, что на хвост бюрократии наступил Н. С. Хрущев. Он в 1957 г. понизил уровень зарплаты союзных министров с 18 тыс. руб. до 7, а их заместителей – с 16 до 5 тыс. (после денежной реформы 1961 г. соответственно 700 и 500 руб.)[17]. Он существенно сократил и выдачу продуктов в “кормушке”. Популярности Никите Сергеевичу в аппарате это, естественно, не прибавило. Не здесь ли одна из причин успеха переворота 64-го года? Ведь до хрущевских нововведений на талоны “столовой” могла кормиться многочисленная семья, да и персональному водителю кое-что перепадало…

Для полноты картины добавим, что в каждом ведомстве существовал так называемый “спецбуфет” – место питания на службе руководящих работников. Цены там были те же, что и в столовых для рядовых сотрудников, а вот качество как еды, так и обслуживания куда как выше!

Охраной здоровья высшего эшелона бюрократии занимались четвертые Главные управления министерств здравоохранения СССР и союзных республик. В их сеть входили поликлиники, больницы, санатории[18], а в Москве даже отдельный родильный дом на улице Веснина, что в районе Арбата. Нарождалась эта система тоже еще на заре советской власти. Ее зародышем стала поликлиника и больница на той же улице Грановского, располагавшаяся в теснейшем соседстве со знаменитой “столовой”. Потом лечебная сеть росла вместе с ростом аппарата.

Попасть в систему четвертого управления было большой честью для среднего врача. Но именно для среднего, потому как главным требованием для сотрудника была не только абсолютно “чистая биография”, но и неимоверная осторожность. Ходила поговорка: “полы паркетные, врачи анкетные”. Выдающиеся медики, как правило, выступали там в качестве внешних консультантов.

Не случайно, что роды на улице Веснина практически никогда не принимали ночью. Ночью нет титулованных научных консультантов, а ответственность налицо! Не лучше ли приостановить схватки, благо препаратов хватает… Но бесспорно одно: все “объекты” четвертого управления снабжались лучшей (зарубежной!) медицинской техникой, лучшими медикаментами, да и в медперсонале нехватки не ощущалось.

Иерархия существовала и в “четверке”. Венцом ее стал доступ в Объединенную специальную больницу с поликлиникой, что располагалась на Мичуринском проспекте в Москве (заметили, как с развитием советской бюрократии слово “специальный” постепенно, но уверенно вытеснило слово “красный”?).

Были “примадонны” и среди санаториев, как в Подмосковье (“Барвиха”), так и на южных, и балтийских берегах, и в Центральной России.

С одеждой и обувью дело обстояло несколько сложнее. Постепенно цековские и совминовские ателье (тоже специальные), где можно было даже во времена острейшего дефицита предвоенных и послевоенных лет заказать и модный палантин из чернобурки, и каракулевое манто, и модельную обувь, перестали удовлетворять номенклатурного потребителя. Дело в том, что приоткрылось окно в Европу, а вернее, в “железном занавесе” появилась потайная дверца, открытая только для людей посвященных. Стали возможны туристические поездки не только в Восточную Европу, но и в ревизионистскую Югославию, в Финляндию. Дальше – больше. Италия, Франция… Да, для очень ограниченного круга людей, людей проверенных. Но достаточно появиться парочке женщин, одетых “под Кардена” или “под Диора”, чтобы началось брожение умов. Да и сами неразумные номенклатурные мужья привозили из глубокозападных командировок любимым женам модные журналы, особенно если последние доставались им бесплатно. В итоге на них же – мужей – возлагалась повинность: не тратить за границей ни гроша (вернее, ни пенса, цента, сантима и т. п.) и заботиться об обновлении гардероба любимой семьи. Вообще, загранкомандирование при советской власти – острейший дефицит – тема особая, поэтому мы к ней еще вернемся.

Единственной неизменной любовью номенклатурного работника осталась шапка, сначала из пыжика, а затем из крашеной ондатры (под норку). Это был своего рода масонский знак, вроде “вертушки” в кабинете. Не случайно район станции метро “Молодежная”, где группировались дома для проживания работников аппарата ЦК КПСС, в народе называли “Ондатровый заповедник”.

Но иерархия соблюдалась и в вопросе снабжения одеждой. Для высшего эшелона (завотделом ЦК, министр Союза) существовала секция ГУМа № 100, или проще – “сотка”. Там можно было обрести желаемый импорт за рубли, без зажима драгоценной командировочной валюты.

Квартирный вопрос, по словам булгаковского Воланда, испортил москвичей. Но не всех. Номенклатурных он обошел стороной, ибо для них он всегда “решался положительно”.

Квартирный паек также был четко нормирован: занимаемой должности соответствовали и площадь квартиры, и качество отделки дома, и престижность района. Были и уникальные дома, такие как знаменитый дом № 26 по Кутузовскому проспекту, где в одном подъезде были прописаны Брежнев, Андропов и Щелоков. Жить в таком доме было заветной мечтой любого работника аппарата.

Не были забыты и дети номенклатурных людей. Каждый из них, правда, при очень ответственной должности родителя, мог получить, вступая в самостоятельную жизнь, квартиру в престижном доме (и престижную работу в МИДе или, скажем, Внешторге). Меньше, чем у отца, но, бесспорно, лучше, чем у рядового гражданина. Но к вопросу “отцы и дети” стоит еще вернуться.

Сети номенклатурных домов в Москве были ведомственно объединены в управлениях делами ЦК, совминов СССР и России. Кроме того, ряд зданий числился на балансе загадочного Управления высотных домов и гостиниц, к которому мы еще вернемся.

Требования к обстановке жилища в советские времена были относительно невысоки, практически типовыми. Сложившийся в 60-х годах у советского человека “стереотип гарнитуров”[19], среди которых были практически три наименования: “кухня”, “жилая комната” и, как венец роскоши, “спальня” (“кабинет” вообще был исключением), трансформировался только в одном. Лет десять спустя в мозгу нашего потребителя мебели устоялось понятие “стенка” – универсальный, комбинируемый набор мебели. Лучшими образцами считались произведенные в Югославии и Финляндии. От обычного гражданина номенклатурный представитель аппарата здесь отличался тем, что он был избавлен от необходимости “доставать” мебель, переплачивать, выстаивать бесконечные очереди. Все сказанное относится и к коврам, которые в СССР в условиях дефицита были занесены в список “предметов роскоши” заодно с хрустальной посудой.

О страсти к антиквариату, который в мире традиционно считается признаком принадлежности к высшему социальному слою, поговорим позднее, так как у нас она была свойственна в основном “номенклатурной интеллигенции”.

Транспортировка представителей советской бюрократии организована была всегда продуманно. Для низшего звена пользователей “вертушки” полагалась казенная “вызывная машина” (естественно, с водителем). Далее по возрастающей: “закрепленная” (“персональная”) “односменная”, “двухсменная” и “круглосуточная”. А вот размах вариаций в марках автомобилей был невелик: “Волга” и “Чайка” (о ЗИЛах – ниже). Правда, на некоторых избранных персональных “Волгах” был установлен двигатель от “Мерседеса”, что невооруженным взглядом не углядишь.

Для автоинспекции иерархия пассажиров персональных автомобилей определялась номерами, вернее комбинацией на них букв и цифр. Например, номер “МОС” с двумя-тремя нулями определял принадлежность машины к гаражу ЦК КПСС.

Высшему эшелону бюрократии полагались и “машины для семьи” (служебные, с шоферами). Но в основном нужды руководящей семьи обслуживал как персональный автомобиль ее главы, так и личный автотранспорт. Вопрос в том, что при советской власти легендарный лозунг Остапа Бендера “Автомобиль не роскошь, а средство передвижения!” реализован так и не был. Поэтому приобретение машины хотя по неимоверно завышенным по сравнению с ее себестоимостью, но государственным расценкам оставалось большой привилегией.

Но особой социальной ценностью было обладание так называемым “спецталоном”, одна из надписей на котором гласила, что “автомобиль проверке не подлежит”, т. е. его владелец чихать хотел на автоинспекцию. Ох, какое жизненное раздолье обеспечивало право выдачи этих талонов руководству ГАИ!

Дефицитом практически весь советский период оставались и железнодорожные, и авиабилеты, особенно в курортный сезон. Для их приобретения опять потребны были либо приобщенность к власти, либо “блат”. А уж какое удовольствие было пользоваться на вокзалах и в аэропортах услугами “залов депутатов верховных советов” (ныне “залы официальных делегаций или VIP), не имея к этим советам никакого отношения! Вопроса организации отдыха номенклатуры частично мы уже коснулись, говоря о санаториях. Но высшим признаком принадлежности к власти было наличие казенной дачи[20]. Здесь круг пользователей еще более сужался. Так, замминистрам полагались лишь постоянные (закрепленные за ними) двухкомнатные номера в специальных домах отдыха, а отдельные строения (иногда половина) – начиная с уровня министра и завотделом ЦК КПСС. По жилой площади они практически соответствовали их московским квартирам, а именовать их тоже было принято “домами отдыха”. В конце Успенского шоссе, например, соседствовали два таких “дома”, один ЦК КПСС, другой – Совмина СССР. Там группировались среди вековых сосен и елей (с позиций “новых русских” или руководителей фракций Государственной Думы – весьма скромные и по строению, и тем более по обстановке) дома на достаточно больших участках, заборами не разделенных. На цековской территории свои столовая, клуб, магазин, на совминовской – свои. Но превосходство службы в аппарате ЦК наблюдалось и здесь. В цековском дачном магазине можно было без талонов приобретать почти тот же ассортимент продуктов, что и в “столовой”, а в совминовском – нет. Один из авторов книги наблюдал сцену, когда союзный министр, забредший в гости на цековскую территорию, пытался приобрести пачку импортных сигарет, упирая на свое членство в ЦК КПСС. Он получил отказ.

На этих дачах проживали и генеральные секретари многих, иногда реально несуществующих, зарубежных коммунистических партий. Поэтому, когда Луис Карлос Престос или Родней Арисменди, например, торжественно прибывали в президиум очередного съезда КПСС, путь их лежал не через моря и континенты, а по Рублево-Успенскому шоссе.

Таким образом, мы схематично рассмотрели механизм удовлетворения материальных потребностей советской бюрократии. Но, как учил профессор Выбегалло, по мере удовлетворения материальных потребностей развиваются и духовные. Если судить по нашей номенклатуре, он прав. Существовали “пайки” книжные, театральные, киношные, а под конец и грамзаписи. Раз в месяц руководящий работник получал список вновь изданных книг, искать которые на прилавках магазинов – занятие крайне хлопотное, а чаще просто бесполезное. Отметь нужное тебе издание, завези список в “специальную книжную экспедицию” (опять специальную!) и, глядишь, вскоре у тебя дома вполне приличная библиотека.

Талонные книжечки выдавались и на театры, и на кино. Раз в пятидневку ты мог приобрести два билета в любой столичный театр, а за тридцать минут до сеанса без очереди два билета в любой кинотеатр. В кино тогда ходили, ведь видео к нам запаздывало, как и многое другое.

Внимательный читатель может упрекнуть нас в том, что мы пока не удосужились выстроить иерархию внешних атрибутов советской бюрократии с позиций социальной значимости личности, близости ее к вершинам государства. Учитывая то, что этот вопрос не является предметом нашего специального рассмотрения, попробуем его очертить в общем.

В СССР существовала широко раскинутая сеть “выборных” органов – партийных, комсомольских, советских и профсоюзных (помните графу в личном листке по учету кадров – “участие в выборных органах”?). Состав ее персоналий подбирался и тасовался, чем выше, тем с большей тщательностью, по целому ряду признаков:

партийности – беспартийности;

возрастному;

национальному;

классовому;

образовательному;

половому.

Роль “постоянно переменных” делегатов, членов, депутатов от поселкового до Верховного Совета СССР, от партбюро до ЦК КПСС пусть с излишне злой иронией, но достаточно близко к правде воспел Александр Галич на примере своего постоянного героя Клима Петровича Коломийцева, рабочего, орденоносца и члена бюро. Ему Галич посвятил цикл баллад, знакомых многим из нас с детства по “самиздату” или на слух. Думается, именно эту тему Галичу советская власть не простила, да это и не удивительно.

Нас сейчас интересует атрибутация высшего эшелона руководства. Там непременный набор был таков: членство в верховных советах союзных республик и СССР (а уж для самых высших это совмещалось) и руководящих органов ЦК компартий союзных республик и КПСС. Здесь тоже существовала иерархия. По нарастающей: член Центральной ревизионной комиссии КПСС, кандидат в члены ЦК КПСС, член ЦК КПСС.

Характерно, что набор званий строго соответствовал занимаемой должности. Так, секретари обкомов и союзные министры были лишь членами Центральной ревизионной комиссии, а были и членами ЦК. В зависимости от значимости области и министерства (а иногда от личных заслуг перед Генеральным Секретарем ЦК). Или, например, должности Первого секретаря Правления Союза писателей СССР соответствовало членство в ЦК, а Союза композиторов лишь кандидатство. Правильно, первый союз идеологически более значим, ведь музыка бывает и без текста.

В последние десятилетия советской власти атрибутику обязательно дополняло геройство социалистического труда. Самый торжественный набор званий звучал так: депутат Верховного Совета СССР, член ЦК КПСС, лауреат Ленинской (на худой конец – Государственной) премии, дважды Герой Социалистического Труда (бронзовый бюст на родине при жизни). Кажется, куда еще выше? Оказывается, место есть. Говоря о высших эшелонах бюрократии, мы намерено пока не тревожили покой ее “пика”, “Эвереста”, “беспредела”, как принято говаривать ныне. Это секретариат ЦК КПСС и его Политбюро. Те, перечень фамилий которых в советские времена принято было разверстывать на половину газетной полосы самым жирным шрифтом. Можно попытаться в истории человечества найти аналоги этого органа власти. Скажем, пэры Французского королевства или дожи Венецианской республики? Палата лордов в средние века? Нет, все-таки там не было такой централизации власти. Да и сама власть на поздних этапах у нас была достаточно коллективизирована, учитывая природные и возрастные слабости лидеров. Пожалуй, самым уместным будет сравнить наше Политбюро с коллегией верховных жрецов Древнего Египта, тем более сведения о деятельности и образе жизни обоих ареопагов, древнейшего и новейшего, носят фрагментарный, отрывочный характер. Налицо и возрождение традиции обожествления и мумифицирования новых фараонов. Изучению феномена Политбюро будут, уверены, посвящены труды еще многих историков и специалистов теории управления, а мы пока еще морально отдышаться не успели.

Социальная атрибутика этого, надеемся исторического, явления всем памятна на примере Л. И. Брежнева. От пяти звезд Героя, не умещавшихся в один ряд на пиджаке, от ордена Победы с маршальским званием (был бы подобно Сталину и генералиссимусом, проживи еще год-другой) до Ленинской премии (в области литературы!!!) и партийного билета за номером два (номер один – Ленину!). Вся эта мишура стала материалом для бесчисленных анекдотов: помните причину страшного землетрясения в Москве? Упал китель Брежнева со всеми наградами.

Заслуги рядовых членов Политбюро, кандидатов в члены и секретарей ЦК публично оформлялись скромнее. А что касается обеспечения материальной сферы жизни, то разницы практически не было. Для получения представления о нем приходится прибегнуть к экспертной оценке. В качестве точки отсчета возьмем кратко описанный ранее уровень жизни представителя высшего эшелона советской бюрократии. Если принять его за единицу, то уровень анализируемого объекта выше минимум на порядок, а то и на несколько. А если сравнивать жизнь среднестатистического советского человека и члена Политбюро, то разница примерно такова, как между водителем такси или полисменом в Нью-Йорке и голливудской кинозвездой. Последнее сейчас нам легко представить, благо это одна из любимых тем “ТВ парка”, да и других популярных изданий, несущих нам информацию, жизненно столь необходимую.

Не вдаваясь в подробности, ограничимся несколькими примерами. Обеспечением существования членов Политбюро ведало 9-е Главное управление КГБ СССР (“Девятка”). От охраны жизни до уборки мусора. Для этих целей за каждым “охраняемым” (термин точный, из должностных инструкций) были закреплены если не армии, то роты сотрудников (армейская терминология здесь совершенно уместна, ибо все они носили звания от прапорщика до генерала). Просто охрана, водители, контингент врачей и медсестер, повара, официантки, уборщицы, агрономы на даче и т. д. Соответственно этому гарнизону требовался и начальник, и штаб.

Перевозились члены Политбюро на “ЗИЛах” (в народе – “членовоз” – один из самых дорогих автомобилей в мире, ручной сборки, популярный также на Ближнем Востоке и в Скандинавии), водителем которого мог быть только старший офицер КГБ.

Для членов семьи – “Волги”, но с особым движком, и водители в чине до майора.

Снабжение продуктами питания осуществлялось с особой специальной базы, и если сравнивать ее ассортимент и качество с ассортиментом “столовой”, то последний выглядел крайне бледно. Отпускались продукты в особой опломбированной упаковке.

Одевались члены семьи не в “сотке”, а в так называемой двухсотой секции ГУМа. Ее заведующий регулярно выезжал на Запад, имея на руках список заказов членов руководящих семей и средства для приобретения товаров. Подмосковные дачи (в народе

0 их местоположении ходили только слухи) непременно предполагали наличие кинозала, биллиардной, сауны и т. д., и т. п. Мы уже упоминали в списке обслуги агронома, а где агроном, там и сельское хозяйство.

Ходили слухи, что в Москве члены Политбюро проживали в особняках. Это неверно, хотя бы в последние двадцать лет они были прописаны в квартирах подобно рядовым москвичам. Вот только стоимость зарубежных аналогов таких квартир (учитывая площадь жилья, его отделку, местоположение дома, его инфраструктуру) колеблется от 500 тыс. долл. до миллиона. Ими-то и ведало упомянутое Управление высотных домов и гостиниц[21].

Возьмем, к примеру, и государственные подарки. Рядовой сотрудник аппарата, допущенный к общению с иностранцами, обязан был сдавать преподнесенные ему сувениры в протокольный отдел. Высший эшелон – далеко не всегда. Да и ценность даров смешно сравнивать. Зажигалка, скажем, или сервиз мейсеновского фарфора со стола Августа Сильного? Ну, и что, подарок есть подарок! Беда только, что представители СССР, в свою очередь, обязаны были преподносить ответные подарки. Из государственных фондов.

Примеры можно приводить столь долго, что им надо посвятить специальное издание, поэтому ограничимся сказанным, как было обещано. Пора выполнить и другое наше обещание – обратиться к регионам. Интересно, что они автоматически дублировали московскую структуру материального обеспечения аппарата, как бы готовясь, примеряясь к жизни центра. Правильно, ведь в позднесоветский период Москва кузницей руководящих кадров была крайне редко. “Вырасти” в Москве было значительно сложнее.

Социальный уровень союзного министра, завотделом ЦК и первого секретаря обкома примерно соответствовали (все они, как правило, были членами или кандидатами в члены ЦК), а вот что касается уровня материального обеспечения – еще бабушка надвое сказала. Министров в Москве много, а первый секретарь в области один. Заместителей министров еще больше, а председатель облисполкома советов народных депутатов (считай – первый заместитель первого секретаря) тоже один. В любой области были свои местные “вертушки”, своя поликлиника № 4(!), свои “специальные дома отдыха” и дачи. Вообще, регионы не обижали. В последние годы брежневского правления обкомы получили даже право “приглашать” на свои заседания для “разборки полетов” руководящих работников Совмина вплоть до министра, будь он трижды членом ЦК. Еще один из признаков паралича власти, последний удар по начатому под руководством А. Н. Косыгина движению на пути возвращения к здравому смыслу в середине 60-х годов, но захлебнувшемуся под натиском малограмотных, но истовых идеологов.

Особая речь о союзных республиках, где неизбежно наличие национальных особенностей, сколько бы ни воспевали номенклатурные ученые сближение наций в составе “советского народа, как новой исторической общности людей”. Москва с этими особенностями считалась, продолжая политику Петербурга в царской России, если эти особенности не шли вразрез с “унутренней линией партии”, т. е. конструктивной монолитностью бюрократии СССР в целом.

Иногда эти особенности выглядели невинно, даже забавно. Например, в Москве персональная “Волга” могла быть только черной, а на Кавказе и в Средней Азии престижным считался белый цвет. Иногда они настораживали. Так, кандидат в члены Политбюро ЦК КПСС и Первый секретарь ЦК компартии Узбекистана Ш. Р. Рашидов (впоследствии опальный и умерший при странных обстоятельствах) писал исключительно зелеными чернилами, а ведь зеленый – цвет мусульманства.

Сомнительно выглядела и отдававшая феодализмом традиция непременно сводить в браке детей руководителей разных “районов” (в южных республиках так принято называть любую административную единицу), для чего проводились специальные смотрины. Или другая неискоренимая традиция южных поясов: получив в республике высшую власть, привлекать на руководящие посты только уроженцев родных мест.

А как расценить с позиций развитого социализма то, что сын одного из первых среднеазиатских секретарей, обучаясь в Москве в Высшей школе КГБ, проживал не там, где другие курсанты, а в 4-комнатном люксе постоянного представительства родной республики?

На все эти выкрутасы центр смотрел снисходительно, ибо внешне они его власти не угрожали. А внутренне это были явные симптомы ее паралича.

Заканчивая наш обзор, нельзя обойти проблему номенклатурной старости и обеспечения “нашего будущего” – детей. Легко понять, что любой номенклатурный работник стремился умереть на своем посту, и большинству это удавалось. Причина тут не только в природной живучести, а скорее в том, что достигались эти посты, как правило, в преклонном возрасте. В случае проклятой отставки определенные гарантии были. Существовала система “персональных”, “союзных” и “республиканских” пенсий. В денежном выражении они были относительно невелики (у Н. С. Хрущева, например, 500 руб.) и имели целый ряд градаций. Но главное – опять привилегии. Лечение в 4-м Главном управлении, раз в год – путевки в “спецсанаторий” и бесплатный проезд туда, не “столовая”, но определенный набор дефицитных продуктов, бесплатный проезд на общественном транспорте, покупка личного автомобиля без всякой очереди и т. п. Для уровня бывших членов ЦК еще лучше – дача (правда, похуже прежней), “столовая”, вызывная машина с лимитом на 30 ч в месяц.

Воспитание подрастающего поколения – отпрысков советской бюрократии рассмотрим кратко, но в динамике. В сталинские времена сыновьям, если у них не было ярко выраженных склонностей и способностей к науке, скажем, или к искусству, принято было давать военное образование (если семье вообще удавалось выжить, не быть сосланной в ходе репрессий). Затем одним из самых престижных вузов страны стал вновь образованный Московский государственный институт международных отношений (МГИМО). Он готовил кадры профессиональных или, как еще их называли, “карьерных” дипломатов (посольские посты, как правило, были предназначены для в чем-то проштрафившихся работников высшего эшелона бюрократии). Попасть в МГИМО было необычайно сложно, путь туда предполагал целый ряд рекомендаций партийных органов. Надо было либо в достаточно молодом возрасте иметь уже бесспорное доказательство желания активно сотрудничать с властью, либо – для более юных – очень ответственного родителя, как определенную гарантию твоей будущей лояльности.

Позднее эту систему дополнила Дипломатическая академия, где к работе за рубежом готовили охочих до нее более взрослых, проверенных сотрудников аппарата. Один из авторов этой книги сам оказался невольно причастным к пополнению ее рядов, правда, в самой малости. Прилетев в 73-м году в Москву в командировку из Целинограда, где он проводил “третий трудовой семестр” (знаменитые студенческие строительные отряды), он, естественно, зашел в комитет комсомола своего института, членом которого являлся, и был радостно встречен своим приятелем – заместителем секретаря комитета, оставшимся в летнее время, как принято говорить, “на хозяйстве”. “Вот и уже два члена комитета, – радостно воскликнул тот, – бежим к ректору!” Загвоздка состояла в том, что совсем недавний выпускник института – красавец парень только что женился на внучке Л. И. Брежнева и надумал в этой связи поступать в Дипломатическую академию. Но для этого надо было быть как минимум кандидатом в члены КПСС (и то в порядке исключения!), а бедолага не только не был принят в КПСС, но даже его исключили из ВЛКСМ в период флотской службы. Леонид Ильич, широта души которого была всем известна, позвонил первому секретарю райкома КПСС по местонахождению вуза и сказал: “Если достоин – примите”. Разумеется, он был достоин! Заседание комитета ВЛКСМ в узком составе (два человека) восстановило бывшего студента в комсомоле, а приемом в партию экстренно занялся партком института, члены которого тоже разъехались в отпуска. Было, что греха таить!

Работа за границей вообще стала заветной мечтой многих, очень многих советских людей. Дело не только в том, что можно увидеть иной мир и то ограниченно (ну одна, ну две страны), а и в укреплении материальной базы своей семьи. Для наших контрактников в столичных городах СССР существовала сеть легендарных магазинов “Березка”, в которой заработанные за границей деньги можно было отоварить совсем дефицитным импортом. Продукцию туда закупали, по западным понятиям, иногда бросовую, но на общем нашем фоне она выглядела вполне прилично, да еще ее дополнял и отечественный дефицит. Не случайно на черном рынке чеки “Березки” шли минимум по полтора номинала, да и то в случае крайности.

Наконец, отметим сложившуюся в последние десятилетия советской власти склонность работников аппарата к научной деятельности, вернее к ученым степеням. Быть кандидатом, а еще лучше доктором наук стало хорошим тоном. Чего стоит только знаменитая защита докторской диссертации начальника ГАИ СССР генерал-лейтенанта Лукьянова. Объявляя отрицательные итоги тайного голосования, председатель совета умер от инфаркта. Пришлось переголосовать. Положительно.

Наличие ученой степени в период развитого социализма стало определенным гарантом твоего вероятностного будущего. К примеру, уже кандидат наук имел право на двадцать дополнительных метров жилой площади (при средней норме в 9 м²). Правда, право пассивное, т. е. реализуемое только при вступлении им в кооператив либо путем снижения ставок оплаты при наличии этой площади. Но для детей руководящих работников оно превращалось в право активное.

Заканчивая раздел, отметим, что был прав уже упомянутый циничный, но умный отец одного из авторов книги, который говорил сыну так: “Никогда не суди об уровне жизни руководящего работника по его зарплате”. Очевидно, что система привилегий перекрывала, и многократно, денежный доход. Светлана Алилуева, дочь И. В. Сталина, вспоминает в своих “Двадцати письмах другу” о том, что ее отец годами хранил нераспечатанные конверты со своим жалованием в письменном столе, а после его смерти эти конверты исчезли. Накопительство тому периоду советской власти было не свойственно, ведь лишившись личной близости к государству, человек лишался практически всего, часто и самой жизни.

Система должностных привилегий довольно долго служила эффективным щитом от коррупции в высших эшелонах бюрократии, ведь рядом был и карающий меч.

Заметные сбои эта защита стала давать позже, годах в семидесятых, когда начался прогрессивный паралич власти в целом. Нам памятны ряды “громких дел” и скандалов, замолчать которые нельзя было даже в условиях глухой информационной блокады. Они как бы готовили психологически наступательный плацдарм для аппарата в эпоху грядущих перемен.