3. Народно-патриотическая контрреволюция и Национальная революция

3. Народно-патриотическая контрреволюция и Национальная революция

Ход десятилетней политической борьбы во время Великой французской революции показал следующее.

Во-первых. В эпоху французского Просвещения в 18 веке разрозненные гуманистические и либеральные идеи предыдущих исторических эпох, главным образом, эпох эллинизма, римской империи, итальянского Возрождения и английского Просвещения, были переработаны французскими светскими мыслителями, получили в их трудах стройное обоснование и были ими подняты до уровня либерального мировоззрения. Это либеральное мировоззрение в течение французской буржуазной революции, начиная с 1789 года, и по 1799 год доказало свою завершённую целостность, способность порождать идеологию обоснования режима диктатуры коммерческого интереса, каковым был режим Директории. На положениях либерального мировоззрения была написана конституция Директории, закладывалось целеполагание для её учреждений исполнительной власти.

Во-вторых. Идея нации, наоборот, оказалась неразвитой, расплывчатой и невнятной, не имеющей мировоззренческой опоры. Предположения мыслителей Просвещения, что национальное общество сложится само собой после создания представительных учреждений самоуправления и принятия разумных светских законов, не оправдались. Путь же политического построения национального общества ими не предлагался, и у них отсутствовали какие-либо указания на социальные слои, кровно заинтересованные в осуществлении идеала нового общества. А потому во время революции идея нации не стала для участников идеологической и политической борьбы действенным идейным оружием, необходимым для противостояния идеологическому либерализму и диктатуре выразителей коммерческого интереса.

Говоря иначе, идеалистические представления мыслителей французского Просвещения о некоем либеральном национальном обществе, всечеловеческом обществе разумной гармонии, которые собственно и подготовили Великую французскую революцию, во время этой революции были пересмотрены её участниками. На их основе стали развиваться два диалектическим образом противоборствующих, неравных по значению и воздействию на политические события идейных течения. Одно выделяло, объявляло главенствующей либеральную, общечеловеческую составляющую идеалов мыслителей Просвещения, отталкивалось в своих воззрениях на цели мирового развития от глубоких традиций древнегреческого философского космополитизма, античного гуманизма времён заката Римской империи и вселенского гуманизма эпохи Ренессанса. Оно превращалось в завершённое либеральное мировоззрение, откровенно космополитическое, нацеленное на установление полного господства спекулятивно-коммерческих отношений, на превращение всего и вся, в том числе и людей, в имеющий свою цену товар. Это светское материалистическое мировоззрение на практике проявило сущностное асоциальное содержание, скрывая свои чуждые традициям родоплеменных общественных отношений идеалы за «дымовой завесой» умозрительных мифов об общечеловеческом гражданском обществе, безликом, оторванном от истории стран, государств и цивилизаций. А другое течение сложилось из набора взглядов, которые ряд мыслителей французского Просвещения только начали разрабатывать, ещё не привели и не могли привести в целостную систему мировидения. Взглядов о том, какими должны быть национальные отношения в идеальном обществе конкретного государства, взглядов, оказавшихся чуждыми и даже непримиримо враждебными либерализму, что доказала диктатура якобинцев. Порождали их смутные тревоги родоплеменного общественного бессознательного умозрения в среде биологически самых здоровых представителей горожан, – главным образом в среде пролетарского плебса и мелкой буржуазии государствообразующего этноса Франции.

Материалистический либерализм позволил его сторонникам объединяться в политические организации, способные вести целенаправленную политическую борьбу за буржуазно-представительную власть в стране. Тогда как в лагере сторонников национального общества не было ясного понимания, чего они собственно хотят, и не возникало ни идеологии, ни долгосрочной политической программы, ни устойчивой политической организации. Им не удалось разобраться в существе причины появления общественной формы бытия, совершающей рациональный разрыв с идеалистическим монотеизмом, то есть в существе причины возникновения нации. Как и мыслителям Просвещения, им казалось, что отказ от разделения народного общества на противоборствующие сословия сделает новое общество единым. Они были не готовыми к происходящему при рыночных отношениям расслоению населения страны по способам получения доходов и собственности, по интересам, на основе которых началось становление классового противоборства взамен сословного противоборства. Поскольку для объединения слоёв населения с общими интересами в способные к политической борьбе классы как раз и понадобилась классовая идеология, которой у них, в отличие от либералов, не появилось, постольку уже при якобинской диктатуре они стали отходить от светского идеала общественных отношений, делать уступки деизму и народному монотеизму.

Сторонники национального общества конкретного государства не смогли понять, что светское, отрывающееся от монотеистического мировоззрения общество возникает вследствие непрерывного роста социологизации городских общественно-политических отношений, необходимых устойчивому развитию промышленного производства. А идеология и политическая партия становятся национальными постольку, поскольку они ведут идейную и политическую борьбу за представительную власть ради укрепления государственной власти, чтобы использовать сильную государственную власть для совершенствования городских общественно-политических отношений, то есть для углубления социального взаимодействия участников таких отношений. И только классовая в своей сущности национальная партия способна посредством государственной власти создавать национальное общество. И чем в большей мере партийная идеология материалистическая, тем определённее партия выступает национальной, а её политика соответствует цели продвижения к идеалу национального общества.

После уступок якобинской диктатуры деизму Руссо режим Директории, который пришёл на смену якобинцам, вернулся к материалистической политике преследования католической церкви, свойственной первым годам революции. Однако, с помощью скупленных нуворишами средств массовой информации и идеологов либерализма слово "нация" было "приватизировано" ими, режим извратил его первоначальный смысл разумного справедливого общества. Укрепляя господство в исполнительной власти выразителей посреднического коммерческого интереса, весь асоциальный слой которых не мог превышать нескольких процентов от общей численности населения Франции, режим Директории обеспечил им широкие возможности нещадной эксплуатации связанных с интересами производства слоёв горожан и крестьян посредством безудержной рыночной спекуляции. Такое господство не имело ничего общего со справедливостью, с движением к новой форме общественных отношений и не могло иметь серьёзной поддержки низов. Режим Директории и не рассчитывал добиться буржуазно-представительной легитимности своей власти. Выразители коммерческого интереса оказались способными навязать Франции свою диктатуру постольку, поскольку выступили самой организованной политической силой страны и возглавили прогрессивную на то время революционную борьбу с феодальной реакцией за рыночные преобразования отношений собственности. А их организованность как раз и основывалась на мировоззренческой идеологии либерализма, дающей им рациональное классовое понимание общих целей и задач в экономике и политике.

Постепенное, но устойчивое укрепление созданного диктатурой выразителей коммерческого интереса чиновничьего аппарата исполнительной власти уменьшало опасность восстановления феодальных порядков. Оно обеспечило быстрый рост коммерческих капиталов и их организующее воздействие на всяческих спекулянтов и ростовщиков, утверждая новое буржуазно-капиталистическое политическое мировосприятие, закладывая новые традиции отношений собственности взамен прежних, феодальных. По мере расширения полномочий и возможностей чиновничьего аппарата исполнительной власти и буржуазной армии, на первый план политических дискуссий выступили проблемы борьбы с бандитизмом и возрождения производительных сил страны, как основы основ достижения политической устойчивости режима и налаживания товарного производства для расширения посреднических оборотов коммерческих спекулянтов. Однако как раз на эти проблемы режим Директории не в состоянии был ответить политической программой действий. Его господство основывалось на способности коммерческих капиталов до определённой степени упорядочивать товарно-денежные и политические отношения. Однако вследствие грабительского накопления основных капиталов и собственности в относительно незначительном и сужающемся кругу самых одиозных дельцов от коммерческой спекуляции режим вырождался во враждебную производственному капитализму, рыночным производственным отношениям диктатуру. Он отчуждался даже от главных требований всего слоя коммерческих спекулянтов, всё определённее занимаясь лишь задачей отстаивания интересов небольшого круга лиц, которые пользовались доступом к власти, совместно с правительственными бюрократами расхищали и перепродавали самую спекулятивно прибыльную собственность страны. По существу дела режим вырождался в олигархическое правление, призванное защищать эгоистические интересы самых отъявленных проходимцев с разбойными наклонностями. То есть интересы, как олигархов, выделяющихся из крупных казнокрадов, спекулянтов и ростовщиков, которые в первые годы революции и революционных войн не брезговали ничем для приобретения и накопления огромных капиталов, так и тесно связанных с ними высокопоставленных чиновников исполнительной власти.

Режим Директории неуклонно и объективно превращался в беспринципную и аморальную, полностью безыдейную диктатуру столичной клики власти, готовой насиловать собственную либеральную Конституцию при любой угрозе своему положению. Шаг за шагом режим диктатуры коммерческого интереса отчуждался от целей созидания национального общества, от целей совершенствования социальной этики производственных отношений, от целей общественно-экономического развития, которые собственно и породили революцию, а, тем самым, он отчуждался от целей буржуазной революции как таковой. Франция при Директории пережила обострение общегосударственного кризиса, кризиса смысла буржуазной революции и существования созданной якобинцами государственной власти. Этот кризис мог быть преодолён только решительным возвращением к предметным целям революции, ? а именно, к политике раскрепощения возможностей развития промышленного производства и становления рыночных общественно-производственных отношений, как основы основ роста материального благополучия в стране. Только так можно было опереться на интересы большинства горожан всей Франции, использовать бессознательные архетипические побуждения связанных с производством людей, вовлекать этих людей в процесс создания устойчиво развивающегося нового общества. И только таким образом удалось бы, как в городе, так и в деревне, вернуть доверие носителей традиций французских родоплеменных отношений к новой государственной власти, обеспечить политическую устойчивость на долгосрочную перспективу.

Главным препятствием на пути осуществления революционной смены власти стало отсутствие передовой идеологии, связующей идею нации и передовые городские производственные отношения. Без такой идеологии невозможно было объединить рассредоточенных по городам страны наёмных работников, предпринимателей, учёных и инженеров в единую политическую силу, способную перехватить идеологическую и политическую инициативу у либералов и возглавить борьбу за свержение режима Директории, чтобы затем установить режим диктатуры промышленного производительного интереса и национально-общественных производственных отношений. Потребность в подобной идеологии для сохранения политического господства городских представлений о национальном обществе была особенно очевидной в исторических обстоятельствах протекания Великой французской революции. Ибо большинство населения Франции того времени были крестьянами. Они не воспринимали идею нации иначе, как полное подобие идеи земледельческого народа, но без королевского абсолютизма, а идею национального общества, как подобие сказочных мифов о христиански справедливом народном обществе в народном государстве.

Для победы над феодальной государственной властью политические силы буржуазии в начале Великой французской революции были вынуждены опереться на традиции родоплеменной общественной власти, которые пробуждались в крестьянских общинах земледельческого народа в обстоятельствах всеохватного хозяйственного и политического кризиса королевского абсолютизма. Они получали поддержку крестьянства постольку, поскольку смешивали понятия нации и народа, поворачивали сознание крестьян к представлениям о начале народно-патриотической контрреволюции, призывали их к соучастию в уничтожении королевского абсолютизма ради возрождения народного государства с господством народной общественной этики и морали. Однако втянутое буржуазно-демократической революцией в исторические события, крестьянство было не готово и не желало бороться за цель построения такого идеального национального общества, какое виделось воспитанным на идеях Просвещения вождям революции. Получив права собственности на землю, крестьяне не понимали, почему им надо отказываться от католического мировоззрения и от народного идеала общественных отношений, в котором земледельческие родоплеменные общины объединялись в народ монархической властью, ограниченной в своём произволе евангелической этикой, то есть этикой первобытнообщинных отношений. И с этим нельзя было не считаться. С этим пришлось считаться якобинской диктатуре, когда она взялась за восстановление государственной власти в стране и создание новой армии, большинством в которой оказывались крестьяне. Робеспьеру пришлось выдумывать религиозный культ Верховного существа, который был уступкой рационального городского сознания народному мировосприятию, то есть уступкой идеи светской атеистической нации идее монотеистического народа.

Армия пополнялась в основном новобранцами из среды крестьян, которые были далеки от понимания политических интересов горожан, воспринимали буржуазную революцию как способ стать собственниками изымаемых у феодалов земельных наделов, избавиться от произвола и привилегий дворянского сословия. Разбуженное буржуазной революцией биологическое отношение крестьянства к земле, как священной родоплеменной собственности, за которую надо насмерть бороться с чужаками, стало основой патриотических настроений в армиях революционной Франции, во многом влияло на её боеспособность. Поэтому успехи в строительстве новой армии, её готовность сражаться с интервентами, которые намеревались восстановить во Франции прежнее значение церкви и королевскую власть, напрямую зависели от способности офицеров и генералов пробуждать в солдатах дух народно-патриотической контрреволюции, народного патриотизма и крестьянского общинного самосознания, подчинять его стратегическим целям городской буржуазной революции.

Накопив коммерческие капиталы, захватив огромную собственность, объединяемые сознаем общих корыстных интересов спекулянты, ростовщики, казнокрады, коррумпированные чиновники, бандиты, сутенёры в результате свержения диктатуры якобинцев оттеснили народ на задворки политической борьбы, ? что с замечательным цинизмом выразил член Директории Рёдерер: "Le peuple a donne sa demissione" ? "Народ подал прошение об отставке". Однако ради сохранения власти в своих руках Директория была вынуждена всё шире опираться на армию, использовать её для подавления своих противников, как вне страны, так и внутри неё. С течением времени Директория оказалась зависимой от того, насколько в армии сохранялись настроения народного патриотизма и народно-патриотической контрреволюции, поддерживались чувства вражды носителей традиций земледельческих родоплеменных отношений к изгнанным из страны феодальным землевладельцам и их союзникам в других феодальных государствах. Поэтому в армии происходило постепенное сближение противоположных воззрений. С одной стороны, либеральных идеалов буржуазной революции, перемешанных со смутными представлениями о справедливом национальном обществе, а носителями этих идеалов и представлений выступали офицеры из среды горожан. И, с другой стороны, мифов о народном обществе и народном государстве, носителями которых были нижние чины с крестьянским умозрением.

Организационное становление новой армии происходило успешно как раз там, где наиболее удачно осуществлялось соприкосновение и взаимное проникновение городских идеалов либеральной нации и народных крестьянских мифов о народном государстве. А именно там, где солдатские массы начинали воспринимать офицеров в качестве представителей военно-управленческого сословия французского народного общества, феодального по своей сути, но без феодальных прав и привилегий, а мифы о народном обществе и государстве наполняли конкретным содержанием представления офицеров о национальном обществе, как сословном и этническом национальном обществе. Поэтому в армии шёл процесс оправдания французской феодальной традиции организации государственной власти, но уже с точки зрения использования этой традиции для выведения страны из идеологического и политического тупика, в который она была заведена режимом Директории. Под воздействием таких выводов в армии зарождалась политическая воля, способная и готовая свергнуть режим Директории, как режим диктатуры коммерческого интереса, и возродить продвижение страны к национальному обществу, но уже посредством опоры на народный патриотизм многочисленного крестьянства, благодаря которому выразители коммерческого интереса лишались бы возможности вести борьбу за высшую политическую власть. Для осуществления соответствующей политики надо было сначала отменить действующую конституцию, положения которой выводились из идеологических принципов либерализма, – чего нельзя было сделать без революционного разрыва с идеологическим либерализмом и отказа от некоторых принципов либерализма. На основаниях подобных рациональных заключений среди руководства армии выявились молодые генералы, которых вдохновили вызревающие в стране политические идеи о необходимости перерастания либеральной буржуазной революции в революцию национальную.

Иначе говоря, для продолжения дела революционной смены феодального абсолютизма и народного общества новым государственным устройством власти и новым обществом подошло время смести Директорию и порождённый ею правящий класс социальной революцией, которая должна была принять вид революции национальной. Но во Франции так и не возникла идеология, которая обосновала бы данную задачу с позиции интересов определённых социальных слоёв горожан. А без идеологии не появилась и способная бороться за социальную национальную революцию политическая организация. Единственной организованной силой, которая тоже была заинтересована в решительном повороте власти к политике спасения производительных сил страны и общественных отношений, являлась на тот момент армия. Для участия же армии в национальной революции нужно было возбуждать бессознательные инстинкты родоплеменных отношений нижних чинов призывами к патриотизму, к защите жизненного земельного пространства французского народа, обещать учесть народные общественные идеалы после осуществления такой революции. Поскольку идеологией обоснования народного общества и народного государства была традиционная католическая религия, постольку вовлечение армии в национальную революцию должно было предполагать постепенное примирение будущей государственной власти с католической церковью. Однако примирение не означало возрождения старых привилегий церкви. Уступки городской буржуазии и армейского руководства народному крестьянству имели свои пределы. Для них приемлемой могла стать только такая католическая церковь, в которой церковные священники были бы лишены сословной и политической самостоятельности, жёстко подотчётны политическим интересам и целям буржуазно-бюрократической исполнительной власти и буржуазного военно-управленческого сословия.

Именно этими выводами руководствовался генерал Бонапарт при осуществлении государственного переворота, вследствие которого в 1799 году режим Директории сменила консульская республика.

Завершённый именно генералом Бонапартом и армией государственный переворот был национальной революцией, которая стала возможной благодаря углублению народно-патриотической контрреволюции, начатой якобинской диктатурой во главе с Робеспьером. Национальной революцией переворот был потому, что осуществляющие его силы стремились повернуть страну к развитию рыночного производства и городских производственных отношений, к продолжению политики построения светского национального общества. А народно-патриотической контрреволюцией он стал потому, что вывести Францию из смут либеральной буржуазной революции оказалось возможным лишь на пути уступок народно-патриотическим настроениям крестьянства, которое хотело восстановления народного государства.

Народно-патриотическая контрреволюция изменила представления политических деятелей Великой французской революции и современных ей социальных мыслителей о национальном обществе и путях его достижения, самодовлеюще повлияла на первого консула Наполеона Бонапарта в его поисках способов достижения устойчивости новых государственных отношений.