Гроздья гнева
Гроздья гнева
Современный постиндустриальный мир приобретает странные очертания. Еще недавно его политическая и экономическая география была четко фиксированной. Национальные государства обладали абсолютным суверенитетом над своими ресурсами и являлись — в лице правительств — представителями своих народов в глобальном пространстве. Планетарная структура была предельно простой: мир капитализма, возглавляемый США, мир социализма, возглавляемый, в свою очередь, Советским Союзом, и третий мир, «геополитическое болото», большей частью, однако, поляризованное по этим осям. Предельно понятны были и правила глобального бытия, выраженные как в международных законах, так и в негласных договоренностях двух сверхдержав о сферах влияния. И хотя эти договоренности и законы время от времени нарушались, внятный структурный баланс тем не менее сохранялся.
Ныне вся эта красивая картография принадлежит истории. Главенствующей характеристикой мира стала неопределенность. Прежде всего утратил единство Запад: как-то внезапно, хотя предпосылки к этому создавались уже давно, возникло громадное имперское образование Европейский союз, по экономической мощи сопоставимое с США и ставшее вполне самостоятельным игроком на международной арене. Затем, опять-таки неожиданно, выступили на передний план такие страны, как Бразилия, Индия и Китай, также начавшие претендовать на роль самостоятельных персонажей глобального исторического процесса. Однако этим дело не ограничилось. Помимо классических государств, роль которых была по крайней мере ясна, очень активно начали проявлять себя совершенно новые операторы мировой экономики и политики: региональные (или ресурсные) объединения типа АТФ (Азиатско-Тихоокеанский экономический форум), НАФТА (экономическое объединение США, Мексики и Канады), ЕврАзЭс (объединение ряда постсоветских стран), ОПЕК (объединение стран — экспортеров нефти), международные институты типа ВТО (Всемирная торговая организация), МВФ (Международный валютный фонд), Всемирный банк, а также неформальные межгосударственные ассоциации типа «восьмерки», «двадцатки», Давосского экономического форума и так далее.
Конфигурации этих объединений не всегда четко определены, сферы их деятельности и влияния непрерывно меняются, данная ситуация очень напоминает текучую карту Средневековья, где границы королевств, герцогств, графств, ленных владений мгновенно смещались при малейшем изменении сил.
Причем если правительства классических государств в известной мере подотчетны соответствующим народам, которые, как считается, делегируют им часть своих прав, то новые «корпорации власти» ни перед какими народами, разумеется, не отчитываются, никакому избранию или переизбранию не подлежат и прерогативы властных решений присваивают себе сами — берут столько, сколько могут или хотят.
Результаты их деятельности вполне очевидны. Явочным порядком, вопреки всем возвышенным гуманистическим декларациям, в мире сформировался «золотой миллиард», представляющий собой экономическую аристократию постсовременности. «Князьями <нашего> мира являются владельцы и менеджеры крупных транснациональных корпораций, ведущие финансисты, регулирующие потоки мировых денежных средств, интеллектуалы, занимающиеся геополитическим стратегированием, влиятельные политики, сверхбогатые представители творческих, в основном кинематографических и эстрадных, профессий. Постепенно смыкаясь между собой, они образуют господствующую мировую элиту — очень узкую прослойку людей, реально влияющих на масштабные экономические и политические процессы» [42].
Фактически это и есть новая цивилизация. Только локализована она не географически, «на плоскости», а строго функционально, «по вертикали». Ее представители в виде «национальных элит» есть в каждой стране, однако ориентированы эти элиты именно в глобальный мир.
Вот эта новая социальная страта, по своим характерным параметрам напоминающая аристократию Средневековья, эта новая транснациональная общность, связанная глобальными корпоративными интересами, и присваивает себе большую часть мирового дохода, рассматривая всю остальную часть человечества как обслуживающий персонал, как обобщенный и обезличенный трудовой ресурс, необходимый для производства материальных благ.
Разрыв между мирами огромен. Мы уже приводили выше данные о тратах культовых фигур кинематографа и эстрадных звезд и потому заметим лишь, что средний годовой доход на душу населения в беднейших странах мира составляет, по сведениям Международного валютного фонда, от 400 до 800 долларов [43], а менеджер финансовой или промышленной корпорации, даже занимающий не самый высокий пост, может позволить себе оставить такую же сумму, например, в ресторане за один вечер. Только не надо говорить о гениальных и незаменимых специалистах, труд которых и должен оцениваться высоко. Не надо псевдолиберальных рулад том, что тот, кто много работает, тот много и зарабатывает. Есть вещи вполне очевидные. Китайский крестьянин, по колено в воде возделывающий свою делянку, работает больше, чем американский офисный менеджер, имеющий, кстати, гарантированные выходные, отпуск и страхование по болезни. Российский школьный учитель, таскающий домой стопки тетрадей, работает ничуть не меньше, чем Роман Абрамович, однако можно ли на учительскую зарплату купить яхту или футбольный клуб? А что касается уникальности и незаменимости, то если совокупный доход, приносимый должностью топ-менеджера корпорации, или совокупный доход звезды телевизионного шоу уменьшить в 10-15 раз, то эти должности все равно вакантными не останутся. На них, как и прежде, будут претендовать 100-200-400 человек, обладающих ничуть не меньшими деловыми или медийными данными. Работа вообще должна стоить столько, сколько она стоит, а не столько, сколько можно из нее выжать, используя властные или статусные механизмы.
Еще больше разрыв чисто психологический. Представители обоих миров фатально не понимают друг друга. В свое время королева Мария-Антуанетта, видя толпы голодных, которые требовали хлеба, удивленно спросила: «А почему они не едят пирожные?». Как известно, дело для нее закончилось гильотиной. С тех пор прошло более двухсот лет, революции, уничтожавшие правящие сословия, прокатились по Франции, по России и по другим странам. Примеры, казалось бы, перед глазами. И вместе с тем складывается ощущение, что теперешние властвующие элиты, как Бурбоны после реставрации монархии, «ничего не поняли и ничему не научились». Они, по-видимому, даже не задумываются о том, что чувствует человек, живущий на 200-300 долларов в месяц, когда он слышит сообщение, в котором сказано, что некая американка заплатила 150 000 долларов, чтобы ей клонировали любимую собачку [44]. Или что испытывают россияне, видя во время кризиса рекламу недвижимости в Дубай, а затем читая сообщения в прессе о презентации нового глянцевого журнала для мультимиллионеров, открытии элитного концертного зала, предназначенного исключительно для богатых, выборах российской «мисс Гламур» или о том, с каким успехом, оказывается, прошла в Москве выставка Millionaire Fair, где помимо пентхаузов, яхт, вертолетов продавалась и такая необходимая вещь, как холодильник, обтянутый змеиной кожей [45]. Классовая ненависть — это ведь не выдумки большевиков, это реальность, рождающаяся ныне ежедневно и ежечасно.
Огненные зарницы этой реальности уже видны невооруженным глазом. Сопротивление новому мировому порядку разворачивается по всем осям, которые существуют в постсовременности.
Демонстративней всего проявляет себя исламское сопротивление. Эхо взрыва Всемирного торгового центра в Нью-Йорке прокатилось по всему миру. Следует, однако, отметить, что высокая пассионарность ислама вызвана не столько осознанием постиндустриальной несправедливости, хотя это тоже присутствует, сколько теми же процессами модернизации, протекающими сейчас в мусульманском мире [46]. Там идет быстрый демонтаж традиционного общества, тотальное плавление идентичностей с освобождением социальной энергии, и избыток ее, который пока невозможно аккультурировать, проявляет себя в форме религиозной экспансии. Причем не следует заблуждаться насчет слабости мира ислама по сравнению с миром Запада. «Варвары» в первоначальных пограничных боях всегда были слабее «империи». Однако они мгновенно перенимали ее передовые военные технологии и в совокупности с пассионарным напором в итоге одерживали победу. Так же происходит и в наше время. Обретя сетевую форму организации, исламское сопротивление стало неуязвимым для Запада. Об этом свидетельствуют как неудачи Америки в Ираке и Афганистане, так и бесплодные многолетние поиски Усамы Бен Ладена, считающегося лидером этой борьбы. Ситуация выглядит парадоксальной: сильнейшая в мире страна, обладающая почти необозримым могуществом, не может ничего сделать с исламской герильеи, в целом немногочисленной и не имеющей таких, как у США, сил и средств.
Одновременно обозначился левый марш в Латинской Америке. Внезапный и, что обязательно следует подчеркнуть, демократический приход к власти левых правительств в Венесуэле, Боливии, Никарагуа, Эквадоре, Бразилии, Чили, а также поразительная устойчивость режима Фиделя Кастро на Кубе, не исчезнувшего с карты мира даже после распада СССР, показывает, что социалистическая идея жива и по-прежнему притягивает к себе миллионы людей. Того же порядка и белорусский режим А. Лукашенко, который иногда называют «анклавом социализма в Европе». Прочность его обусловлена вовсе не репрессивным характером, как это упорно пытаются изобразить демократические маргиналы, а более высоким уровнем справедливости в этой стране. Отказывая раз за разом в поддержке демократической оппозиции, белорусский народ тем самым свидетельствует: он не хочет жить так, как живут в современной России или на Украине.
Конечно, социалистических правительств пока в мире немного. Удар, нанесенный по социализму распадом СССР, был слишком силен. Однако они все-таки с неизбежностью возникают и самим фактом политического бытия легитимизируют альтернативу псевдолиберальному мироустройству.
Совершенно новой формой протеста стало движение антиглобализма. Считается, что возникло оно 1 января 1994 года. В этот день вступило в силу соглашение НАФТА (договор о свободной торговле между Мексикой, Канадой и США), и в этот же день лидер мексиканских повстанцев субкоманданте Маркое выпустил воззвание, призывающее народы мира к борьбе против глобализации. В 1997 г. появилась его книга «Семь деталей мировой головоломки», ставшая чем-то вроде манифеста движения. А первым гражданским действием антиглобалистов стала знаменитая «Битва в Сиэтле» (1999): десятки тысяч людей вышли на демонстрации против проводившейся там сессии Всемирной торговой организации (ВТО). С тех пор масштабный гражданский протест стал визитной карточкой антиглобализма. Аналогичные акции повторялись затем в Мельбурне (2000), Праге (2000), Генуе (2001), Вашингтоне (2002), Гонконге (2005), Ростоке (2007), Эдинбурге (2008), Женеве (2009). Каждый раз это были десятки и даже сотни тысяч людей, столкновения с полицией, массовые задержания и аресты.
Идеология движения имеет исключительно протестное содержание. Антиглобализм выступает против тех форм глобального мира, которые действительно обладают негативными характеристиками: против колоссального разрыва в доходах у «золотого миллиарда» и третьего мира, против всевластия безличных международных организаций, недоступных никакому контролю, против экономического эгоизма ТНК, против доминирования массовой поп-культуры, против «стандартизацииумов», против нарастающего подавления гражданских прав и свобод. Такой протестный диапазон позволяет создать самую широкую коалицию. В движение антиглобализма включаются марксисты, пацифисты, «зеленые», анархисты, изоляционисты, защитники животных, представители сексуальных меньшинств, независимые профсоюзные организации, различные конфессиональные группы, представители молодежных, экологических, студенческих и антивоенных движений, борцы за права человека, защитники прав потребителей, националисты, противники абортов, хакеры, безработные, хиппующие студенты. Сейчас, по разным данным, в мире насчитывается более 2500 антиглобалистских организаций.
В движении антиглобализма вообще много неясного. В частности, не очень понятны источники его финансирования. И вместе с тем антиглобализм — это яркий пример того, как «варвары» в борьбе против «империи» используют ее же продвинутые технологии: сетевые структуры взаимодействия, коммуникативную связность, прозрачность границ. Все это позволяет движению в ответ на глобальную феодализацию мира создать такое же глобальное гражданское сопротивление. Эта принципиально новая тактика социальной борьбы имеет, на наш взгляд, очень серьезные перспективы.
И наконец, нельзя обойти вниманием такую специфическую форму сопротивления, как спонтанный протест. Он тоже стал весьма значимым фактором мирового политического ландшафта.
Вот хроника последнего времени.
2001 г.: «Анонимная революция» на Филиппинах. Никакой предварительной организации этого действия не было — просто на сотнях интернетовских сайтов, на мобильных телефонах, на пейджерах появились приглашения на антипрезидентскую демонстрацию в Маниле. Участие в ней принимают десятки тысяч людей. В результате президент Жозеф Эстраду уходит в отставку.
2003 г.: «Революция роз» в Грузии. Стихийный народный протест, выплеснувшийся на улицы, приводит к смене правительства.
2004 г.: «Оранжевая революция» на Украине. Непрерывный массовый митинг в центре столицы вынуждает правительство назначить новые выборы.
2005 г.: «Война предместий» во Франции. Волнениями охвачены Париж, Бордо, Лилль, Тулуза, Дижон, Марсель, Страсбург, Нант. Молодежь жжет машины, проводит шествия, оказывает сопротивление полиции. Опять — никакого «руководящего центра», пламя вспыхивает как бы само собой.
2005 г.: «Революция тюльпанов» в Киргизии. Президент Аскар Акаев бежит из страны.
2007 г.: Беспорядки в Дании. Толпы молодежи в столице страны кидают в полицейских камнями, бутылками, поджигают машины, скамейки, мусорные баки, громят банки и магазины.
2008 г.: Молодежный бунт в Греции. Волнениями охвачены несколько городов, включая Афины. Вспыхивают многочисленные пожары, молодежь опять-таки громит банки, магазины, административные учреждения.
2009 г.: Беспорядки в Латвии и Эстонии. Демонстранты забрасывают бутылками и камнями здания обоих парламентов.
У нынешних спонтанных вспышек протеста есть явное типологическое сходство с «молодежными революциями» конца 1960-х — начала 1970-х гг. Тогдашние бунты тоже казались абсолютно немотивированными, не имели руководящих центров и не предлагали позитивных социальных программ. Они довольствовались возвышенно-романтическими идеологемами вроде «вся власть воображению» или «запрещается запрещать». Это был действительно стихийный протест против мира, казавшегося несправедливым.
Протест, который остался незавершенным.
Нынешнее «спонтанное сопротивление» вполне можно считать эхом тех давних лет.
Его также можно считать третьим поколением революций, начавшихся одновременно с модернизацией, еще в XVII веке, и продолжающихся до наших дней.
В свое время Великая французская революция сформулировала канон, по которому должен жить человек: «Свобода. Равенство. Братство». И если первое поколение революций отстаивало свободу (человек не может быть вещью, «говорящим орудием», то есть рабом), если второе поколение революций отстаивало лозунги равенства (все люди, независимо от происхождения, имеют одинаковые гражданские и политические права), то третье поколение революций устремлено именно к братству, являющему собой естественное воплощение справедливости. Потому что без братства людей, без ясных представлений о том, что мера всего есть человек, невозможны ни настоящее равенство, ни подлинная свобода.
Или можно предложить другую метафору.
Зарницы социализма — это восстание будущего против несправедливого настоящего, исламский джихад — это восстание прошлого против того же несправедливого настоящего, спонтанное сопротивление, вспыхивающее то здесь, то там, — это восстание настоящего против самого себя.
Огнем одеты все три цвета времени.
А мир, против которого восстает само время, не устоит.