Самоидентификация? Самоутверждение? Короче, собственное лицо

Как ни крути, человек — общественное существо. Ему нужно чувствовать себя частью себе подобных, знать, что у него есть единомышленники, и при этом ощущать свою значимость, выделяться из стаи, вызывая уважение других. Иначе говоря, людям нужна самоидентификация. Понимание своего места в обществе.

Русское сословие пионеров-капиталистов утверждалось как общность в непростых обстоятельствах. Происхождение многих из них не давало покоя высшим слоям общества. Хоть и говорят, что деньги не пахнут, но пренебрежительное отношение к купечеству и торгашам, высокомерное неприятие приумножения богатства как жизненной задачи — это очень свойственно людям, которым такое не по силам и не по уму. Одни пьесы Островского чего стоят: все его герои-купцы производят отталкивающее впечатление. Кабаниха в «Грозе» — дремучая жестокость, лощеный Кнуров в «Бесприданнице» немногим лучше. «Всюду деньги, деньги, деньги… Всюду деньги, господа…» Такими видели русских купцов и предпринимателей «образованные и мыслящие». А русским промышленникам так нужно было признание их успехов, уважение. В «сливки общества», в придворные круги им вход был заказан, разве что единицы крутились там на десятых ролях. Политическая деятельность — все эти комиссии, партии, да и Дума — им были совершенно неинтересны, отвлекали от созидания богатства, не только материального, но и духовного. Люди больших денег нашли свой ответ на вызов общества — благотворительность и покровительство искусствам. Меценатство.

Каждое сообщество иностранцев, адаптируясь в России, непременно создавало свое национальное сообщество — британское, немецкое, французское. Но они не только проводили конференции, как сегодня, о том, как иностранцу лучше вжиться в русскую экономическую среду, или занимались мелким лоббированием. На первом месте у них стояла благотворительность — дань уважения и помощь той стране, которая дала им развернуться.

Иностранные общины содержали детские приюты, богадельни (дома престарелых по-нашему), создавали больницы, школы, технические училища и девичьи пансионы. Деловые операции иностранцев и их потомков — в Петербурге особенно, но также и в Москве — непременно дополнялись просветительской работой. И их за это начинали ценить.

В начале ХХ века одним из крупнейших иностранных обществ было германское — с капиталом в 230 тысяч рублей и 700 членами. Общество содержало приют для детей на Тверской (не в Москве, а в Санкт-Петербурге), где на полном содержании жили и получали образование более сотни детей. Неподалеку — богадельня на 20 старушек. В доме часовых дел мастера Фихтера на Васильевском острове — приют для мальчиков. Немецкое общество промышленников, и в частности один из его лидеров И. Шмидт, организовало в пяти гимназиях и трех реальных училищах обучение немецкому языку.

Британские подданные В. Гартлей и В. Стюарт основали в российской столице фабрику пряжекрутильного, бердочного и лакового производства — фирму «Вильям Гартлей». Она переходила к сыновьям, внукам основателей, но прославилось производство не новшествами в бумагопрядении, а тем, что его хозяева делали колоссальные пожертвования на финансирование школ. Кроме этого, они еще основали гребное общество «Стрела» в Петербурге, Петербургскую футбольную лигу, а затем и Всероссийский футбольный союз. Гартлей первым ввел на своих фабриках обязательное страхование рабочих от несчастных случаев, которое оплачивалось самими рабочими всего на 5% — остальное доплачивал хозяин.

Иностранные инвесторы чувствовали себя в России не временщиками, появившимися чтобы «нахапать и убежать». Конечно, они шли в Россию прежде всего ради денег. И более того, наверняка на благотворительность шла небольшая доля той прибыли, которую они получали. Так что же, лучше не иметь инвестиций, не ускорять промышленное накопление и, наконец, не иметь какой-то части школ и больниц, приютов и богаделен — только ради того, чтобы не дать каким-то иностранцам на этой деятельности заработать?

Вопрос был бы глупым, если бы только слишком многие — и в тогдашней России, и в сегодняшней — не отвечали на него именно так: «Да, нечего иностранцам на нас наживаться».

Ведущая российская экономическая газета «Биржевые ведомости» в конце 1900 года писала: «Экономическая политика нынешнего правительства ведет к нашествию иностранных капиталов, которые скупят Россию на корню». На такого рода критику министр финансов Сергей Витте всегда отвечал: «Подобные опасения высказывались у нас еще со времен Петра Великого, но государи русские с ними редко считались, и история вполне оправдала их прозорливость… Привлечением иностранного капитала создали свое промышленное могущество все передовые ныне страны — Англия, Германия, Соединенные Штаты Америки…»[43] На самом деле происхождение капитала не играет особой роли. Главное — где он вкладывается, что привносит в общество, какие ростки культуры и новых веяний он создает в той стране, где действует.

Вклад же русских предпринимателей в российскую культуру просто потрясает — ни больше ни меньше. Русское меценатство достигло в начале XX века масштабов, каких не знала ни одна страна. Практически не было значимых культурных проектов, в которые так или иначе не вкладывали огромные деньги русские промышленные и купеческие семьи. Они хотели не только просвещать «низы», но считали необходимым, чтобы развивался и сам культурный слой России, который застрял на чтении сентиментальных французских и немецких романов. В этом было и стремление служить своей стране, и страсть к самореализации, и желание получить высокую оценку общества, которую в то время просто деньгами и адским трудом было не заслужить.

Благодаря капиталу Саввы Морозова возник Московский художественный театр. Он ассоциируется у нас с именами создателей новой художественной школы — К. С. Станиславским и В. И. Немировичем-Данченко. Возник он благодаря стартовым вложениям самого Станиславского, которого поддерживал Савва Морозов — правительство не видело необходимости в каком-то новом театре. Но культура, особенно передовая, редко себя окупает, продажей билетов покрыть расходы на содержание актеров, осветителей, на декорации невозможно. С 1900 года, когда стало понятно, что лишь стартовых вложений недостаточно, Морозов стал полностью финансировать театр.

По словам Станиславского, «он взял на себя всю хозяйственную часть, вникал во все подробности и отдавал театру все свое свободное время». Он ходил на большинство репетиций, постигал новаторство постановок и предрек, «что этот театр сыграет решающую роль в развитии театрального искусства». В развитие театра он вложил почти полмиллиона рублей. Сыграли в этом роль и сугубо личные мотивы: Савва Морозов был безумно влюблен в гражданскую жену Максима Горького, звезду МХТ — актрису Марию Андрееву.

Заниматься театром, да еще когда влюблен в актрису, — это прекрасно! Позволяет забыть, что в мире есть нищета, смерть, болезни. Только Морозов и об этом не забывал.

Он строит больницы для рабочих, вкладывает деньги в решение самых табуированных проблем. Женские болезни тогда стыдливо предпочитали не замечать, а он основал первую в России гинекологическую клинику. Рак в те годы был прямой дорогой к мучительной смерти и вызывал отвращение даже у близких больного — Морозов создает на свои деньги первую в России онкологическую клинику, которая дожила до наших дней, это МНИОИ им. П. А. Герцена. Лечение безумия сводилось к изоляции от общества, цепям и смирительным рубашкам — Морозов открыл в Москве психиатрическую больницу — Канатчиковую дачу — с роскошным парком и самыми передовыми по тем временам методиками.

Деятельные личности, без которых не представить себе капитализм в России. Мировая культура обязана им русским модерном, новаторскими полотнами Серова, Врубеля, Гончаровой, Грабаря, Левитана, Кончаловского и Кандинского. Благодаря русским промышленникам-меценатам художественная жизнь России шла в ногу с европейской, обогащала ее, рождая новые направления искусства. Без их меценатства не было бы ни группы «Бубновый валет», ни «Мира искусства», ни Серебряного века как такового.

Иван Морозов и Сергей Щукин в конце XIX — начале XX века собрали обширнейшие коллекции французских импрессионистов, Иван Сытин был крупнейшим книгоиздателем России. Все и всегда будут помнить Павла Третьякова, основателя главной художественной галереи страны. Но есть и фигуры, незаслуженно полузабытые.

Среди них — последний «стеклянный король», русский меценат Юрий Нечаев-Мальцов. Он стал последним владельцем хрустального завода в поселке Гусь-Хрустальном Владимирской губернии. Накануне революции капитал только этого предприятия составлял 1 млн рублей. Юрий Нечаев-Мальцов получил его в наследство от дяди, И. С. Мальцова. И первое, что сделал племянник, — построил во Владимире техническое училище. Сейчас это главное высшее учебное заведение города — Владимирский авиамеханический колледж.

В последние годы XIX века Юрий Нечаев-Мальцов построил в городе Гусь-Хрустальном огромный Георгиевский собор, который расписывал художник Васнецов. Фамильный собор, конечно, в революцию разрушили, не уцелел единственный в мире хрустальный алтарь! Это к вопросу о том, что делают с культурой марксисты. Но недавно восстановили что смогли, и теперь в городе существует музей российского хрусталя.

Юрию Нечаеву-Мальцову обязан своим существованием один из крупнейших мировых музеев — сегодня он называется ГМИИ им. А. С. Пушкина. Четырнадцать лет жизни потратил он только на строительство здания. Желтоватый с терракотово-пунцовыми прожилками и темно-розовый мрамор, которым облицованы лестницы, огромный зеленый карниз вдоль главной лестницы на второй этаж. Кому не знаком этот интерьер? Кто не помнит итальянского дворика с его гранитными полами, не полированными, а лишь гладко притертыми плитами?

Музей открылся в 1912 году. На его фасаде табличка с именем основателя — Ивана Цветаева, отца Марины Цветаевой. А Нечаева-Мальцова забыли… Он финансировал музей анонимно — это же потрясающая деталь, так много говорящая о человеке. Конечно, семья Цветаевых отдавала должное Юрию Степановичу, в 1933 году Марина Цветаева вспоминала: «Нечаев-Мальцов стал главным, широко говоря — единственным жертвователем музея, таким же его физическим создателем, как отец — духовным. На музей дал три миллиона, покойный государь триста тысяч. Эти цифры помню достоверно»[44].

Ее отец высказывался о деле своей жизни не менее определенно: «Весною 1895 года г. Витте мне грубо и надменно отказал во всякой поддержке этому Музею, сказавши, что народу нужны "хлеб да лапти", а не ваши музеи. После многочисленных переговоров Витте согласился лишь на 200 т. р.»[45]. Именно тогда Юрий Степанович Нечаев-Мальцов и предложил свою помощь Цветаеву и Клейну — архитектору, построившему здание музея.