Традиционное банковское дело

Традиционное банковское дело

До появления современных инноваций в области финансов кредиторы жили в простом мире. Они оценивали платежеспособность, выдавали кредиты, отслеживали выплаты по ним, чтобы убедиться, что заемщики тратят полученные деньги так, как обещали, и собирали выданные деньги с процентами. Банковское дело, как и банкиры, было скучным занятием. Но именно этого и хотели люди, доверявшие им свои деньги. Рядовые граждане не желали, чтобы их с таким трудом заработанные деньги попадали в руки людей, готовых с ними играть. Отношения между сторонами строились на доверии и вере в то, что деньги, внесенные в банк, будут потом возвращены. Но за последние сто лет имели место многочисленные случаи «бегства вкладчиков», то есть возникали ситуации, когда клиенты бросаются в банки, чтобы срочно снять свои деньги, так как боятся, что у банка нет средств, обеспечивающих их вклады.

В период Великой депрессии, в 1933 году, правительство решило вмешаться в ситуацию и создало Федеральную корпорацию страхования банковских вкладов (РОЮ), предназначенную для страхования депозитов, с чем чтобы люди знали, что их деньги будут защищены даже в том случае, если их банк начнет испытывать трудности. После того как правительство предоставило такую гарантию, ему надо было убедиться, что каждый банк, входящий в систему страхования, не берет на себя неоправданные риски. Таким образом, правительство действовало как нормальная страховая компания, которая, страхуя своих клиентов от пожара, настаивает, чтобы в страхуемых зданиях были установлены противопожарные системы. Эта задача решалась через регулирование деятельности банков и ограничения рисков.

Так как банки зависели от выданных ими кредитов, при их выдаче они должны были проявлять осторожность. Они были заинтересованы в проверке того, сможет ли заемщик вернуть взятые деньги. Для этого они должны были проверять доходы заемщика и включать в условия кредита стимулы для его погашения. Если банк одалживал заемщику, скажем, 80 % стоимости дома и заемщик не выплачивал кредит, он мог потерять не только свой дом, но и деньги (20 %), которые он вложил в заложенный дом, то есть потерять свой капитал, составлявший для него значительную сумму. Кроме того, вероятность, что размер ипотечного кредита в конце концов превысит стоимость дома, была невелика: для этого его цена должна была снизиться на 20 %. Банкиры обоснованно полагали, что риск неплатежа по ипотечному кредиту, для которого разность между стоимостью обеспечения и суммой кредитной задолженности стала отрицательной, существенно увеличивается, особенно в условиях применения американской системы кредитования без регресса, в соответствии с которой худшее, что может случиться с не выплачивающим кредит заемщиком, заключается в потере ею дома¹². Помимо этого кредитор не может получить с него ничего. Эта система работала очень хорошо. Стремление домовладельцев приобрести дома большей площади приводилось в норму существовавшими реалиями: чтобы получить кредит под жилье, они должны были внести 20 % его стоимости.

«Инновации» в американской финансовой системе привели к тому, что усвоенные за долгие годы базовые уроки банковской деятельности были забыты. Причин такой амнезии было множество. Фактически приступы этой болезни случались и ранее: в мире пузыри на рынке недвижимости и последующие крахи встречаются часто, да и банки приходилось неоднократно спасать по всему миру. Единственным продолжительным периодом, в течение которого такие пузыри не надувались, была четверть века после Второй мировой войны, когда и этой области действовали жесткие правила, которые хорошо соблюдались. Страхование вкладов с гарант- ей правительства придало, возможно, новый импульс (хотя банки в этом вряд ли нуждались) выдаче плохих кредитов и появлению других способов принятия на себя чрезмерно высоких рисков. Согласно условиям страхования, если банк рисковал деньгами вкладчиков и терпел крах, правительство приходило на выручку, если же банк выигрывал, то всю дополнительную прибыль он забирал себе. Когда система страхования вкладов была предложена впервые, а случилось это в разгар Великой депрессии, президент Франклин Рузвельт был настолько обеспокоен связанным с ней моральным риском, что колебался и не решался поддержать эту идею. Однако он был убежден, что, если страхование сопровождается достаточно сильным регулированием, указанный риск удастся контролировать¹³. Сторонники нынешнего поспешного дерегулирования забыли не только о том, что финансовые рынки зачастую были виноваты в чрезмерно рискованном кредитовании, но и о том, что при действующей системе страхования вкладов стимулы для неправильного поведения усиливаются, а возможностей совершить нарушение становится больше. Следует специально отметить, что активное дерегулирование происходило в тот период, когда из-за предложения новых финансовых продуктов опасность появления чрезмерных рисков возросла.

Были и другие причины, побудившие банки принять решения о том, что им следует начать зарабатывать на очень рискованных кредитах и принимать участие в других чрезмерно рискованных операциях. Особенно это проявилось после 1999 года, когда был отменен закон Гласса — Стиголла, разделявший коммерческую и инвестиционную банковскую деятельность: после этого крупнейшие банки стали еще более крупными — настолько крупными, что нельзя было допустить, чтобы они рухнули, и они об этом знали. Они понимали, что, если окажутся в беде, правительство их спасет. Это касается даже тех банков, которые не входят в систему страхования вкладов, в частности инвестиционных. Во — вторых, у лиц, принимающих решения, а в данном случае это были банкиры, появились искаженные стимулы, которые подталкивали их к неосмотрительности и принятию чрезмерно высоких рисков. Мало того что они знали, что их банки будут спасены, если они попадут в трудное положение, они понимали еще и то, что для них лично все в конечном счете закончится хорошо, даже если в отношении их банка не будет осуществлена спасательная операция. И они были правы.

Перечисленные проблемы усугубились из-за того, что у моделей управления рисками, применявшихся банками, были серьезные недостатки, а так называемые эксперты в области управления рисками на самом деле не понимали тех рисков, которыми они занимались. В нынешнем сложном мире, когда «современные» банки стараются более точно определять риски, с которыми они сталкиваются, они не хотят полагаться на интуитивные суждения. Они хотели бы знать, например, вероятность того, что пакет ипотечных продуктов (или достаточно большая его доля из их кредитного портфеля) покажет плохие результаты, настолько плохие, что банк окажется в тяжелом положении. Ладно, если бы проблемы возникли лишь у нескольких участников: тогда с ними можно было бы легко справиться. Но существует вероятность и того, что в трудном положении одновременно окажутся сразу многие участники; величина этой вероятности зависит от целого ряда различных, но часто связанных друг с другом рисков: вероятности того, что уровень безработицы или процентных ставок повысится или того, что цены на жилье упадут. Если знать вероятность наступления каждого из таких событий и степень их корреляции, можно оценить риск того, что обязательства по конкретному ипотечному кредиту могут быть нарушены, но еще более важно, что тогда можно оценить и вероятность того, что в число проблемных попадут, скажем, не более 5 % выданных ипотечных кредитов. Эти модели затем можно было бы использовать при прогнозировании того, сколько банк сможет вернуть при невыполнении обязательств по таким кредитам, иными словами, для определения того, за какую сумму банк мог бы продать дома, служившие обеспечением кредита. На основании этой информации можно было бы оценивать вероятность того, что банк при реализации худшего сценария развития событий окажется в настолько трудном положении, что не сможет вернуть деньги вкладчикам. (Подобные модели можно было бы использовать для оценки потерь по любой группе ипотечных продуктов, которые были сгруппированы вместе в виде ценных бумаг, или потерь по создаваемым банками сложным ценным бумагам, обеспеченных пулом ипотечных кредитов.) Но прогнозные свойства модели являются настолько хорошими, насколько хорошими являются допущения, на основе которых построена такая модель; если неверно оцениваются вероятности, например, снижения цен жилья, то все выводы, сделанные при помощи такой модели, окажутся неверными.

Банки полагаются на эти модели не только для оценки финансовых продуктов, которые они покупают и продают, но и для управления своими общими рисками. При помощи такого «финансового инжиниринга», как они считают, они могут удостовериться в том, что их капитал используется наилучшим в данной ситуации образом, что позволяет им взять на себя максимально допустимые риски. Парадокс такого подхода заключался в том, что попытка использовать финансовый капитал более эффективно, в конечном счете, привела к кризису, а его результатом, в свою очередь, стало массовое неполное использование реального капитала, как физического, так и человеческого.

Возможно, недостатки этих моделей были совсем не случайными: искаженные схемы вознаграждения глушили стимулы, предназначенные для выработки рациональных моделей управления рисками. Кроме того, многие из тех руководителей, которые отвечают за рынки, хотя они, возможно, и гордились своей предприимчивостью и способностью оценивать риски, просто не имели возможности судить о том, являются ли применяемые ими модели хорошими или плохими. Многие из этих руководителей были юристами, не имевшими должной математической подготовки, и потому они фактически не могли объективно судить о качествах используемых моделей.

Существовало и еще одно важное различие между добрыми старыми временами и банковскими реалиями наших дней. Оно выражалось в том, как банки создавали прибыль. В прежние времена банки большую часть своих денег зарабатывали на разнице процентных ставок: той, которую они устанавливали для заемщиков, и той, по которой они сами платили вкладчикам. Разница, или, как ее называют профессионалы в этой области, спред, зачастую была не очень большой, но обычно обеспечивала коммерческим банкам комфортную жизнь, хотя говорить об огромной рентабельности тогда не приходилось. Но, когда регулирующие положения были ослаблены и культура ведения банковской деятельности изменилась, банки стали искать новые способы получения прибыли. В итоге они нашли то, что обозначалось простым словом — платежи.

Действительно, многие из «инновационных» продуктов, в основе которых лежали ипотечные кредиты, имели несколько общих критических факторов: хотя они, скорее всего, не могут помочь заемщикам управлять рисками, они были разработаны таким образом, чтобы перенести как можно больше рисков с банков на чужие плечи и обеспечить как можно больше платежей, часто остававшихся скрытыми для заемщиков. Финансовые продукты также разрабатывались, когда это было необходимо, так, чтобы обойти регулирующие и бухгалтерские положения, которые могли ограничить кредитование и принятие рисков.

Инновации, разработанные для управления рисками, при злоупотреблении ими могли на самом деле привести к увеличению рисков, и такое действительно случалось — из-за некомпетентности или действия искаженных стимулов. Некоторые из нововведений помогли банкирам обойти регулирующие положения, которые были введены в свое время для того, чтобы попытаться помешать банкам допускать злоупотребления: инновации помогли скрывать реальное положение дел и не показывать риски в балансовом отчете. Следы этих искажений отчетности были запутанными и неясными, и поэтому, даже если регулирующие органы и захотели бы выполнить свою работу (даже если бы эти органы считали, что регулирование необходимо для поддержания стабильности и экономике), они столкнулись с непреодолимыми трудностями. А с течением времени распутать клубок бухгалтерских хитросплетений становилось все труднее.

Кособокие инновации, приведшие к появлению огромного числа плохих финансовых продуктов

Здесь просто не хватит места, чтобы описать в подробностях многочисленные разновидности ипотечных схем, которые использовались во время бума, но для примера давайте познакомимся с одной из них — вариантом 100 %-ного ипотечного кредита, при котором банки предоставляют кредит в размере 100 и более процентов стоимости дома. 100 %-ный ипотечный кредит без права регресса относится к той категории сделок, которую экономисты называют опционом. Если цена дома возрастает, домовладелец оставляет разницу себе. Если же она идет вниз, он ничего не потеряет; заемщик может просто отдать ключи от дома кредитору и уйти в любое время. Это означало, что чем больше дом, тем большую потенциальную прибыль заемщик мог на нем получить. Из-за действия такого стимула у домовладельцев возникало сильное искушение: они хотели купить дома дороже тех, которые они фактически могли себе позволить. Но так как и банки, и инициаторы ипотечных кредитов получали платежи в любом случае, им не было резона бороться с таким подходом.

Особенно выгодными для кредиторов были ипотека с завлекающими ставками (первоначально низкие ставки, которые через несколько лет резко возрастают) и так называемые шаровые платежи, то есть вариант, при котором последние платежи при погашении кредита значительно превышают предыдущие (краткосрочные ипотечные кредиты, привлекательные текущими низкими процентными ставками, которые должны были быть рефинансированы через пять лет). Они приводили к повторному рефинансированию. При каждом таком рефинансировании, из-за того что заемщик должен был снова совершить несколько разных платежей, инициатор ипотечных кредитов опять получал доступ к источнику прибыли. Когда завлекательный период заканчивался и ставки возрастали, влезшие в долги «на всю катушку» семьи при наступлении срока погашения кредитов оказывались в тяжелом положении. Но, если кредиторов просили рассказать о потенциальных опасностях этих схем, многие из них успокаивали людей и утверждали, что им нечего беспокоиться, так как до конца завлекательного срока цена их дома будет расти, что позволит им не только легко осуществить рефинансирование, но и заработать на этом дополнительные деньги, достаточные для покупки машины или поездки на отдых.

Предлагались даже ипотечные схемы, позволявшие заемщику самому выбирать, сколько ему платить. При этом варианте заемщику даже не нужно было каждый месяц платить проценты в полном объеме. У таких схем, как говорят специалисты, отрицательная амортизация, то есть в тех случаях, когда периодические платежи по кредиту недостаточны для полного погашения процентов, основная сумма долга просто увеличивается на размер недоплаченных процентов. Другими словами, при таком подходе в конце года задолженность заемщика оказывалась больше, чем в начале. Но опять же заемщику говорили, что повышение стоимости дома с лихвой покроет прирост его долга и размера платежей и в конечном итоге он окажется в выигрыше. Как регулирующие органы и инвесторы должны были бы с подозрением относиться к 100 %-ным ипотечным кредитам, так же настороженно им следовало бы воспринимать ипотечные схемы, при которых долг заемщика становится все больше и больше, и те схемы, которые понуждают для погашения кредита прибегать к неоднократному рефинансированию.

К числу самых популярных новых продуктов относились «долги обманщиков», названные так, потому что для их получения людям не надо было доказывать, что у них есть доходы. Во многих случаях заемщиков далее побуждали завышать свои доходы. В других официальные представители учреждения, выдававшего кредит, сами завышали доходы¹⁴ заемщиков, а те лишь при подписании документов видели, что произошла «ошибка». Как и в случае применения других инноваций такого рода, все это делалось исходя из одного простого принципа, ставшего чем-то вроде мантры: чем больше дом, тем больший кредит под него можно выдать, а чем больше кредит, тем выше будут платежи. Кредиторы руководствовались этим принципом, не обращая внимания на то, что в перспективе их действия могли привести к появлению серьезных проблем.

У каждой из таких «инновационных» ипотечных схем было несколько недостатков. Первым было упование на то, что осуществить рефинансирование будет легко, поскольку цены на жилье продолжат расти такими же быстрыми темпами, как и до этого. Однако экономически это ожидание не было оправданным. Реальные доходы большинства американцев (скорректированные на величину инфляции) не росли: в 2005 году доход медианной семьи (семьи, относительно которой у половины всех остальных семей доход больше, а у другой половины меньше) был почти на 3 % ниже, чем в 1999 году¹⁵. Но цены жилья росли гораздо быстрее темпов инфляции и повышения реальных доходов. С 1999 по 2005 год цены жилой недвижимости выросли на 42 %¹⁶.

В результате для средней семьи соотношение цен жилья и её доходов выросло с 3,72 раза в 1999 году до 5,29 в 2005 году и достигло самого высокого уровня с момента начала отслеживания этого показателя (в 1991 году)¹⁷.

Кроме того, рынок экзотических ипотечных предложений действовал исходя из допущения, что когда наступит время для рефинансирования конкретного ипотечного кредита, банки охотно это сделают. Может быть, именно так они и поведут себя, но, вполне вероятно, что этого и не будет. Процентные ставки могут возрасти, условия кредитования — ужесточиться, уровень безработицы — стать выше, и каждый из этих факторов повышает риски для заемщика, которому необходимо рефинансирование.

Если многие люди будут вынуждены продать свои дома одновременно, что может произойти, скажем, из-за скачка уровня безработицы, это приведет к снижению цен на рынке недвижимости и прорыву надувшегося там пузыря. И вот в этот момент самые разные ошибки, связанные с ипотекой, накладываются друг на друга: если кредиторы выдали 100 %-ный ипотечный кредит (или если из-за действия отрицательной амортизации стоимость долга выросла до 100 %), никакой возможности продать дом по прежней цене уже не будет, а значит, нельзя будет и погасить ипотечный кредит. Не будет и никакого способа, если не считать признание себя банкротом, при помощи которого семья могла бы поменять дом на жилье меньшего размера, которое было бы ей по карману.

Председатель Федеральной резервной системы Алан Гринспен, человек, который должен был защищать страну от чрезмерных рисков, фактически поощрял их. В 2004 году Гринспен выступил с ныне печально известной речью, в которой отметил, что домовладельцы «в течение последнего десятилетия могли бы сэкономить десятки тысяч долларов, если бы брали ипотечные кредиты с плавающей, а не с фиксированной ставкой [то есть на условиях, согласно которым ставка по кредиту меняется в зависимости от изменения учетной или межбанковских процентных ставок]»¹⁸. В прошлом большинство американцев брали долгосрочные (сроком на 20–30 лет) ипотечные кредиты с фиксированной процентной ставкой, при которой размер их платежей не меняется в течение всего срока действия этого кредита. Это большое преимущество. Домохозяйство знает, каким будут его выплаты по кредиту, и поэтому может планировать семейный бюджет. Но Гринспен посоветовал им совсем другой вариант. Причина, по которой домовладелец оказался бы в более выгодном положении, взяв ипотечный кредит с плавающей, а не с фиксированной процентной ставкой, была очевидна. Как правило, долгосрочные ставки платежей отражают ожидаемое среднее значение будущих процентных ставок. И, как правило, рынки исходят из того, что процентные ставки будут оставаться примерно такими же, какими они уже являются, если не принимать во внимание нетипичные периоды. Однако в 2003 году Гринспен сделал беспрецедентную вещь: он снизил процентные ставки до 1 %. Неудивительно, что рынки этого не ожидали. Также неудивительно и то, что те, кто выбрал кредит с плавающей ставкой, оказались в более выгодном положении, чем те, кто выбрал вариант с фиксированной ставкой. Но когда учетная ставка находится на уровне в 1 %, для нее остается всего один путь для изменения — вверх*. Это означало, что любой человек, взявший ипотечный кредит с плавающей ставкой, мог быть почти на сто процентов уверен, что его процентные платежи в будущем возрастут и, вполне вероятно, очень значительно. И они действительно выросли: с 1 % краткосрочных процентных платежей в 2003 году до 5,25 % в 2006 году.

Те, кто решили последовать рекомендациям Гринспена и взяли максимально возможные ипотечные кредиты, внезапно столкнулись с необходимостью выплаты процентов в таких размерах, которые их бюджет не выдерживал. Когда все эти люди попытались продать свои дома, цены на жилье упали. Для заемщиков, взявших 100 %-ные ипотечные кредиты, это означало, что они не могут ни осуществить рефинансирование, ни погасить задолженность. Снижение цен на рынке недвижимости было настолько серьезным, что с той же проблемой столкнулись и те, кто брали в кредит не 100, а 90 или даже 80 % стоимости своих домов. Единственной возможностью для миллионов таких людей стало признание себя банкротами по кредитным платежам.

Фактически Гринспен посоветовал жителям страны пойти по чрезвычайно опасному пути. В ряде других стран, например в Турции, выдача ипотечных кредитов с плавающей ставкой просто не разрешается. В Великобритании даже по многим ипотечным кредитам с плавающей ставкой фактические платежи по — прежнему являются фиксированными, и поэтому обращения взыскания на заложенную недвижимость не происходит. Вместо этого банки продлили должникам период выплат по кредитам, хотя этот подход, очевидно, не сработает по отношению к тем кредитам, размер которых уже превышает 100 % стоимости заложенного имущества и по которым заемщик уже не платит всех причитающихся процентов.

Особенно взрывной потенциал для возникновения убытков порождали комбинации различных инновационных схем ипотечного кредитования, например, ипотеки с отрицательной амортизацией в сочетании со 100 %-ным ипотечным кредитом «обманщика». Как я уже подчеркивал выше, заемщику в этом случае нечего было терять при получении кредита, величина которого ограничивалась лишь готовностью банка его выдать. Поскольку платежи, получаемые инициаторами ипотечного кредита, напрямую зависели от ею размера, и при этом, как правило, они не несли никакою риска в том случае, если заемщик не погасит задолженность, стимулы этих инициаторов и домовладельцев причудливым образом совпадали. Обе стороны хотели, чтобы предметом сделки между ними был дом максимально возможной площади и соответственно максимально возможный размер кредита. Это означало, что ипотечный договор заключался на заведомо ложных основаниях, не отражавших ни реальных финансовых возможностей заемщика, ни фактической стоимости дома.

Если инициатор ипотечного кредита мог убедить оценщика оценить дом стоимостью 300 тыс. долл. в 350 тыс., этот инициатор получал возможность продать заложенную недвижимость, скажем, за 325 тыс. долл. При таком сценарии продавец выигрывал, брокер по операциям с недвижимостью выигрывал, инициатор ипотечного кредита выигрывал, а домовладелец, как казалось, нечего не терял. Более того, чтобы окончательно убедить потенциального заемщика и заставить его поверить, что при заключении такой сделки он ничего не теряет, ему могли предложить приманку — отрицательный первоначальный платеж¹⁹.

К сожалению, по крайней мере для инициаторов ипотечного кредита, некоторые оценщики недвижимости профессионально подходили к своей работе и отказывались выдавать дутые оценки. Но на этот случай у продавцов кредитов имелось простое решение — создание собственной компании по оценке недвижимости. Этот вариант к тому же обеспечивал им еще одно преимущество — появлялся дополнительный способ получения доходов. Например, у Wells Fargo была своя дочерняя управляющая компания, специализировавшаяся на оценке недвижимости, которая называлась Reis Valuation²⁰. Доказать в каждом конкретном случае, что завышение оценки стоимости дома являлось преднамеренным, было в лучшем случае трудно, особенно в период надувания пузыря, когда цены на рынке недвижимости быстро росли. Но, с другой стороны, ясно, что при таком подходе существует конфликт интересов: возникали стимулы для злоупотреблений. Регулирующие органы должны были бы это понять и положить конец подобной практике.

Многие покупатели жилья обращались к ипотечным брокерам, чтобы получить наиболее низкие ставки платежей по кредитам. Считалось, что эти брокеры действуют в интересах заемщика, но они часто получали откаты от кредитора, что также свидетельствует о наличии очевидного конфликта интересов. Брокеры вскоре стали важной частью системы хищнического кредитования в Америке. Хуже всего заемщикам субстандартных ипотечных кредитов приходилось в том случае, когда они совершали свои сделки через брокеров, а не обращались к кредиторам напрямую: величина дополнительных выплат у тех, кто действовал через брокеров, составляла от 17 тыс. до 43 тыс. долл. на каждые 100 тыс. долл. кредита²². К этим деньгам надо было, конечно, добавить еще 1–2 % от суммы кредита, которые брокер получал от заемщика за совершение (как создавалась видимость) выгодной сделки. Что еще хуже, самые крупные вознаграждения брокеры получали за то, что советовали заемщикам выбирать самые рискованные ипотечные кредиты: с плавающей ставкой, со штрафом за досрочное погашение и даже с дополнительной выплатой при осуществлении заемщиком рефинансирования. Брокеры получали дополнительные комиссионные и тогда, когда советовали заемщикам выбирать ипотечные кредиты с более высокой процентной ставкой, выше, чем та, что они на самом деле могли себе позволить.