Кровь и почва
Кровь и почва
Протестантизм не был феноменом, знание о котором пришло к Веберу из книг. С ним он оказался прочно связан своими корнями. Много поколений его предков принадлежало к числу протестантов. Дед по отцовской линии успешно вел свой бизнес в Зальцбурге, но вынужден был эмигрировать в Пруссию из-за преследований со стороны католиков. Похожая судьба постигла и предков по материнской линии. Бабка происходила из французских гугенотов, вынужденных покинуть родину после отмены Нантского эдикта.
Макс Вебер появился на свет в 1864 г. и провел свое детство в Берлине, в доме отца, где образовалась чрезвычайно насыщенная интеллектуальная атмосфера. Вебер-старший, фактически уже чуждый религиозному духу своих предков, был видным представителем немецкой национал-либеральной партии, членом германского рейхстага. У него в гостях бывали такие знаменитости, как историк Теодор Моммзен и философ Вильгельм Дильтей. Величественная фигура отца производила на Вебера огромное впечатление, и он в юности пытался всячески походить на него. Достигнув 18 лет и поступив в Гейдельбергский университет, Макс избрал для изучения право — сферу интересов отца, а также вступил в ту самую студенческую корпорацию, в которой некогда состоял Вебер-старший.
В семье был и прямо противоположный источник духовного влияния — мать, в полной мере сохранившая религиозные ценности кальвинистских предков. На фоне мужа, все более склонявшегося в сторону откровенного гедонизма, она выглядела истинным протестантом, ставящим исполнение морального долга выше обыденной житейской суеты и выше черпаемых из нее сиюминутных наслаждений.
Однако в доме Веберов явно доминировал отец, изрядным образом третировавший свою супругу. Чрезвычайная гибкость, которую приходилось либералам проявлять в годы правления Бисмарка, должна была у Вебера-старшего найти какую-то компенсацию. В итоге за Бисмарка отдувалась жена. Воспитать детей в близком ей духе она при подобном раскладе сил была не способна, а потому протестантская этика долго не могла найти путь к сердцу Макса.
Духовная атмосфера у Веберов в отличие от интеллектуальной была тяжелой. Возможно, данное обстоятельство и не сказалось бы слишком сильно на характере Макса, но в четыре года ему пришлось перенести менингит. Это осложнило контакты со сверстниками, полностью замкнув мальчика на семью. В итоге он рос болезненным, застенчивым и замкнутым ребенком, что, впрочем, не препятствовало быстрому развитию. К моменту поступления в университет он уже прочел Спинозу, Канта, Гете и Шопенгауэра.
Однако немецкий университет требовал не столько Канта, сколько адаптации студента к его буйным традициям. В Гейдельберге Макс Вебер начал лепить из себя совершенно иного человека, естественно взяв за образец своего выдающегося отца. Ломка проходила крайне интенсивно. Он начал пить пиво, участвовать в поединках. Юный «поклонник права» с радостью демонстрировал полученные в сражениях шрамы и превратился в столь самодовольного, упитанного мужчину, что его пуритански воспитанная мать не могла при виде столь переменившегося сына скрыть свое отвращение.
Трудно сказать, чем могла бы закончиться эта первая в его жизни попытка самоутверждения, если бы Веберу не пришлось вскоре отправиться на военную службу в Страсбург, где он попал под опеку сестры матери и ее мужа — историка Германа Баумгартена. Это была совершенно иная семья, нежели та, в которой Макс вырос. Баумгартен — товарищ Вебера-старшего по партии, отличался менее гибким, чем у большинства национал-либералов, позвоночником. Он отторгал авторитаризм и сохранял в душе идеи 1848 г. Что же касается его супруги, то она в отличие от сестры была человеком, умеющим отстаивать кальвинистские ценности.
Макс был полностью покорен семьей Баумгартенов и вновь начал быстро меняться. Наметилось охлаждение к отцу — его недавнему кумиру. Именно Герман стал наставником Макса. Но самое главное — у Вебера стали всерьез прививаться протестантские этические ценности. Он не стал верующим христианином («религиозно я совершенно немузыкален»), однако такие категории, как Долг и Призвание, стали с тех пор для него определяющими.
Отец понял, что происходит, поскольку по окончании военной службы вызвал сына в столицу, где тому предстояло продолжать учебу под его личным присмотром. Но перемены уже были необратимы. Макс видел в отце примитивного гедониста и тяготился своей финансовой зависимостью от него. Это чувство стало причиной еще одной — пожалуй, самой парадоксальной — ломки характера.
По окончании Берлинского университета Вебер недолго работал адвокатом. Его явно тянуло к политической, а не академической карьере. И это несмотря на то, что сам великий Моммзен, у которого Макс учил римское право, сказал ему со свойственной поклоннику античности патетикой: «Сын мой, когда я соберусь умирать, не будет никого иного, кому я мог бы с большим правом сказать: "Копье слишком тяжело для моей руки. Неси его теперь ты"».
Но от академической карьеры было не уйти, поскольку лишь она могла быстро дать финансовую независимость. Поэтому он стал доцентом Берлинского университета, а вскоре получил кафедру во Фрейбурге. С юриспруденцией было покончено, так же как с поклонением отцу.
Вся жизнь оказалась полностью подчинена аскезе и упорному научному труду. Рабочие дни были расписаны со скрупулезной точностью. В результате в кратчайший срок появились на свет труды по римской истории и аграрным проблемам Германии. К тридцати годам Вебер получил широкую известность, что позволило ему занять престижную кафедру экономики в Гейдельберге.
Однако за фасадом столь блистательного успеха скрывалась серьезная драма. Примерно в это время Вебер записывает: «Я не ученый, наука для меня — это не более чем занятие ради отдыха… Мне необходимо ощущение практической работы. Надеюсь, что педагогическая сторона профессорства даст это ощущение».
Педагогика была своеобразным эрзацем столь привлекавшей его политики. Он пытался заняться и ею, войдя в христианско-социальные политические круги. Но ничего серьезного из этих попыток выйти не могло.
Это была одна сторона драмы. Другой стороной стала личная жизнь. К дому Баумгартенов Вебер прирос не только умом и душой, но еще и чувствами. Несколько лет он был помолвлен с дочерью Германа, но так и не смог на ней жениться по причине ее плохого физического и психического здоровья. В итоге женой Вебера стала другая женщина, духовно чрезвычайно подходившая ему и ставшая хозяйкой прекрасного салона в Гейдельберге, где собирался весь цвет германской гуманитарной мысли (Эрнст Трельч, Георг Зиммель, Карл Ясперс, Вильгельм Виндельбанд, Генрих Риккерт, Вернер Зомбарт и даже марксист Дьердь Лукач). Однако в сексуальном плане супруги настолько не подходили друг другу, что удовлетворение Вебер нашел лишь на стороне, когда ему было уже сильно за сорок.
За драмой вскоре пришла и трагедия. Необходимость выбора между отцом и матерью, между домом, родным ему по крови, и домом, близким по духу, отсутствие практической самореализации, невероятное интеллектуальное напряжение и чрезмерная аскеза довели в совокупности до срыва, катализатором которого стал визит в Гейдельберг Вебера-старшего. Встреча закончилась полным разрывом. Сын расквитался с отцом и за свое юношеское преклонение перед ним, и за впоследствии возникшую антипатию, и за долгую унизительную зависимость. Он обвинил его в тирании по отношению к матери и выставил из своего дома.
Через месяц отец умер. Реакция сына была страшной. Месяцами он сидел перед окном, тупо уставившись в пространство. Не то что о работе, но даже о книгах не могло быть и речи. Опустошенность и тревога заполнили душу. Малейшее изменение в окружающей обстановке и в распорядке дня вызывали мучительные ощущения. Никакие врачи не могли помочь, и блестящий тридцатитрехлетний ученый в интеллектуальном плане перестал существовать.
Через пять месяцев наступило некоторое облегчение. Неподвижность уступила место путешествиям и санаториям. Долгих пять лет длился кризис. Можно только догадываться, через что довелось пройти Веберу за этот срок. Когда он смог вернуться к чтению книг, сферой его научного интереса стала религия, а точнее, стык столь мучительных для него в личном плане религиозно-этических вопросов и столь хорошо знакомых в плане профессиональном экономических. Через два года после окончательного выздоровления увидела свет «Протестантская этика».