Фирма надувает новый пузырь

Да, подъем интернет-компаний застиг McKinsey врасплох. Но когда на рубеже XX–XXI веков начался подъем в сфере финансовых услуг, фирма не осталась в числе отстающих. В 2002 году она обслуживала 80 из 120 крупнейших в мире компаний, оказывавших финансовые услуги.[480] McKinsey издавна получала огромные прибыли от банков и банкиров, будь то Merrill Lynch и Citigroup в Нью-Йорке или гигантские швейцарские банки, на обслуживание которых фирма практически держала монополию. Бывшие сотрудники McKinsey занимали кабинеты руководителей почти всех важных финансовых компаний.

McKinsey была вполне уверена в своих знаниях финансовой отрасли и принимала участие в публичных демонстрациях «большой философии» вроде редакционной статьи в одном из номеров Wall Street Journal за 1997 год. Эта статья, написанная консультантами Ленни Мендонкой и Грегом Уилсоном, возвещала: «Пришло время крупнейших финансовых игроков».

Партнеры McKinsey были совершенно правы, предсказав: «Через пять лет отрасль финансовых услуг будет совершенно непохожа на то, как она выглядит сейчас… В бизнесе финансовых услуг будет господствовать горстка национальных и мировых гигантов, и по сравнению с ними даже крупнейшие нынешние игроки будут выглядеть карликами». Нет лучшего примера правильности этого прогноза, чем JPMorgan Chase, продукт продолжающейся консолидации, объединения Bank One Chase Manhattan, Chemicak Bank, First Chicago, JP Morgan, Manufacturers Hanover и National Bank of Detroit.

Но партнеры McKinsey в корне ошибались, делая вывод, что «как и в других переживающих консолидацию отраслях, этими мегаигроками будут управлять очень жестко, они будут отличаться высокой эффективностью и инновационностью, отличными навыками проведения слияний и поглощений… В результате выиграют акционеры, потребители и общество в целом».[481] Банком JPMorgan Chase, во главе которого стоял Джейми Даймон, управляли жестко, и банк обладал опытом проведения слияний и поглощений (свидетельства этого искусства – прошедшие на ура поглощения Near Stears и Washington Mutual в 2008 году). Но такой успех – исключение, причем и в другом смысле: это единственный крупный банк, очень ограниченно использовавший консультантов McKinsey. Почти во всех других серьезных финансовых учреждениях, от Lehman Brothers до Merril Lynch и Citigroup (все – клиенты McKinsey), в разгар бума обнаружился явный кризис и управления в целом, и управления рисками. В итоге лучше не стало ни акционерам, ни потребителям, ни обществу.

Результаты позднейшего анализа пузыря на рынке недвижимости, в сущности, такие же: вины достаточно, чтобы возложить ее на всех по кругу, начиная с беспринципных банкиров и заканчивая сомнительными брокерами, занимавшимися недвижимостью, дезориентированными политиками, неумелыми регуляторами, руководителями центральных банков и жадными домовладельцами. Но хотя McKinsey могла иногда давать рекомендации брокерам, занимавшимся операциями с ипотечным жильем, и политикам, главным клиентом, приносившим фирме хлеб с маслом, был банк. Что же говорили в то время консультанты своим клиентам?

Первое, что они одобряли, это «способность оказывать влияние на регулятора». Эту мысль более правильно описывать формулой «захват регулятора».[482] В спорах о надзоре McKinsey определенно была не на стороне тех, кто призывал к ужесточению надзора. Эта позиция наносила ущерб не только отрасли, но и обществу в целом: выяснилось, что регуляторы не замечали грубейших нарушений, происходивших в сфере их ответственности.

Во-вторых, консультанты говорили банкам то же самое, что в свое время руководству Enron: перевод активов за баланс посредством секьюритизации или иным образом – самый верный путь к продолжительному, беспрепятственному росту. В значительной мере этот совет основывался на анализе прошлых данных, демонстрировавшем, что секьюритизация – дело замечательное. Однако, в конечном счете, этот анализ оказался дефектным: он был обращен в прошлое, когда массовое неисполнение обязательств по долгам привело к тому, что у рынка недвижимости в США провалилось дно. Доверие к моделям – прямое следствие теории, разработанной осью McKinsey – Гарвард. Теория основана на предположении, что прошлое служит надежным указателем в будущее.

«Замечательная сеть контактов с людьми, с которыми учился, и набор инструментов, при помощи которых можно дурачить людей до конца жизни, – вот что выносит из альма-матер выпускник Гарвардской школы бизнеса, – сказал в 2009 году бизнес-репортер канала Radio 4 Питер Вей газете Sunday Times. – Давать стандартные ответы на стандартные ситуации – это свойство мышления. Гарвард учит на основе примеров, кейсов. Значит, Гарвард всегда учит, как реагировать на то, что случилось в прошлом. Неудивительно, что, когда происходит нечто вроде кредитного кризиса, огромное число высококвалифицированных людей в мире, поделенном на изолированные отсеки, не могут правильно реагировать на беспрецедентное».[483]

Более того, McKinsey и другие консалтинговые фирмы всецело одобрили отклонение банков от кривой риска в поисках еще бо?льших доходов. Говоря конкретнее, банки вместе с консультантами продвигали концепцию откорректированного на риски дохода на капитал, а также концепцию, называвшуюся «приростом биржевой стоимости акций» (SVA).

Обе концепции основаны на простой посылке. «В теории, если банк выводит капитал из бизнеса с низкой степенью коррекции на риски и вкладывает его в бизнес с высокой степенью коррекции на риски, совокупный доход на акционерный капитал должен возрасти. Вместе с этим должна повыситься и позиция акционеров в банковской пищевой цепи, – объясняет Кевин Меллин в книге “Financial Market Meltdown” (“Крах финансового рынка”). – В то время это казалось хорошей мыслью».[484] Казалось, но не было таковой. Разумеется, McKinsey продвигала концепцию дохода, откорректированного на риски, не в одиночку.

Сходные концепции продвигали и мелкие консалтинговые фирмы, специализирующиеся на финансовых услугах. Но способность McKinsey брать какую-то мысль и затем выгодно использовать ее, «умножая» ее силу с помощью своего бренда и организационной эффективности и превращения ее в процесс промышленного типа, делала консультантов фирмы самыми эффективными пропагандистами идей с помощью консалтинга.

Долгая дорога, по которой McKinsey уводила банки в сторону от верной стези, на самом деле началась намного раньше. Как указывает Меллин в книге «Broken Markets» («Сломанные рынки»), продолжавшей «Расплавление…», главный специалист McKinsey по работе с учреждениями, оказывавшими финансовые услуги, Лоуэлл Брайан, в 1980-х годах был у банкиров любимым консультантом. В то время, утверждает Меллин, McKinsey проповедовала модель промышленной стратегии конкуренции для компаний, уже превратившихся в удобно регулируемые коммунальные предприятия.[485] Модель какое-то время действовала и в конце концов привела к сложной и дорогостоящей модели банка. В соответствии с ней банки фактически заставляли создавать спрос на кредит, а не просто предоставлять кредитование. В результате банки со временем все больше и больше вовлекались в сомнительное кредитование. «Среди кредитоспособных заемщиков трудно создать более высокий спрос на кредиты, а потому мы снова и снова видим в развивающейся через спады и подъемы истории банковской отрасли, как кредиторы мало-помалу отходят от кривой риска по мере ее роста». Этот процесс продолжается годами до тех пор, пока коллективный риск не взрывается прямо в руках у банкиров.

Так McKinsey переставала видеть лес за деревьями аналитической славы, в результате чего просто заштамповала стратегию банковской отрасли, поразительно похожую на ту, что привела к краху Enron. За одним исключением: на этот раз консультанты помогли надуть пузырь не в стоимости акций одной компании, а во всей глобальной экономике. «Способы надежного кредитования просты, очевидны и не признают вариаций», – пишет Меллин.[486] Однако McKinsey помогала всем своим клиентам-банкам отходить от этого принципа, сосредоточивая их внимание прежде всего на маркетинге и продажах, что привело к предсказуемым катастрофическим результатам.

McKinsey также разжигала у своих крупнейших клиентов страхи, подобные ранее культивированным, с помощью ложной концепции «войны за таланты». На этот раз предметом, вызывавшим страхи, стала «крайняя, чрезмерная конкуренция». В опубликованном в 2005 году в McKinsey Quarterly докладе говорилось: ведущие компании в любой отрасли сталкиваются с 20–30 %-ной вероятностью утраты лидерских позиций в течение ближайших пяти лет. И на протяжении жизни одного поколения этот риск определенно возрос втрое.[487] Невысказанный вывод: приглашайте консультантов; уж они-то покажут, куда идти дальше.

А вот и один из способов: выдавайте как можно больше кредитов, проводите перегруппировку выданных кредитов и перепродавайте их доверчивым институциональным инвесторам через заднюю дверь. Вносите в балансовые ведомости беспрецедентные суммы привлеченного капитала, которые должны дать жирные прибыли. Например, американские инвестиционные банки повышали соотношения своих финансовых активов и разницы между этими финансовыми активами и обязательствами. В 2003 году это соотношение составляло 1:25, а в 2008 году достигло почти 1:35.

Интересно, что Глобальный институт McKinsey провел обширные исследования процессов, происходивших на мировых финансовых рынках во время подъема, и пришел к выводам, противоречившим стратегиям крупнейших клиентов фирмы из финансовой сферы. «Подобно остальному миру, мы не смогли вовремя понять, что назревает финансовый кризис, но мы начали бить тревогу по поводу соотношения собственных и заемных средств в экономике»,[488] – говорила Дайана Фаррелл. В Глобальном институте McKinsey создали уникальную базу глобальных данных и выработали концепцию так называемого финансового углубления, согласно которой подразумевалось, что изучать отдельные институты недостаточно: подлинное понимание может быть достигнуто только в результате анализа, охватывающего всю систему. Глобальный институт отмечал, что в 1980 году финансовые активы равнялись мировому ВВП, в 1990 году они превысили мировой ВВП вдвое, а в 2000 году – втрое. «Мы провели зондирование, поняли важность этого явления и то, что об этом надо звонить в колокола, – объясняла Фаррелл. – Однако мы не поняли, что долго так продолжаться не может».

Но для McKinsey, как и для ее конкурентов, обслуживавших в то время, в общем, те же финансовые институты, был приемлем стремительный рост прибылей сектора финансовых услуг – с 15 % совокупной прибыли американских корпораций в 1980 году до 41 % совокупных корпоративных прибылей в 2007 году. И то, что консультанты фирмы советовали своим клиентам, необязательно совпадало с тем, что, по мнению Фаррелл, означали выводы Глобального института McKinsey. Как писала New York Times, в 2007 году в исследовании, посвященном оценке рисков финансового подразделения General Electric, McKinsey сообщила клиенту: деньги из регионов с положительным сальдо торгового баланса, таких как Китай и импортирующие нефть страны Среднего Востока, обеспечат буфер для увеличения кредитования и заимствования в обозримом будущем.[489] Более неверного совета дать было невозможно.

Впоследствии McKinsey понесла убытки по своим капиталовложениям – возможно, таково кармическое воздаяние за роль фирмы в надувании финансового пузыря. Стоимость Дополнительного пенсионного плана McKinsey в 2008 году сократилась на 21 %: из 3,8 млрд долл., хранившихся в этом фонде на начало 2008 года, было потеряно 780 млн долл. Если говорить об инвестициях, то результативность фирмы как инвестора в период спада была, пожалуй, столь же неоднозначной, как и некоторые ее рекомендации. Более того, McKinsey оказалась, пожалуй, столь же легковерной, как и остальные инвесторы: она потеряла 193,5 млн долл. на инвестициях в Petters Group, оказавшуюся финансовой пирамидой. С другой стороны, McKinsey удалось извлечь выгоды из махинаций банков и хедж-фондов с обеспеченными долговыми обязательствами, поскольку у фирмы были инвестиции в хедж-фонд Magnetar Capital, проводивший позорно известные ныне «сделки Magnetar».

В 2002 году швейцарский банк UBS попросил McKinsey помочь принять решение, стоит ли входить в рынок поглощений средних компаний с привлечением заемных средств. И у фирмы, и у совета директоров самой UBS эта идея вызывала колебания до 2006 года, когда наилучшим решением стал выход из рынка поглощения средних компаний с привлечением заемных средств. «Я посмотрел на одного из моих коллег и спросил его: “Как остановить это?” – рассказывает бывший руководитель UBS. – На что он ответил: чтобы остановить процесс, понадобится три года. В то время люди считали, что UBS избегает рисков. Но я сказал бы, что банк избегал решений. Руководители банка не могли принять решения, не получив результатов исследования McKinsey, а этих результатов надо было ждать по году и более.

Меня особенно бесило, что в McKinsey знали, в каких стесненных обстоятельствах находился UBS, – продолжает этот человек. – Отлично знали. Но когда я спросил людей McKinsey, почему они не докладывают генеральному директору в Цюрихе или совету директоров, я понимал, какой ответ получу: доклад руководству UBS создаст угрозу работе McKinsey с UBS. И сократит доход фирмы от выполнения одного этого проекта на 8 млн долл. (общая стоимость вознаграждения составляла 10 млн)». Эта жалоба привела к постановке важного вопроса: надо ли компаниям с Уолл-стрит иметь дело с McKinsey, нанимая консультантов на шесть месяцев, чтобы консультанты дали совет по определению стратегии. Если вы производите автомобили или торгуете мылом, у вас, возможно, больше времени на решение, но операции с ценными бумагами несовместимы с долгими сроками анализа. Это может быть причиной, по которой Goldman Sachs издавна уходила от конкуренции: там есть люди, принимающие решения, и они отдают распоряжения, на рассмотрение которых в UBS требуется два года.

Поскольку практически каждый крупный банк нанял McKinsey, в середине 1990-х годов 50 компаний одновременно сосредоточились на одном и том же – на глобальной стратегии.[490] Та же ситуация сохранялась и десятью годами позднее, что породило интересный вопрос о системном риске. Хотя на руинах после обвала рынка недвижимости снова нигде нельзя было обнаружить отпечатки пальцев фирмы, ее консультанты служили советниками многих компаний, которые сначала надували пузырь, а потом, когда пузырь лопнул, обанкротились. Но независимо от рекомендаций конкретным клиентам McKinsey снова не смогла придумать оптимальный путь к свертыванию, а не к наращиванию активности. Это в лучшем случае снижает ценность рекомендаций фирмы. В худшем – показывает их разрушительность.

Какой была реакция McKinsey на кризис? В октябре 2008 года фирма открыла Центр управления неопределенностью, во главе которого встал Лоуэлл Брайан. Тот самый, что создал обширную сеть деловых контактов фирмы с американскими банками, раздавая им одинаковые рекомендации. Среди людей, консультировавших банки в Нью-Йорке, ходила шутка: «Мы проведем рационализацию сети отделений банков и будем делать это в одном банке за другим до тех пор, пока сети банков не разрастутся настолько, что маятник качнется в другую сторону. И тут-то мы проведем изучение расширения банковских сетей и рассмотрим пути и методы органической экспансии, поглощений и т. д. Мы будем заниматься исследованиями до тех пор, пока маятник не качнется снова. Прополощите. Повторите». Повторные одинаковые исследования – это дойные коровы в мире консалтинга. Не надо создавать документы о продаже или о выполнении работ. Надо всего лишь внести данные клиента в матрицу, сделать то, что вы делали раньше, и собрать плоды простейшего из уравнений: низкие расходы эквивалентны высоким доходам.

В 2009 году консультанты начали настойчиво призывать решить проблему «тотальной трансформации правительств»,[491] чтобы справиться с кредитным кризисом, используя консультантов в качестве регулировщиков движения. Оливер Дженклин, руководивший в фирме практикой консультирования банков в период худших эксцессов в банковской отрасли (они имели место и в ипотечном кредитовании, и в кредитовании по кредитным картам), в августе 2009 года ушел в компанию Visa, где руководил отделом стратегии и корпоративного развития. Неспособность давать правильные рекомендации снова не оказалась помехой карьерному росту.

В 2009 году Эдвард Лидди, генеральный директор спотыкавшегося гиганта страхования, компании AIG, пригласил McKinsey помочь разобраться с беспорядочным многомиллиардным долгом. Возможно, этим приглашением фирма обязана хорошей репутации, которую получила, работая на Лидди в Allstate. В AIG это задание называли «проектом Судьба». Однако консультантам не удалось провести обычную продажу своего продукта, что оказалось примечательной неудачей в условиях острого кризиса, переживаемого AIG. «У AIG был проверенный специалист, компания AlixPartners, и была McKinsey, – вспоминал консультант, какое-то время участвовавший в выполнении задания AIG и работавший в этой фирме. – Малый из Alix упорно говорил управляющим, что AIG находится в теоретическом вакууме. Сама Alix была своего рода “госпиталем Мэш[492]”, а McKinsey – нейрохирургом, которому не место в этом госпитале». В этой ситуации AIG отказалась от услуг McKinsey, когда положение ухудшилось: преемник Лидди Роберт Бенмош сразу же после назначения на пост генерального директора в середине 2009 года аннулировал соглашение с фирмой.