2. Либерализм – идеология обслуживания коммерческого интереса

2. Либерализм – идеология обслуживания коммерческого интереса

В 1789 году городская буржуазия превратилась в главную идеологическую и политическую силу Франции. Под воздействием её революционных требований экономических и политических свобод разразилась Великая французская революция, произошло всемирно-историческое по своим последствиям уничтожение крупнейшего в Западной Европе военно-бюрократического феодального государства. Французская буржуазная революция потому и вошла в мировую историю в качестве Великой, осуществившей коренной перелом в ходе цивилизационного развития человечества, что возглавляющая её французская буржуазия впервые объявила своей главной политической целью борьбу за светскую Свободу общества от идеологического насилия монотеизма как такового. Новая, идеальная, но уже основанная не на религиозно-монотеистическом идеализме, самоорганизация буржуазно-гражданского общества, к которой устремились провозвестники и герои революции, за появление которой они готовы были жертвовать своими жизнями, названа была ими французской нацией. А себя они увидели отцами рождающейся нации.

На волне повсеместного пробуждения традиций родоплеменной общественной власти французских земледельцев и горожан, в первую очередь у горожан-гугенотов, требования свобод были дополнены призывами к свойственным родоплеменным отношениям равенству и братству. Избранный под влиянием таких настроений народно-представительный Конвент податного сословия превратился в руководящий центр революционного неприятия государственной власти королевского абсолютизма. Доверие к нему со стороны большинства населения обуславливалось тем, что он отражал традиции родоплеменного представительного самоуправления. Но данные традиции оказывалось непримиримыми к государственным отношениям, выстроенным чиновно-административным королевским абсолютизмом. Принятые Конвентом законы о политическом запрете на деятельность католической церкви, которая обосновывала феодализм и создала феодальные государственные отношения Западной Европы, и об отказе признать за военно-бюрократическим насилием дворянского сословия право на управление страной, – то есть уничтожение главных оснований прежней государственной власти, – вызвали распад этой власти.

Вдохновляя бессознательные родоплеменные побуждения низов для борьбы с феодальной государственной властью, вожди буржуазной революции в то же время высвободили такую стихию самых разных страстей и всевозможных интересов, которая, подхватив их самих, начала рвать взаимодействие разных провинций и городов, тем самым расшатывать основания производительных сил страны. В особенности тяжёлыми оказались последствия для промышленного и мануфактурного производства, в котором и возникали социальные, обусловленные производственными отношениями предпосылки для развития представлений о национальном обществе. Прежний королевский абсолютизм способствовал появлению взаимосвязанного производства в разных городах страны, обеспечивал надзор за поставками сырья для хозяйственных нужд, в том числе из колоний, помогал сбыту товарных изделий. Вследствие такого положения дел, для производительной деятельности крупных предприятий Франции был необходим управляемый из единого центра порядок, – а он рушился с разрушением королевского абсолютизма. В обстоятельствах революционного уничтожения прежней государственной власти, которая только и поддерживала во всей стране общие для всех народные производственные отношения, оказалось, что идея нации сама по себе не налаживает новые общественные и производственные отношения. Убеждения мыслителей эпохи Просвещения, что достаточно создать разумные учреждения представительной власти, в этих учреждениях принять разумные законы и тогда сами собой сложатся справедливые общественные отношения, а рыночные свободы обеспечат рост производства для удовлетворения всех нужд людей, не оправдались в действительности. Первые законы Конвент принимал под влиянием воззрений мыслителей Просвещения, но законы эти работали не так, как ожидалось депутатам Конвента. В революционной Франции у разных слоёв населения проявились разные представления об идеальных отношениях собственности и под словом нация они понимали разные общественные отношения, и каждый слой принялся добиваться политического господства собственных интересов, бороться за собственное видение нации, расшатывая прежнее народное общественное единство французов.

Крупные собственники производства и большинство собственников в городах провинций хотели лишь постепенной замены королевского абсолютизма конституционной монархией, вроде той, что была в Англии, так как лавинообразно нарастающий политический хаос пугал их, – он разрывал отлаженные управленческие связи, производственные и торговые цепочки, лишал главного заказчика в лице чиновников королевских министерств. Конституционная монархия устроила бы и крестьянство, получи оно арендуемые у знати наделы земли в свою собственность. Поэтому городским собственникам и крестьянству хотелось видеть в новом понятии нация существующее старое народное общество, постепенно приспосабливающееся к конституционной монархии, то им хотелось, чтобы нация эволюционно заменяла народ, а не отрицала его революционным насилием. Однако без церкви и при законодательном запрете Конвента на сословную деятельность священников народный патриотизм крестьянства отступал перед духом поднимающегося земляческого патриотизма, который был понятнее местным традициям родоплеменной общественной власти. Традиции родоплеменной общественной власти позволяли создавать местную и земляческую выборную власть, которая налаживала управление в провинциях в соответствие с представлениями о перенесённой на места конституционной монархии. Движение в этом направлении усиливалось по мере того, как наблюдался рост политической неустойчивости столичной власти. Королевский абсолютизм привёл к тому, что Париж по образу жизни, по хозяйственному и политическому развитию, по разнообразию социальных слоёв, интересов и идей существенно отличался от провинций. Поэтому главные противоречия и главная политическая борьба вызревали в столице, где с каждым месяцев влияние на ход событий набирали парижский плебс и мелкая буржуазия, которые искали в идее национального общества новый, революционный смысл.

Парижский плебс и мелкая буржуазия были неоднородным явлением. Частью они состояли из тех слоёв горожан, которые родились и выросли в условиях большого города и потеряли связи с традициями земледельческих родоплеменных отношений, ублюдизировались или деклассировались, превратились в чуждых общественным интересам люмпенов. То есть поведение таких слоёв перестали определять бессознательные архетипы родоплеменного общественного взаимодействия и распределения трудовых и иных обязанностей. Данные слои являли собой неуправляемую толпу, у которой преобладали стремления к паразитическому потреблению. Их настроения лучше всего передавало древнеримское выражение: Pacem et circensus! – Хлеба и зрелищ! Королевский чиновно-административный абсолютизм держал их под надзором и оттеснял за пределы сословных государственных отношений, а потому вызывал недовольство, – недовольство, никак не связанное с буржуазно-капиталистическими интересами. Им были чужды и непонятны идеи буржуазно-рациональной представительной общественной власти и социальной ответственности, но с крушением королевской власти именно они первыми захватили улицу и вначале оказывали наибольшее воздействие на ход событий. К изумлению и ужасу идеологов нового свободного общества люмпенская среда столичных горожан в своих страстях не желала рациональных ограничений, не хотела признавать рациональную необходимость этики социального труда и социального порядка. Она выдвигала и поддерживала популистов, демагогов, щедро раздающих обещания, которые нельзя было воплотить в жизнь. Её то и дело приходилось ограничивать и вразумлять революционным насилием, революционной необходимостью, что делало политическую обстановку крайне неустойчивой, потрясаемой частыми сменами лидеров и политическими переворотами внутри буржуазно-представительного Конвента.

В таких политических условиях столичной жизни рвались производственные связи мануфактурных и промышленных предприятий, и производство по всей стране ускоренно приходило в упадок. Сокращение производства товаров первой необходимости, перебои с поставками таких товаров вызывали безудержную спекуляцию, и спекуляция стала причиной быстрого накопления денежных средств и всяческих ценностей у наиболее алчных и беззастенчивых торгашей, которые принялись превращать деньги и ценности в собственность. Собственность бывших феодалов и короля переходила в руки относительно узкого слоя крайне корыстных дельцов: спекулянтов, ростовщиков, казнокрадов, грабителей, чиновных взяточников. Скупаемая за гроши и разворовываемая собственность возрастала в цене от всяческих спекулятивных сделок и быстро порождала в среде этого слоя особое политическое сознание, обусловленное коммерческим интересом, коммерческим мировосприятием. Слой нуворишей становился самым циничным, самым чуждым общественным и производительным идеалам и любой морали, и в этом был близок люмпенским слоям горожан, видел в них причину своего возвышения. Взгляды либералов оправдывали его поведение безудержного эгоизма, а потому осознанно и неосознанно поддерживались им, обнажая то, какие интересы породили либерализм как мировоззрение и политическую идеологию. Для обеспечения своим спекулятивным и часто криминальным способам обогащения, своему материальному положению такой политики, которая защищала бы его приобретения, была бы максимально выгодной для продолжения захвата собственности и роста спекулятивных капиталов, слою нуворишей понадобилась политическая власть. Вследствие чего либерализм стал преобразовываться в политическую идеологию, обосновывающую необходимость проникновения во власть именно выразителей коммерческого интереса. Скупка печатных изданий, подкуп журналистов, депутатов Конвента и местных собраний позволяли им неуклонно усиливать своё влияние, как на местную, так и на центральную буржуазно-представительную власть. Когда Конвент начал создавать исполнительные комиссии и учреждения для воплощения в жизнь своих постановлений, зарождающаяся исполнительная власть непосредственно столкнулась с нуворишами, ибо только они могли на первых порах оказывать ей помощь в действительном осуществлении принятых Конвентом решений по финансовым вопросам и вопросам становления рынка распределения и обращения товаров. Слабая исполнительная власть, не имеющая отлаженных учреждений получения налоговых поступлений, быстро попала в зависимость от коммерческих интересов новых богачей, вынуждалась поддерживать их способы сосредоточения денежных средств и собственности. Но хищный эгоизм спекулянтов и ростовщиков порождал гиперинфляцию, обнищание подавляющего большинства населения, и, как следствие, взращивал ответное политическое недовольство народных низов, которое возглавил пролетарский плебс Парижа.

Больше всех от спекуляции и упадка производства страдали именно пролетарские слои плебса столицы революционной Франции. Они были большинством среди столичного плебса и состояли из обезземеленных французских крестьян, которые при королевском абсолютизме в поисках заработка попали в Париж, где нанимались на производственные предприятия. По мере упадка столичного производства и роста произвола выразителей спекулятивно-коммерческого интереса, который ставил их на грань голодной смерти, в их среде стали пробуждаться бессознательные желания возродить родоплеменную общественную власть для борьбы за собственное выживание. Сознание пролетарского плебса в условиях большого города со светской культурой освободилось от католического мировоззрения, и пролетарский плебс больше не воспринимал монархическую власть, как необходимый стержень государственной власти. Его вдохновляли архетипические инстинкты, представления о природной этике первобытно-родоплеменных общественных отношений: равенстве между членами таких отношений, общей собственности и родовом братстве. Пролетарский плебс шёл за теми харизматическими личностями, в которых почувствовал своих природных вождей. Однако бессознательное народное умозрение, закреплённое за столетия господства во Франции народных отношений, не позволяло пролетарскому плебсу распадаться на родоплеменные общины, как это было прежде в странах, где совершались народно-протестантские революции и Реформации, то есть в Нидерландах и в Англии. Он был по своему умозрению народным пролетариатом, который под воздействием народного умозрения, исторической памяти о народном государстве стремился объединиться на основе социального видения идеальных государственных порядков, но отражающих социальную справедливость в духе первобытнообщинного взаимодействия, общинной справедливости. Созданная в округах рабочих кварталов общественная власть пролетарского плебса позволила выделиться её вождям, которые затем объединились в представительный совет Парижской Коммуны. А Парижская Коммуна принялась выстраивать собственную исполнительную власть, которая оказалась для столицы более дееспособной, чем власть Конвента. Исполнительная власть Парижской Коммуны, возникнув для объединения общественной власти пролетарского плебса рабочих округов всей столицы, стала первым проявлением зарождения новой государственной власти, государственной власти горожан Франции.

Отражением ужесточения политической борьбы между слоем всяческих спекулянтов, грабителей и взяточников, с одной стороны, и социальными интересами пролетарского плебса, с другой стороны, было неуклонное возрастание влияния Парижской Коммуны на ход событий. В условиях нарастающего хаоса, начала гражданской войны и иностранной интервенции именно Парижская Коммуна возглавила восстание народного пролетариата в столице и привела к руководству исполнительной властью Конвента Робеспьера и других якобинцев, чтобы те выразили в Конвенте настроения пролетарского плебса. Тем самым Парижская Коммуна превратила собственную государственную власть в столице в государственную власть страны, – как бы собственной государственной властью захватив страну изнутри неё самой. Однако многочисленный в Париже, пролетарский плебс представлял собой небольшой слой населения всей Франции. Подавляющее большинство французов были крестьяне, а земледельческие и землевладельческие интересы господствовали в провинциях. Поэтому для отстаивания своих интересов вожди плебса должны были установить в стране политическую диктатуру меньшинства, что стало причиной перерастания политической диктатуры якобинцев в авторитарную и тоталитарную диктатуру Робеспьера с кругом его единомышленников.

Опираясь на Парижскую Коммуну, якобинцы принялись создавать первую послереволюционную государственную власть Франции, с помощью которой попытались осуществить идеал национального общества, каким идеал этот виделся пролетариату и той части мелкой буржуазии, которая выражала интересы участников городских производственных отношений. Идеалисты либерального национального общества вынуждены были сойти с политической сцены. Они не смогли предложить политики, альтернативной политике якобинцев, то есть политике подавления посредством подъёма родоплеменного общественного самосознания и духа патриотизма городского народного пролетариата, как сторонников восстановления прежней, феодальной государственной власти, так и антиобщественного эгоизма выразителей коммерческого интереса. Политикой Террора в защиту буржуазной революции якобинцы по сути de facto показали неспособность самой буржуазии развить идеи эпохи Просвещения о буржуазном национальном обществе в конкретные политические идеологии и создать политические организации, готовые бороться за становление буржуазной государственной власти.

Понимая, что политика Террора не может продолжаться долго, что она основывается на использовании властью грубого физического насилия, которое отбрасывает Францию в состояние варварства, тупиковое и гибельное для революции, и не находя организованной поддержки в среде деморализованных городских собственников производства, вожди якобинцев принялись искать иные средства управления страной. Им нужно было любой ценой расширить социальную опору своего режима. Единственный путь, на котором это было возможным, являлся путь уступок традициям земледельческих родоплеменных общественных отношений, путь пробуждения патриотического самосознания у становящихся мелкими собственниками земельных наделов крестьянских масс, чтобы под руководством парижского пролетарского плебса включать народное крестьянство в процесс революционного построения нового общества, отрицающего обосновываемый католицизмом средневековый феодализм Западной Европы. Но для осуществления такой политики якобинцы вынуждены были искать идеологию, которая позволила бы воспользоваться традицией организации феодальной государственной власти, понятной народным массам, для построения буржуазной государственной власти, способной подавить, как коммерческий космополитизм спекулянтов, ростовщиков, грабителей и казнокрадов, так и люмпенские слои горожан. Этот поиск привёл их к деизму Руссо, главного идеолога мелкой буржуазии эпохи французского Просвещения.

Руссо возродил во Франции дух социально-политических воззрений Аристотеля. Он признавал существование бога как существа, которое приводит в движение Вселенную и управляет миром. Но при этом отверг церковное учение, как о сотворении богом природы и правления демиургом общественным развитием человечества, так и о божественном характере монархической власти и феодальных привилегий. Руссо, следуя за критикой Аристотелем учения Сократа и Платона, выступил с резкой критикой феодально-сословных государственных отношений и объявил причиной неравенства людей появление и развитие частной собственности. Потребовав уничтожения крупной собственности, он предлагал оставить мелкую собственность, поскольку интересы мелкого собственника легче подчинить общественным отношениям, которые устанавливаются Общественным Договором и буржуазно-демократическим самоуправлением. Идеалом общественных отношений Руссо считал первобытнообщинные родоплеменные отношения, что было понятно крестьянским общинам и пролетарскому плебсу, позволяло привлечь их на сторону мелкой буржуазии при её борьбе за право на участие в выстраивании государственной власти. Для осуществления своих взглядов о государственных отношениях, которые должны развиваться на основе буржуазно-демократического Общественного Договора, Руссо предложил заменить христианство деизмом, ибо, по его мнению, государственная религия всё же необходима для народа. То есть он предложил отказаться от городского, светского идеала национального общества ради использования мелкой буржуазией в своих интересах сложившихся при феодализме идеалистических народных традиций родоплеменных отношений крестьянства, ради подчинения народного крестьянства руководству со стороны мелкой буржуазии.

Обращение Робеспьера к воззрениям Руссо не было случайным. Для сохранения своего политического господства за счёт опоры на пролетарские и народные массы якобинцам срочно понадобилось идеологическое насилие, способное учитывать как интересы земледельческих народных масс, так и задачи буржуазной революции, связанные с рационализацией общественного сознания, что было необходимо для развития городских производственных отношений, повышения уровня жизни участников городского производства. Социальным слоем, который мог в самом себе отражать интересы народного крестьянства и одновременно учитывать задачи буржуазной революции в развитии городских производственных отношений, и был слой наёмных работников мануфактурного и промышленного производства или народный пролетариат, который привёл якобинцев к власти. Оторвавшись от земледельческих народных отношений, пролетариат перенёс социальную культуру этих отношений в городские районы, где был обречён на полунищенское существование вследствие своего полного политического бесправия. Его бесправие объяснялось тем, что он был продуктом католического мировоззрения и в то же время никак не упоминался в этом мировоззрении, а потому не мог быть встроенным в народно-феодальные общественные отношения, сложившиеся на основаниях католицизма, то есть на основаниях воздействия католического сознания на бытиё. Пролетариат при феодальном военно-бюрократическом абсолютизме был изгоем, безжалостно эксплуатируемым в силу своей идеологической и политической неорганизованности, тем большей, чем основательнее он отрывался от местных земледельческих традиций родоплеменных отношений. Из этого вытекали его настроения полного неприятия военно-бюрократического абсолютизма и монотеизма, склонность к революционному анархизму и готовность к бескомпромиссной борьбе с угнетающей его феодальной государственной властью, – так как терять ему, по существу, было нечего. Лидерам якобинской диктатуры показалось, что приведший их к власти пролетариат готов был воспринять основанную на деизме идеалистическую идеологию, а затем навязать её крестьянству.

Властное введение Робеспьером и его единомышленниками республиканской религии, в основе которой был культ Верховного существа (измышления воспитанного на мелкобуржуазном рационализме сознания!), призванного стать заменой католическому Высшему авторитету, христианскому Богу, было отражением настоятельной потребности идейно объединить мелкую буржуазию, городской пролетариат и крестьянское население Франции. Культ Верховного существа был порождением обстоятельств ожесточённой политической борьбы с противниками режима и являлся ни чем иным, как попыткой наспех разработать на основе философского деизма Руссо некое подобие мировоззрения, способного стать новой городской реформацией католицизма. Сторонники Робеспьера ради спасения государственной власти и своего положения во власти намеревались с помощью нового культа примирить светский буржуазный рационализм и народно-феодальный католицизм, город и деревню, новое и старое.

Культ Верховного существа не имел метода анализа исторических процессов, целостной философии видения Вселенной. Он был наспех скроенной уступкой народно-феодальному мировосприятию. Его введение было попыткой использовать это традиционное для большинства французов мировосприятие для создания идеологии, контрреволюционной с позиции буржуазной революции, но одновременно идеологии прогрессивной социальной революции для народа. Главной целью данной идеологии якобинцев было учесть и выразить городские социальные интересы народного пролетариата, обосновать ведущую роль пролетарского плебса и связанной с ним мелкой буржуазии в создании новой государственной власти. Культ должен был примирить мировосприятие народа с рациональным материализмом, необходимым городским производственным отношениям, – примирить, не умаляя народного самосознания, а усиливая это самосознание поддержанием в городе духа французского народного патриотизма и имперского мессианизма! Ожидание возбуждения духа французского патриотизма имперским мессианизмом вытекало из предположения, что новый культ будет распространяться для подобных целей и в других странах.

Введение Робеспьером культа Верховного существа было следствием и отражением кризиса идеалов французского Просвещения. Оно было признанием буржуазно-представительной власти, что та не может сохранить рычаги управления страной без отказа от буржуазных идей о неидеалистическом национальном обществе, без отхода от либерализма и самого буржуазного характера революции. По политическому существу дела это была контрреволюционная попытка спасения страны от опасности возрождения ещё более контрреволюционной государственной власти феодального абсолютизма, от всеохватного разложения устоев жизни французов потребительским паразитизмом и коммерческим эгоизмом, от тенденций, влекущих массы горожан к люмпенизации и вырождению, а Францию – к исчезновению. Но культ Верховного существа не задал нового целеполагания развитию общественных производственных отношений, развитию экономики на новых, рыночных основаниях! Он предполагал только сохранить культуру социальной этики труда в промышленном производстве и в организации французских производственных отношений, которая была достигнута за последние десятилетия существования прежнего режима феодально-государственной власти, режима военно-бюрократического абсолютизма. Наспех придуманный, культ не мог стать перспективным мировоззрением, идеологически обосновать и предложить средства постепенного раскрестьянивания и обуржуазивания народа. Это и привело к провалу данную затею якобинцев.

С течением времени режим якобинцев стал терять сторонников и заставлял противников объединяться под единым лозунгом восстановления политических свобод. Ибо без опоры на идеологию Террор стал отрицать саму рациональную политическую борьбу, как основу основ придания законности представительным органам власти и проводимой ими политике, и, тем самым, делал исполнительную власть якобинцев и осуществляемый ими Террор политически незаконными. Без объясняющей их действия идеологии якобинцы не знали, не могли объяснить, когда и как политика Террора выполнит свою задачу и будет отменена. Это надорвало веру радикальных якобинцев в свою правоту, деморализовало их, привело к духовному и политическому кризису, что выразилось в поведении их идейного вождя Робеспьера, который впал в моральную депрессию.

Заслугой режима было то, что якобинцы выстроили основы нового государственного управления Франции. Именно государственная власть якобинцев создала исполнительную власть Конвента и новую армию, с которой началась история вооружённых сил буржуазной Франции; якобинцы поставили на ноги другие силовые учреждения, в том числе полицию. Удалось им это совершить по следующей причине. Они пришли к власти благодаря Парижской Коммуне, которая после хаотического распада старой, феодальной государственной власти поневоле стала создавать полисную государственную власть пролетарского плебса и мелкой буржуазии Парижа на волне возбуждения у них родоплеменного бессознательного умозрения. Ибо именно в огромном Париже хаос безвластия ставил большинство горожан на грань смерти, вызывал ожесточённую борьбу за существование. Парижская Коммуна была представительной властью районных вождей, которая возникла для насильственного объединения парижского пролетарского плебса и мелкую буржуазию в социальное городское общество на основе традиций полисной демократии. Тем самым она превращала Париж в самостоятельное государство внутри Франции, которое отчуждалось от остальной страны. Но Робеспьер же и его сторонники якобинцы были депутатами Конвента, то есть представительного собрания всей Франции. Поэтому они вынуждены были искать способ объединить Парижскую Коммуну с остальной страной посредством распространения государственной власти Парижской Коммуны на провинции. Выход из этого противоречия они нашли в рациональном наполнении буржуазного понятия нация идеей патриотизма французского несословного народа, близкой земледельческому крестьянству и понятной пролетарскому плебсу. Благодаря такому контрреволюционному изменению понятия нации французское народное крестьянство привлекалось на сторону городской по своему существу революции, что определило ход дальнейшего развития революции и всей страны.

Отталкиваясь от революционного отрицания католического мировоззрения и церкви, постоянными поисками обоснования своих действий в примерах из истории республиканского Древнего Рима, якобинцы с помощью Парижской Коммуны уничтожали идею монархической государственной власти и феодальные порядки, основанные на земледельческих интересах собственности. Казни многих влиятельных сторонников восстановления королевской власти, её знати служили той же задаче. За короткий срок своей диктатуры якобинцы успели основательно разрушить феодальные отношения собственности, подрубить корни традиции старой, феодальной государственной власти, как в Париже, так и в земледельческих провинциях и создали условия для необратимого укоренения новой государственной власти, как власти полисной традиции государственных отношений, но распространённой на всю Францию.

Необратимое укрепление исполнительной власти режима якобинцев и победы созданной ими патриотической армии над интервентами изменили расстановку политических сил. Новым собственникам больше не надо было выбирать худшее из двух зол: Террор якобинцев или реставрацию жаждущих мести дворян, которые развяжут дворянский Террор, чтобы возвращать свою собственность.

Наиболее изворотливые дельцы от слоя коммерческих спекулянтов, ростовщиков и казнокрадов, несмотря на Террор якобинцев, а подчас и благодаря этому Террору, сколотили огромные капиталы, в том числе на спекуляциях при снабжении создаваемой для отпора интервентам патриотической армии. Даже многие депутаты Конвента под прикрытием клятв верности режиму якобинской диктатуры мало считались с законностью и тайно, безнаказанно захватывали и делили собственность, которая прежде принадлежала королю и феодальной знати. Всякое выражающее социальные цели идеологическое насилие было им чуждым и неприемлемым, потому что оказывалось направленным против их личных эгоистических интересов. И они были не заинтересованы в том, чтобы политика Террора продолжалась после того, как диктатура якобинцев устранила угрозу иностранной интервенции и реставрации феодальных порядков. Деморализация Робеспьера и его сторонников показывала им, что сами вожди якобинцев теряли веру в необходимость продолжения своей радикальной политики. Воспользовавшись ростом недовольства мелкой буржуазии тоталитарной властью Робеспьера, в которой мелкая буржуазия не видела идеологического объяснения и оправдания, а потому усматривала отступление от демократических принципов своего слоя, они осуществили политический переворот под лозунгами спасения либеральных свобод и возвращения к политике буржуазной революции. Возврат к политике буржуазной революции позволил им захватить исполнительную власть, получить возможность – открыто осуществлять крупные спекулятивные сделки, наращивать коммерческие капиталы, скупать собственность и пользоваться богатствами по своему усмотрению.

Конституционно разделив буржуазно-представительную власть Конвента на исполнительную и законодательную ветви власти, узаконив диктаторские полномочия исполнительной власти в создаваемом взамен режима якобинцев режиме Директории, то есть установив режим диктатуры коммерческого космополитизма, они сразу же объявили о приверженности политике борьбы за либеральные ценности, за господство либерализма. По существу дела они превращали асоциальный либерализм в идеологическое насилие для обоснования противообщественной диктатуры, которая предстала более кровопролитной и не считающейся с законностью, чем был режим якобинцев. Главные деятели Директории использовали гуманитарные лозунги мелкобуржуазного либерализма для оправдания чрезвычайных полномочий исполнительной власти своего режима, они принялись срочно укреплять созданный якобинцами централизованный аппарат военно-полицейского управления страной для всеохватного надзора за народными и пролетарскими массами и тайную политическую полицию для сбора сведений о политическом инакомыслии, в первую очередь в армии. Исполнительная власть Директории, оказавшись в руках нуворишей, всё откровеннее и всё циничнее отрицала общечеловеческое братство и политическое равенство, озвученные в гуманитарно-либеральных лозунгах первых лет буржуазной революции. Но тем самым она отчуждалась от мелкобуржуазной и пролетарской среды горожан, которые совершили революцию и заложили основания новой государственной власти. Это обнажило суть либерализма, как завершённого мировоззрения, отражающего политические интересы собственников коммерческого капитала, обосновывающего их притязания на политическое господство и организующего их на борьбу за утверждение такого господства.

Новые собственники, которые сделали состояния в обстановке хаоса и беззакония первых лет революции на спекуляции и ростовщичестве, на воровстве и разграблении бывшей королевской собственности, существенно отличались от старых собственников времён королевского абсолютизма. Их выделяла аморальность, грубые уголовные нравы, готовность идти на любые преступления ради личного обогащения и желание бороться за власть для использования её в эгоистических противообщественных целях. Общие интересы сохранения того, что они приобрели неправедными путями, заставляли их объединяться в хищные политические стаи вокруг идеологии коммерческого либерализма, чтобы, совершенствуя тот аппарат исполнительно власти, который создала диктатура якобинцев, навязывать остальным свою собственную диктатуру асоциального меньшинства. Их режим Директории стал откровенной диктатурой коммерческого интереса, коммерческого космополитизма и идеологического либерализма. В течение нескольких лет Директория обслуживала исключительно стремления узкого слоя близких к власти дельцов использовать собираемые в стране налоги, иные доходы правительства для того, чтобы превращать наиболее ценную собственность страны в свою частную собственность. Такая политика Директории способствовала появлению несметно богатых олигархических семей, которые завладели большей частью Франции, а своим поведением олицетворяли безудержный паразитизм чуждых социальным, общественным интересам нуворишей. Но эта же политика привела Францию к полному упадку производства и обнищанию подавляющего большинства тех, кто был связан с производственными отношениями.

В первые годы революции и при Директории спекуляцией и ростовщичеством делали состояния главным образом те, кто были чужды французскому этносу, либо имели слабо выраженные архетипы общественного поведения, то есть являлись биологически ущербными особями. А сам режим Директории открыто отчуждался от тех слоёв населения, которые были носителями природных архетипов французского этноса. Его лидеры боялись становления общественных отношений и управляли страной посредством подкупа, шантажа, использования низменных асоциальных побуждений, вынужденным укреплением чиновно-полицейских и военных средств подавления недовольства своих политических противников и всех, кто был связан с интересами производства. Они не могли наладить общественное по своей сути производство, и в стране непрерывно углублялся хозяйственный и политический кризис.

Недовольство Директорией возбуждало архетипические инстинкты подавляющего большинства государствообразующего населения Франции. В конечном итоге режим диктатуры коммерческого интереса и идеологического либерализма низвергла возглавленная генералом Бонапартом патриотическая армия, нижние чины которой набирались в основном из среды крестьян, носителей народно-патриотического умозрения и земледельческих традиций родоплеменных общественных отношений.